Миссис Киттеридж была не права. Времена изменились. Но теперь, шагая по берегу реки, Денни понял, отчего сын так разъярился: нынче уже не принято называть кого-то Бульдожкой. Но сыну было невдомек, что Денни вовсе не чувствовал себя оскорбленным, когда его кликали Бульдожкой. Пряча руки поглубже в карманы, Денни засомневался – а правда ли так и было? И тут до него дошло: правда в том, что он мирился со своим прозвищем как с чем-то само собой разумеющимся. А смириться с этой кличкой означало смириться со многим прочим – с тем, что он пойдет работать как только, так сразу, и что ему не стоит и мечтать о том, чтобы продолжить учебу, да и прилежания на уроках в школе от него тоже никто не требовал. Верно ли он сейчас рассуждал? Денни спустился к реке, в лунном свете было видно, как она бурлит, и ему почудилось, что его жизнь все равно что деревяшка, плывущая по реке, просто отдавшаяся на волю течения, не оказав ни малейшего сопротивления. Он зашагал к водопаду. * * * Луна была чуть правее от него, и казалось, что она светит ярче, когда он останавливался, чтобы взглянуть на нее. Может, поэтому ему вспомнилась Дороти Пейдж? Дори Пейдж была красоткой – нет, красавицей! По школьным коридорам она ходила, распустив по плечам длинные светлые волосы; высокая, она нисколько не стеснялась своего роста. Глаза у нее были большие, а на губах всегда играла улыбка. В школе она появилась в десятом классе, ближе к лету, и только из-за нее Денни не бросил учебу в тот же год. Ему просто хотелось видеть ее, хотелось смотреть на нее. Хотя в его планах значилось сменить школу на фабрику, и чем раньше, тем лучше. Его шкафчик располагался недалеко от шкафчика Дори, но предметы они изучали разные, поскольку у Дори имелась не только потрясающая внешность, но и мозги. Как утверждали учителя и с чем даже ученики соглашались, Дори была самой умной ученицей в школе за долгие годы. Отец ее был врачом. Однажды, когда они оба возились у своих шкафчиков, Дори поздоровалась с ним: «Привет», и у Денни закружилась голова. «Привет, привет», – ответил он. С тех пор они вроде как стали друзьями. Дори общалась и с другими ребятами, умными ребятами, они и были ее настоящими друзьями, но с Денни она тоже дружила. – Расскажи о себе, – попросила она однажды после уроков. В коридоре, кроме них, никого не было. – Расскажи мне все, – шутливо добавила она. – Не о чем рассказывать, – ответил Денни совершенно искренне. – Ни за что не поверю, такого быть не может. У тебя есть братья и сестры? Ростом она была почти с него и терпеливо ждала, пока он разберется со своими учебниками. – Ага. Я старший. У меня три сестры и два брата. Денни наконец нашел нужные учебники и теперь стоял и смотрел на нее. Это было как смотреть на солнце. – О, вау, – сказала Дори, – разве это не здорово? Звучит потрясающе. А у меня только один брат, поэтому в нашем доме царит тишина. Спорим, у вас дома тихо не бывает. – Да, – согласился Денни, – у нас не очень тихо. Он уже встречался с Мари Лёвек и волновался, а вдруг она сейчас появится. Он двинулся по коридору в сторону от спортзала, где тренировалась Мари, – она была в группе поддержки, – и Дори последовала за ним. Остановились они в противоположном углу школьного здания, у музыкального класса, там и поговорили. Он не мог вспомнить все, о чем они разговаривали в тот день, как и в другие дни, когда она внезапно возникала перед ним и они направлялись к музыкальному классу, стояли там под дверью и беседовали. Но он точно помнил, что она никогда не уговаривала его поступить в колледж. Дори, похоже, знала – ну конечно, знала, ведь он «бульдожка», – что у него и подготовка так себе, и денег нет, да и занимались они по программам разного уровня. Он же не сомневался, что она будет учиться в колледже. Так продолжалось два года, они беседовали наедине примерно раз в неделю, чаще – только в баскетбольный сезон, когда Мари усиленно тренировалась в спортзале. Дори никогда не спрашивала о Мари, хотя видела их вместе на переменах. Он же видел ее с разными парнями – кто за ней только не приударял, и всякий раз, заметив его, Дори улыбалась и кричала: «Привет, Денни!» Он сильно любил ее. Она была такой красивой. По-настоящему прекрасной. – Я уезжаю в Вассар, – сообщила она весной в их последний год в школе, и он не понял, что она имеет в виду. Она пояснила: – Это колледж в штате Нью-Йорк. – Отлично, – сказал он. – Надеюсь, это очень хороший колледж, ведь ты же невероятно умная, Дори. – Нормальный колледж… ладно, хороший колледж. Сколько ни пытался, он не мог вспомнить, о чем они разговаривали в последний раз. Но он помнил, как во время выпускной церемонии, когда Дори вызвали, чтобы вручить ей аттестат, кое-где в толпе выпускников раздалось улюлюканье, свист и прочее в том же роде. Не прошло и года, как Денни женился, и больше он никогда Дори не видел. Но он четко помнил, где он находился – прямо у входа в самый большой продуктовый магазин в городе, – когда узнал, что она окончила Вассар, а потом покончила с собой. Рассказала ему об этом Триш Биббер, девушка, с которой он учился в одном классе, и когда он спросил «почему?», Триш уставилась себе под ноги и сказала: – Денни, вы с Дори как бы дружили, поэтому я думала, может, ты в курсе. В общем, тут замешано сексуальное насилие в семье. – Что? – тупо переспросил Денни, он вдруг перестал понимать, что ему говорят. – Ее отец, – сказала Триш. Она не ушла сразу, постояла рядом, пока он осознавал услышанное. Потом глянула на него участливо: – Мне жаль, Денни. Это он тоже запомнил навсегда – глаза Триш, исполненные сочувствия. Так завершилась история Дори Пейдж. * * * Денни повернул к дому и вскоре вышел на Мэйн-стрит. Внезапно он ощутил беспокойство, будто ему что-то угрожало; город и впрямь сильно изменился за последние годы, люди больше не прогуливались по вечерам вот так, как Денни сейчас. Опять же, он давно не вспоминал о Дори, хотя раньше часто думал о ней. Над ним сияла луна, все так же ярко, словно в память о Дори, – либо это сама Дори позаботилась, чтобы луна не тускнела. «Спорим, у вас дома тихо не бывает», – говорила она. И тут Денни поймал себя на мысли: теперь в его доме тихо. Тишина сгущалась годами. Сперва дети переженились и уехали, потом как-то само собой в доме становилось все тише. Мари, обучавшая детей в местной школе управляться с разными гаджетами, несколько лет назад вышла на пенсию, а затем и Денни стал пенсионером, и поводы для долгих разговоров почти иссякли. Денни шагал мимо скамеек летнего театра. Опавшие листья вспархивали под напором холодного ветра. Он не мог бы толком сказать, о чем сейчас думает и сколько времени уже гуляет. Внезапно он увидел крупного мужчину, всем телом навалившегося на скамью. Денни огляделся, но особо не испугался. Тело мужчины будто набросили на скамью, как драпировку, – нечто прежде невиданное, – и, похоже, это тело не шевелилось. Денни медленно приблизился. Громко покашлял. Парень даже не дернулся. – Эй? – окликнул Денни. В лунном свете было хорошо видно, что джинсы на парне немного сползли, открыв ложбинку между ягодицами. Руки были прижаты к сиденью. – Эй? – повторил Денни на этот раз громче, но ответа опять не последовало. Он пригляделся: волосы у парня были длинные, светло-каштановые и падали ему на щеки. Денни ткнул его в плечо, и парень застонал. Отступив, Денни достал телефон и набрал 911. Сообщил оператору, где он находится и на что смотрит, и та сказала: – Мы немедленно пришлем наших людей, сэр. Оставайтесь на линии. – Он слышал, как она переговаривается с кем-то – по другому телефону? – слышал какие-то щелчки и помехи и терпеливо ждал. – Итак, сэр, этот человек жив? – Он стонал, – ответил Денни. – Хорошо, сэр. И затем очень быстро – как показалось Денни – подъехала полицейская машина, поблескивая синими мигалками, и из нее вышли двое копов. Держались они спокойно, отметил Денни, коротко побеседовали с ним и подошли к малому, наброшенному на скамейку. – Наркотики, – сказал один из полицейских. – А то, – подтвердил другой. Первый полицейский порылся в кармане, вынул шприц, ловким движением поддернул вверх рукав на куртке парня и сделал укол на сгибе локтя. Парень почти сразу же очнулся и встал. Посмотрел по сторонам. Это был парнишка Вудкок. Денни не узнал бы его, если бы глубоко запавшие глаза на некогда красивом лице не остановились на Денни: – Эй, здрасьте. В тот же миг глаза у него закатились, и полицейские усадили его на скамью. Уже не мальчик, мужчина средних лет, но для Денни он оставался пареньком, с которым его дочь училась в одном классе. Как он стал таким? Широченным – жирным, если уж начистоту, – расхристанным и обдолбанным вусмерть? Денни стоял, глядя парню в затылок, а затем приехала «скорая» с орущей сиреной и включенными мигалками, из нее выскочили двое фельдшеров, подхватили Вудкока за руки и потащили к фургону; дверца за ними захлопнулась. Когда «скорая» уехала, один из полицейских сказал Денни: – Ну вот, вы сегодня спасли человеку жизнь. – На какое-то время, – добавил второй полицейский, садясь в машину. Денни быстро шагал по направлению к дому и думал: дело не в его детях, вовсе нет. Теперь он это ясно понимал. Его дети в родительском доме чувствовали себя в безопасности, не то что бедная Дори. Его дети не подсели на наркоту. Что-то не так было не с ними, а с самим Денни. Убывание собственной жизни, вот что гнетет его, и однако эта жизнь еще не закончилась. Он торопливо взобрался на крыльцо, сбросил с себя куртку. В спальне горел свет, Мари читала в постели. Она обрадовалась, увидев мужа. Отложила книгу и помахала ему: – Привет, привет. Педикюр Начался ноябрь. Ни снежинки пока не упало на Кросби, штат Мэн, а поскольку в ту среду было солнечно, миру и людям явилась этакая жутковатая красота. На дубах сохранилась листва, золотистая и пожухлая; вечнозеленые стояли по стойке смирно, будто замороженные; на прочих деревьях голые, почерневшие ветки тянулись ввысь из последних сил; вдоль дорог ни травинки, а поля выглядели так, словно по ним пылесосом прошлись, – и под косыми лучами солнца, более не поднимавшегося высоко в серо-голубое небо, все это вместе казалось беспросветно тоскливым и одновременно изысканно прекрасным. Джек Кеннисон предложил Оливии Киттеридж прокатиться на машине. – Ой, я люблю кататься, – ответила она, и он сказал, что знает об этом, потому и предложил. – Как хорошо, – сказала Оливия, и Джеку тоже было хорошо. Они сели в новенькую «субару» – спортивный автомобиль Оливия не жаловала – и тронулись в путь. Они решили отправиться в Ширли-Фоллз, что находился в часе езды от Кросби, там Оливия училась в старшей школе, и оттуда родом был ее первый муж Генри. Джек и Оливия жили вместе уже пять лет, Джеку исполнилось семьдесят девять, Оливии – семьдесят восемь. В первые месяцы они спали в обнимку. Никто из них годами не обнимал другого человека по ночам. Когда Джеку удавалось вырваться куда-нибудь с Илейн, они, спящие в номере отеля, тоже обнимали друг друга, но это было совсем не то же самое, что в первые месяцы его совместной жизни с Оливией. Она могла положить ногу на обе его ноги и голову ему на грудь, и если ночью они ворочались, то их телесный контакт не прерывался, и Джек мысленно сравнивал их крупные старые тела с кораблями, потерпевшими крушение и выброшенными на берег, – и с каким же упорством они держались друг за друга, словно это был вопрос жизни и смерти!