– Вот арахисовая паста и сэндвичи с джемом, – Оливия показала им на рабочий стол. Дети молчали. – Что ж, ладно. * * * Зато маленький Генри оказался милым ребенком, хотя и своеобразным. В гостиной – куда они наконец перешли после повторного приглашения Оливии – он подошел к ней, спотыкаясь, поскольку на ногах стоял еще нетвердо, вынул пальцы изо рта, положил ладошку на колено Оливии, сидевшей на диване, и похлопал. – Генри, привет! – сказала Оливия. – Пивет, – откликнулся он. – Привет! – поправила она внука. – Пивет, пивет. – И это было так забавно. Но когда Оливия – только потому что ей казалось, будто от нее этого ждут, – попросила подержать малютку Натали, девочка мгновенно раскричалась у нее на руках. Орала как резаная. – Хорошо, хорошо, – сказала Оливия и вернула кроху матери, которой пришлось постараться, чтобы успокоить ребенка. В конце концов Энн опять вынула грудь, Оливии уже было тошно на это смотреть, на такую голую грудь! Набухшую молоком, с просвечивающими синими венами. И, решив, что с нее, пожалуй, хватит, Оливия встала: – Займусь-ка я полдником. – По-моему, мы еще не проголодались, – сказал Кристофер. – Ничего страшного, – бросила Оливия через плечо. На кухне она включила духовку и поставила разогревать приготовленные утром гребешки в сметане. После чего вернулась в гостиную. * * * Оливия ожидала хаоса. Чего она не ожидала, так это молчания старших детей и тем более молчания Энн, чье поведение, насколько помнила Оливия, раньше было совсем иным. – Я устала, – обронила Энн посреди вялой беседы. – Надо думать, – откликнулась Оливия. Так что, может, дело именно в этом. Кристофер был куда разговорчивее. Растянувшись на диване, он рассказывал о безумных пробках, в которые они угодили на выезде из Уорчестера, о том, как они провели Рождество, о своих друзьях и о своей работе подиатром, врачевателем стоп. Оливия могла бы слушать его часами. Но вмешалась Энн: – Оливия, где вы ставили елку? У окна, что выходит на улицу? – У меня не было елки, – ответила Оливия. – Да и зачем мне елка, скажи, пожалуйста? – Но ведь Рождество. Оливию подобными штучками было не пронять: – Только не здесь, не в этом доме. * * * Когда Энн отвела старших детей в кабинет, где им было постелено на диване, Оливия осталась в обществе Кристофера и маленького Генри, ерзавшего на коленях у отца. – Очаровательный ребенок, – сказала Оливия. – Так и есть, правда ведь? – подхватил Кристофер. Из кабинета доносилось бормотание Энн и высокие, режущие ухо голоса – но не речь – ее детей. – Ой, Кристофер, я же связала шарф маленькому Генри. – И Оливия направилась в кабинет. Пока она искала шарф в кабинете, старшие дети молча стояли и наблюдали за ней, а найдя, отнесла шарф – ярко-красный – Кристоферу. – Эй, Генри, – сказал он, – посмотри-ка, что бабушка для тебя связала. – Малыш засунул уголок шарфа в рот. – Глупенький, – Кристофер аккуратно вытащил шарф изо рта мальчика, – это не едят, это носят, чтобы не замерзнуть. Маленький Генри захлопал в ладоши. «Поистине необыкновенный ребенок», – думала Оливия. В дверях показалась Энн в окружении своих старших детей, уже переодевшихся в пижамы. – Хм, Оливия… – Энн на секунду поджала губы, затем спросила: – У вас есть что-нибудь для других детей? В тот же миг темное тяжелое чувство овладело Оливией. Стараясь не поддаваться этому чувству, Оливия ответила: – Не понимаю, о чем ты, Энн. О рождественских подарках? Я отправляла детям подарки на Рождество. – Да, но… – мямлила Энн, – это было на Рождество, а сейчас… – Ну, от вас не было никаких известий, – сказала Оливия, – так что, возможно, подарки до детей не дошли. – Нет, мы их получили. – Энн наклонилась к Теодору: – Помнишь тот грузовик? Мальчик вздернул плечо и отвернулся. Тем не менее они продолжали стоять в дверях, эта свиноматка с ее двумя отродьями от разных мужчин, стояли в ожидании, словно Оливия была обязана им что-то выдать, – что, интересно знать? Она буквально прикусила язык, чтобы не ляпнуть: «Похоже, грузовик тебе не понравился». И не спросить девочку: «А как насчет куклы? Очевидно, она тебе тоже не понравилась?» Оливия заставила себя не произнести вслух: «В мое время мы благодарили людей, присылавших нам подарки». Далось ей это с большим трудом, однако она промолчала. Вскоре Энн сказала детям: – Ладно, давайте ложиться спать. Поцелуйте папочку. Дети подошли к Кристоферу, чмокнули его в щеку, а на Оливию даже не взглянули. Ужасные, ужасные дети и их ужасная мать. Но маленький Генри вдруг сполз с отцовских колен и, волоча шарф по полу, поковылял к Оливии. – Пивет, – сказал он. И улыбнулся ей! – Привет, – ответила Оливия. – Привет тебе, маленький Генри. – Пивет, пивет. – Малыш протянул Оливии шарф: – Сасибо. Нет, все же он Киттеридж. Настоящий Киттеридж. – Твой дедушка гордился бы тобой, – сказала Оливия внуку, и тот разулыбался, пуская слюни. Кристофер оглядывал комнату. – Мам, здесь все выглядит как-то по-другому, – с неудовольствием заметил он. – Ты долго отсутствовал, – сказала Оливия. – Все меняется, а твои воспоминания остаются прежними. * * * Оливия была счастлива. Она осталась наедине с сыном. Маленького Генри уложили спать наверху, его мать с самой младшенькой устроились там же. Старших детей упаковали в кабинете на раскладном диване. Свет от торшера в углу падал на Кристофера. Больше Оливии ничего не надо было – только сидеть вот так вдвоем с сыном. Глаза Криса казались такими ясными, а лицо спокойным. Седина в его волосах по-прежнему изумляла Оливию, но выглядел сын хорошо. Он много и подробно рассказывал о своей подиатрической практике, о молодой женщине, работавшей у него ассистенткой, о том, какую страховку ему приходится выплачивать, и о страховках его пациентов, – Оливии было неважно, о чем он говорил, лишь бы его слова были обращены только к ней… Крис рассказал об их жильце, но не о парне с попугаем, визгливо выкрикивавшим «хвала Господу» каждый раз, когда кто-нибудь неприлично выражался, а о новом жильце, молодом парне, и его девушке, которые, вероятно, скоро поженятся. Он говорил и говорил, ее сын. Оливия устала, но подавляла зевоту – она могла бы слушать его вечно. Даже если бы он читал ей алфавит, она бы сидела и внимала. Когда он наконец ушел спать, растопырив ладонь на прощанье – «ладно, мам, спокойной ночи», – она задержалась в гостиной. Из-за того, что горела лишь одна лампа, вода за окном казалась черной, а маяк на Хафуэй-Рок – крошечным красным огоньком; вместительное крыльцо, где она совсем недавно поставила деревянные стулья, безмятежно и терпеливо дожидалось рассвета. За последние месяцы это был первый вечер, когда она не разговаривала с Джеком, и ей не хватало беседы с ним, но в то же время она сейчас была где-то очень далеко от него. И вдруг в кабинете раздался дикий вопль: «Мама!» Сердце у Оливии заколотилось, она вскочила настолько проворно, насколько смогла, и двинула к кабинету. На пороге стояла Аннабель. Увидев Оливию, девочка отшатнулась и опять завопила: «Мама!» – Будь добра, прекрати, – сказала Оливия. – Твоя мама страшно устала. Дай ей поспать. Аннабель с треском захлопнула дверь. Оливия выждала немного и отправилась наверх в свою спальню. Но чуть позже она услышала шаги ребенка – Аннабель, кто же еще, поднималась по лестнице, а затем девочка вошла в комнату родителей. «Ну разве не паршивка», – подумала Оливия. Послышался усталый сонный голос Энн, но Оливия уже сидела за компьютером, читая письмо от Джека: «КАК У ВАС ТАМ???? Я скучаю по тебе, Оливия. Пожалуйста, очень прошу, напиши, как только сможешь». И она ответила: «Тут столько всего! Долго рассказывать. Я тоже по тебе скучаю».