Он объяснил Сузанне, во что ей обойдется расчистка участка – несмотря на страховку, – а потом они выставят его на продажу. – Думаю, он уйдет. Место отличное, прямо на въезде в город. Кому-нибудь оно обязательно приглянется. – Или нет. – Сузанна была в шоке от огромности свалившегося на нее наследства. – Или нет, – пожал плечами Берни. Наконец Сузанна встала, а за нею и Берни. Она подошла к нему, обняла, и он тоже обнял ее, хотя и не сразу. Она сжала его покрепче и почувствовала, что он тихонько отстраняется, и она опустила руки. – Спасибо, Берни. Вы необыкновенный. Она направилась к двери, но он остановил ее: – Сузанна. (Она обернулась.) Зачем тебе так уж необходимо рассказывать мужу о твоей… опрометчивости? – Берни стоял, подбоченившись. – Потому что он – мой муж. Мы не сможем жить с этой недосказанностью между нами, это было бы просто ужасно. – Ужаснее, чем разводиться? – Что вы хотите сказать, Берни? Что отныне я должна жить во лжи? Он повернул голову, почесал подбородок, а затем опять посмотрел на нее: – Не кто иной, как ты, решилась на измену. А значит, именно тебе расплачиваться за это. Но не твоему мужу. Сузанна помотала головой: – Мы не такие, Берни. Между нами никогда не было тайн, это было бы слишком ужасно. Мне придется ему сказать. – Тайны есть у всех, – обронил Берни. – Что ж, идем. Он жестом указал на открытую дверь, и по лестнице Сузанна спускалась первой. Она и забыла, что они приехали на его машине и он должен отвезти ее обратно. * * * Под облаками, опустившимися еще ниже, торчал ободранный угол дома, единственный не обвалившийся, и жуткие останки выглядели именно тем, чем они являлись, – останками. – Спасибо, – поблагодарила Сузанна, вынимая из сумочки ключи от своей машины. – Рад был помочь. Берни выключил двигатель, и Сузанна затаила дыхание: он не готов с ней расстаться. После недолгой паузы Берни сказал: – Конечно, это не мое дело, но я тут подумал, не обратиться ли тебе к кому-нибудь, к психотерапевту. В Бостоне я знаю очень хорошего специалиста. Походила бы к нему, пока не разберешься со всем этим. – Ох, Берни, – Сузанна коснулась его руки, – ходила я к психотерапевту. С ним я и закрутила этот дурацкий роман. Берни закрыл глаза, а когда снова открыл, уставился прямо перед собой в ветровое стекло: – Сузанна, мне очень жаль. – Нет, это была скорее моя вина. Я позволила ему приударить за мной. – Это не твоя вина, Сузанна. – Берни повернулся к ней лицом: – То, что он сделал, крайне непрофессионально. Как долго ты ходила к нему? – Два года. С тех пор, – уточнила Сузанна, – как мою мать положили в то заведение. – Ой вей. – Но началось это лишь в последние несколько месяцев… ох, как же все это противно, и вдобавок – только без обид, Берни, – но он… старик. Ну, в общем… – Да, – сказал Берни. – Разумеется, он старик. – Пожалуйста, не переживайте из-за меня. Прошу вас. – Его поведение следует предать огласке, – заявил Берни. – Я не стану на него доносить, – ответила Сузанна. Берни поднял руку, прощаясь: – До свидания. Удачи, Сузанна. Звони, если я понадоблюсь. Он включил зажигание, и Сузанна почувствовала, что опять погружается в отчаяние, страшное, невыносимое. Она вылезла из машины Берни, села в свою и смотрела, как он выезжает на дорогу. С дерева, под которым стояла машина, на капот упало несколько оранжевых листьев. В телефоне она увидела сообщение от мужа, он спрашивал, как она, и Сузанна ответила, пообещав позвонить в скором времени. Она смотрела на обугленные останки дома, в котором выросла. Постарайся, велела она себе с некоторым раздражением, имея в виду: постарайся вспомнить что-нибудь хорошее Это ей не удавалось. У нее вообще не находилось никаких воспоминаний, лишь горстка разрозненных картинок: вот мать за ужином встает из-за стола с бокалом вина в руке; отец спускается по лестнице будто в полутьме – его плохо видно. Дойл, всегда такой непоседливый, такой тонкокожий. Сузанна посмотрела в другую сторону, на Мэйн-стрит, видневшуюся за деревьями, и подумала, что в этом городе она провела детство и юность, но училась в частной школе в Портленде, и город так и не стал для нее родным, а ведь мог бы стать. Девочкой она часто и подолгу гуляла одна, пересекала мост, спускалась к побережью – тут память ее не подводила. Затем ей вспомнилось, как Дойл каждое утро садился рядом с ней на заднее сиденье автомобиля, лупил себя по колену, смеялся. Они были по-настоящему близки, потому что оба ходили в одну и ту же школу в другом городе. И потому что она любила его, своего братика. Обычно отец отвозил их в Портленд, и Сузанна вдруг припомнила, как он останавливался на заправке рядом с Фрипортом и возвращался с целлофановым пакетом, набитым пончиками, шесть маленьких пончиков в сахарной пудре. «Держи, Звездочка», – говорил отец, потому что еще он покупал им золотистые бисквиты «Звездочки», и они обедали ими на большой перемене. * * * Дома Берни с порога шагнул на кухню; жена, стоя к нему спиной, мыла посуду, и Берни сгреб ее в охапку. Женщиной она была невысокой, макушкой едва доставала ему до подбородка. – Ой, Ева, – сказал он. Она оглянулась на мужа, мыльная пена с пальцев закапала на пол. – Понимаю. Обняв жену одной рукой, Берни смотрел на кедр, высившийся за кухонным окном. – Бедная девочка, – вздохнула жена. – Да, – согласился Берни. Поднявшись в кабинет, он сел за письменный стол, развернув кресло к окну, выходившему на реку. Сузанна вела себя более по-детски, чем он ожидал; когда он позвонил ей, чтобы сообщить о смерти ее отца, она держала себя в руках и разговаривала как взрослый человек. Надо полагать, увидев сгоревший почти дотла дом, столкнувшись с реальностью, она дрогнула. С другой стороны, он удивился проницательности Сузанны касательно ее отца. Роджер Ларкин действительно фыркал при упоминании о ее юридической деятельности и не раз говорил Берни, что его дочь «не более чем социальный работник». Обхватив ладонями подлокотники кресла, Берни вспоминал, каким был Роджер в молодые годы – темноволосый красавец под руку с очаровательной блондинкой-женой, уроженкой Филадельфии. Роджер родился в Хоултоне, штат Мэн, в бедной семье, но, будучи парнем смышленым, поступил в Уортонскую школу бизнеса, а потом просто делал деньги, и с каждым разом все больше и больше денег. Когда он впервые явился к Берни за юридической консультацией, речь шла об инвестициях в Южную Африку. Он уже придумал, как обойти закон, но ему требовалось уточнить детали, и Берни его проконсультировал. Но сказал: «Мне это не нравится, Роджер», и Роджер ответил с усмешкой: «Вы – мой юридический консультант, а не священник». Берни запомнил это на всю жизнь, ведь к священнику, как и к Берни в кабинет, тоже приходят с разного рода тайнами и секретами, но священник – по общепринятой версии – чист душой, а Берни чистым себя не ощущал. Роджер Ларкин годами заседал в попечительском совете симфонического оркестра Портленда и других попечительских советах. Много лет назад Роджер пришел в кабинет к Берни и сказал: «Мне крайне необходима ваша помощь». У него была интрижка с женщиной из его офиса, Роджер оплатил ей аборт в Нью-Йорке, после чего она подала на него в суд. Берни быстро уладил это дело, пресса не успела что-либо пронюхать. Об этой стороне жизни своего отца Сузанна, кажется, ничего не знала. Но куда сильнее задела Берни другая история – он поерзал в кресле, – случившаяся два года назад. Поздним вечером, когда Берни задержался в кабинете, готовясь к выступлению в суде на следующий день, ему позвонила Луиза Ларкин. «Он хочет меня убить! – визжала она в трубку. – Помогите мне! Помогите!» Роджер отобрал у нее трубку и усталым голосом сказал, что у его жены деменция и он более не в силах о ней заботиться. Они долго разговаривали, и по ходу беседы Берни заметил, что деменция Луизы, вероятно, не настолько серьезная, если она помнит, как позвонить юристу, и, возможно, потребуется расследование, поскольку просьба о помощи предполагает угрозу личной безопасности. «Ладно, – ответил Роджер, – поступайте как знаете, Мистер Законник». Берни никак не поступил. Но спустя неделю позвонил Роджеру и помог устроить Луизу в дом для престарелых «Золотой мост», ее взяли туда вне очереди благодаря деньгам Роджера. Затем полтора года о Роджере не было ни слуху ни духу, вновь он явился к Берни шесть месяцев назад с переписанным завещанием. Берни глядел на реку, под низкими облаками она казалась серой, а потом он перестал видеть реку, но увидел Сузанну маленькой девочкой, такой хорошенькой, похожей на свою мать, и такой… такой одинокой. Когда сегодня она обняла его покрепче, перед тем как они сели в машину, он испытал – что же он испытал? Ему захотелось взять ее на руки, погладить по голове и сделать так, чтобы все плохое исчезло из ее жизни. В тот момент она была для него маленькой девочкой, что беззвучно играла с куклой в углу его кабинета, пока они с ее отцом говорили о делах. Берни сделалось не по себе, и вдруг он сообразил, что это чувство преследует его долгие годы, то обостряясь, то стихая. Верно, кое-кто из его клиентов оставил неприятный след в его жизни, но не по себе ему становилось только в связи с Роджером Ларкином. Он пошел в туалет, услышал, как зазвонил телефон и как смолкли звонки. Выйдя из туалета, он взглянул на номер – это была Сузанна; сообщения она не оставила. Он перезвонил, но она не взяла трубку. И он просто опустился в кресло. Волна нежности накрыла его. * * * Сузанна въезжала на парковку «Золотого моста», дома для престарелых. Она только что забрала свои вещи из гостиницы «Комфорт», и женщина в отеле напугала ее. Поэтому Сузанна набрала номер Берни, она была в панике. Он перезвонил, когда она ехала по мосту, и Сузанна не ответила – побоялась одновременно вести машину и разговаривать по телефону, она не очень ясно соображала. Припарковавшись, она потянулась было к телефону, но, вспомнив, как Берни мягко, но категорично оттолкнул ее, когда она обняла его, Сузанна бросила телефон в сумку и закрыла глаза, повторяя про себя «помогите, помогите, помогите мне», затем вышла из машины и направилась в дом для престарелых. Она уже была здесь накануне, но все равно поежилась, входя. Построенное на изрядном расстоянии от шоссе здание с черными ставнями выглядело пристойно, но это был мир, существовавший отдельно от всех прочих, и особый запах – моющих средств с ноткой человеческих испражнений – ударил в нос, стоило Сузанне закрыть за собой двойные двери. Она прошла мимо мужчины, сидевшего в коридоре в кресле-каталке, и зашагала к палате, где лежала ее мать. Прошлым вечером мать спала, и Сузанна была потрясена тем, как она выглядит: на подушке спутанные седые волосы – или то, что от них осталось, – и сама мать такая маленькая, что непонятно было, где там теплится жизнь. Сузанне будто показали кадр из научно-фантастического фильма, в котором у ее матери украли тело, главное ее достояние. Когда мать открыла глаза, Сузанна сказала: «Мама, это я, Сузанна». Мать села в кровати: «Здравствуйте». И Сузанна повторила: «Мама, это я, твоя дочь». «Нет, – светским тоном ответила мать, – моя дочь умерла». И запела колыбельную, укачивая Обнимашку; пела и качала, пока Сузанна не ушла. Сегодня, войдя в палату, Сузанна наткнулась на препятствие – женщину в инвалидном кресле, сидевшую неподалеку от матери; женщина глянула на нее мутными глазами. Сузанна, огибая ее, помахала рукой, но отклика не удостоилась. Мать безмятежно восседала в кресле-каталке в углу комнаты, на коленях у нее лежал Обнимашка. Она была причесана и одета в белый с сероватым отливом спортивный костюм, на ногах чистые белые кроссовки. – Здравствуйте, – приветствовала она Сузанну. – Вы красивая женщина. Кто вы? – Я твоя дочь, мама. Это я, Сузанна. – У меня нет дочери, – вежливо ответила мать. – Она умерла. Но в детстве она играла вот с этим, – и мать приподняла Обнимашку, – его зовут Обнимашка.