– А ты олух, если читаешь подобную макулатуру. – Я не прочел ни одной ее книжки, – заверил Джек. Он не упомянул о том, что его покойная жена Бетси читала все, что выходило из-под пера Макдональд, – какой смысл сообщать об этом Оливии? Они ехали вдоль реки, широкой серой лентой тянувшейся параллельно дороге и впечатлявшей своей суровостью. – Мне нравится эта дорога, – сказал Джек. – Мне тоже, – подхватила Оливия. – Слушай, у меня для тебя еще есть одна история. Банни с мужем ужинали на днях в «Яблочной пчеле», сидели они не у стойки, а в зале, и кроме них там была только одна пара, оба толстые, спасу нет, и в какой-то момент мужчина закашлялся, а потом его начало рвать… – Господи, Оливия. – Нет, ты послушай. Его тошнило и тошнило, а женщина подставляла ему пластиковые пакеты и держала их, пока его выворачивало, и непрерывно извинялась перед Банни. – Надо было вызвать «скорую», – сказал Джек. – Банни предлагала то же самое, – ответила Оливия. – Но оказалось, что у мужчины редкое заболевание, и называется оно… ох, как же оно называется?.. Дивертика цинка? Нет, дивертика Ценкера – что-то в этом роде, по словам его жены, так что Банни с мужем расплатились и ушли, а несчастная толстая пара сидела там, пока мужчина не перестал блевать. – Господи, – повторил Джек. – Черт знает что, Оливия. – Но я же это не выдумала, – пожала плечами Оливия. В Ширли-Фоллз они въехали через старый район. Строения, сперва редкие, постепенно складывались в улицы, высокие деревянные дома, построенные много лет назад для фабричных рабочих, стояли почти друг на друге, к ним по холму вела деревянная лестница. Джек прищурился, глядя в окно, – по тротуару шествовала группа черных женщин в хиджабах и длинных платьях. – Ого! – вырвалось у Джека, удивленного этим зрелищем. – Ты совсем как моя мать в стародавние времена, – прокомментировала Оливия. – Она терпеть не могла, когда люди в городских автобусах разговаривали по-французски. Понятно, многие говорили по-французски, они приехали из Квебека, чтобы работать на фабриках, но моя мать – как же она бесновалась. Что ж, времена меняются, – весело заключила Оливия. – Просто приглядись к этим людям, – добавила она. – Диковато на первый взгляд. – Джек вертел головой то вправо, то влево. – Ты не можешь с этим не согласиться. Черт, похоже, мы въехали в их гетто. – «Их гетто»? – переспросила Оливия. – Именно. – Это оскорбительно, Джек. – Разумеется. – Но все же он слегка устыдился: – Ладно, я не должен был так говорить. Они ехали по городу – на взгляд Джека, крайне удручающему, пересекли реку и оттуда двинули по пологому холму с жилыми кварталами. – Поверни, поверни прямо здесь, – приказала Оливия, и Джек повернул направо, на не слишком широкую улицу, и Оливия показала ему дом, где в детстве и юности жил Генри. – Симпатично, – сказал Джек. Его совершенно не волновало, где и как рос и мужал Святой Генри, но он заставил себя посмотреть на дом и счел, что лучшего места для юного Генри не найти. Куцая двухэтажная постройка темно-зеленого цвета с огромным кленом на лужайке перед крыльцом. – Генри посадил это дерево, когда ему было четыре года, – с гордостью сообщила Оливия. – Просто нашел маленькую ветку и решил воткнуть ее в землю, а его мать – старая ведьма – вроде бы помогала ему поливать деревце, пока оно было маленьким, а теперь оно вон какое вымахало. – Очень симпатично, – сказал Джек. – Тебе неинтересно, – заметила Оливия. – Что ж, это нормально, едем дальше. Джек старательно оглядел окрестности: – Мне интересно, Оливия. Куда мы теперь направимся? В Уэст-Аннетт, велела она, туда, где она выросла; Джек вел машину, а Оливия прокладывала маршрут. Они ехали по узкой дороге мимо полей, странновато зеленых для ноября и пугающе бескрайних под косыми лучами солнца. Они ехали и ехали, и Оливия рассказывала Джеку о школе, где преподавала ее мать и где все ученики сидели в одном классе, и как матери зимой приходилось вставать ни свет ни заря, чтобы протопить школу к началу уроков; рассказывала о финке, нянчившей ее, – «это меня-то!» – когда Оливия была еще слишком мала, чтобы ходить в школу; рассказывала о дяде Джордже, пьянице, женившемся на женщине много моложе его, и эта женщина влюбилась в соседа – «вот там стоял его дом, прямо там», – а потом сосед… в общем, Оливия не знала, что на него нашло, но та молодая женщина повесилась в погребе под лестницей. – Господи, – сказал Джек. – Ага. Ребенком я боялась спускаться в погреб, и как же меня трясло, когда меня посылали туда за картошкой или еще чем. – Боже, – сказал Джек. – А дядя Джордж, – продолжала Оливия, – снова женился, но через десять лет после смерти его первой жены он тоже повесился на том же самом месте. – Боже мой! – сказал Джек. * * * Так они и колесили по дорогам в одну полосу, беседуя о том о сем. Джек рассказывал Оливии о своем детстве, и уже не в первый раз, но, увидев дом, где она выросла, не удержался от воспоминаний о доме своих родителей на окраине Уилкес-Барр, в Пенсильвании, и о том, каким маленьким казался ему этот дом, даже когда он был ребенком, и хотя он был побольше, чем бывший дом Оливии, Джек чувствовал себя там смятым в комок. – Ох-ох-ох, – отозвалась Оливия, внимательная слушательница. – И немного спустя: – Нет, ты только посмотри! Джек как раз свернул, и им явилось ноябрьское заходящее солнце на фоне темнеющего безоблачного неба. Горизонт ярко желтел. Голые деревья упирались голыми черными ветвями в небо. – Ну потрясающе, – сказал Джек. Вверх-вниз катилась машина, вверх по одному небольшому холму, вниз по другому, по длинному объезду, по короткой дуге; автомобиль то нырял, то взлетал, пока солнце медленно опускалось за горизонт. – Давай наведаемся в тот новый ресторан в Ширли-Фоллз, – сказал Джек. – Мэриэнн Ратледж о нем упоминала. Вроде бы это лучший ресторан в городе. Как он называется?.. Какое-то смешное название. – «Горючее», – ответила Оливия. – Точно. – Джек глянул на нее: – Откуда ты знаешь о модном ресторане «Горючее» в Ширли-Фоллз? Ты меня удивляешь. – А ты меня. Ты что, ничего не читаешь? В газете несколько месяцев назад была о нем статья. Надо же, назвать ресторан «Горючим». В жизни ничего подобного не слыхивала. * * * Джек припарковался за квартал от ресторана, название заведения сияло неоновыми огнями. Заперев машину, Джек огляделся. Уже час, как стемнело, и тьма в это время года всегда казалась ему реально темной; не хотелось бы – причем категорически, – чтобы его автомобиль угнали или разбили стекло в поисках, чем бы поживиться. Оливия стояла на тротуаре. – Да брось, Джек, – сказала она, словно могла читать его мысли (и порой Джеку чудилось, что так оно и есть на самом деле), – ради бога, с машиной все будет в порядке. – Знаю, – ответил он. Ресторан на первый взгляд напоминал пещеру. Высокие потолки, бар с мерцающими бокалами и стройные ряды бутылок напротив огромного зеркала, за баром были расставлены столики. На других стенах также висели большие зеркала, и на каждом столике горел фитилек в круглом стаканчике. Официантка усадила их за столик в центре почти пустого зала, и Оливия, развернув салфетку, сказала: – Надеюсь, у них есть стейк. Хочу мяса. – Конечно, есть, – заверил ее Джек и, подмигнув, добавил: – Я угощаю. Джеку подали виски, Оливии – бокал белого вина, и вскоре они сделали заказ. Оливия попросила стейк, Джек – моллюсков, и когда официантка принесла заказанные блюда, Джеку и Оливии, увлеченно разговаривавшим, пришлось откинуться на спинки кресел, иначе некуда было бы поставить тарелки, но беседу они не прекратили. Оливия рассказывала Джеку о сомалийцах, которые прибыли сюда лет пятнадцать назад, и какой поначалу поднялся переполох, ведь Мэн всегда слыл таким белым, белым штатом. – И старым, с традициями, – подчеркнула Оливия. Однако сомалийцы оказались ужасно предприимчивыми и занялись разнообразным бизнесом. – Это же здорово, – сказал Джек совершенно искренне, хотя сомалийская тема была ему не близка. Но Оливия умела сделать любую тему интересной, причем интересной именно для Джека, потому что она была Оливией, и к тому же он знал, что вскоре они заговорят о чем-нибудь другом, нужно только подождать. Высокая тяжелая дверь отворилась, и в ресторан вошли двое. Джек, обернувшись на дверь, сперва увидел женщину и подумал: «До чего же она похожа…» – а затем услышал ее голос. Она обращалась к своему спутнику, следовавшему за ней, и сомнения отпали: это был ее голос. Джек услышал, как она сказала: – О, знаю, знаю, да, я об этом знаю. И он – Джек – тихо произнес: – Нет. – Что нет? – спросила Оливия. Она уже готова была вцепиться зубами в отрезанный кусок стейка. – Ничего, – ответил Джек. – Я подумал, что увидел кое-кого из моих знакомых, но обознался. Нет, не обознался. Но не верил своим глазам. Не верил, что подобное происходит с ним. С такими же ощущениями он много лет назад, в детстве, падал с велосипеда – набирающее силу предчувствие чего-то страшного и понимание, что он ничего не может сделать. Только наблюдать, как тротуар несется к его физиономии. Он сидел неподвижно, глядя, как они входят в зал, официантка здоровается с ними, и вот они направляются в его сторону. На ней была золотистая дубленка и коричневый шарф вокруг шеи, золотистая овечья кожа была почти такого же цвета, как ее волосы, и выглядела она несколько полнее, чем Джеку помнилось, – возможно, из-за толстой дубленки – и очаровательной, какой была всегда; в ушах большие золотые серьги, слишком массивные, на вкус Джека. А затем она увидела его. Смятение мелькнуло на ее лице, она отвернулась, потом снова посмотрела на Джека и, сделав шаг, остановилась у его кресла.