В гостиной Лайза излучала безмятежность. В белой футболке и джинсах она выглядела много моложе. Она что-то говорила матери и повернулась к отцу, чтобы и его подключить к беседе, когда Фергюс вошел в комнату и опустился в шезлонг. Он взглянул на Этель, и ему стало жалко ее чуть ли не до боли: она выглядела напуганной и будто усохшей. – Я лишь хочу повторить, – говорила Лайза, – то, что сказала нам миссис Киттеридж на уроке математики, – никогда этого не забуду! Она писала на доске всякие формулы и вдруг обернулась к классу и сказала: «Все вы знаете, какие вы. Приглядитесь к себе, прислушайтесь к себе, и вы поймете, кто вы есть. И не забывайте об этом». И я не забыла. Это придавало мне мужества идти своим путем, потому что она была права. Я поняла, кто я есть. – Ты поняла, что ты… доминатрикс? – спросил Фергюс. – Ты это имеешь в виду? – В каком-то смысле – да. Я знала, всегда знала, что я обожаю наряжаться, и мне нравится говорить людям, что надо делать, мне нравятся люди, папа, а у этих людей имеются определенные проблемы, и я помогаю им их разрешить, и это очень здорово. – Я все равно не понимаю, – сказала Этель. – Совсем не понимаю. Глаза у нее словно смотрели в разные стороны, когда Фергюс взглянул на нее. А еще он заметил черные корни волос и торчащие светлые пряди – должно быть, она взъерошила волосы, – и да, вот она снова запустила пятерню в свою шевелюру. – Детка, я стараюсь, – лепетала Этель. – Я стараюсь, Лайза, но я просто не могу этого уразуметь. Лайза терпеливо кивнула. Ее темно-карие глаза блестели, а лицо светилось точно так же, как в первые минуты ее пребывания в родительском доме. – Именно поэтому мы работаем над нашим документальным фильмом. Люди не должны чувствовать себя совсем уж… совсем маргиналами, если у них иные потребности. Это всего лишь разновидность человеческого поведения, что мы и пытаемся донести до широкой публики. – Она разгладила ладонью волосы, ее уверенность в себе казалась неколебимой. Фергюс откашлялся и подался вперед, уткнув локти в колени: – Если втыкать иголки в чей-то пенис является допустимым человеческим поведением, тогда с этим что-то очень и очень не так. – Он дернул себя за бороду. – Боже, Лайза. – Встал, повернулся к двери, затем обратно к дочери: – Человеческое поведение, говоришь? Ради всего святого, фашисты с их концлагерями – это тоже человеческое поведение. Какого хрена мы должны оправдывать любое человеческое поведение? Честное слово, Лайза! И она разразилась слезами. Половодьем слез. Лайза рыдала и рыдала, тушь на глазах поплыла, стекая по щекам черными ручейками. Как он мог назвать ее фашисткой? Как он мог такое сказать? А когда шумные рыдания стихли, Лайза объявила, что причиной всему – невежество. Она встала, по ее белой футболке расползалась черная капля туши. – Я люблю тебя, папа, – сказала она. – Но ты невежда. * * * На обочине стояла Анита Кумс, прислонясь к низкому синему автомобильчику с погнутым бампером. Фергюс затормозил и вышел из пикапа. Дорога была пустынна, она вела к мысу, и вокруг не было ничего, кроме полей. Солнце ярилось, и бампер на автомобиле Аниты переливался всеми цветами радуги. – Ферджи, – сказала Анита, – как же я рада тебя видеть. Эта чертова машина сломалась. Фергюс протянул раскрытую ладонь, и Анита вложила в нее ключи. Кое-как втиснувшись на водительское сиденье, Фергюс попытался завести машину – безрезультатно. Попробовал еще несколько раз с тем же успехом, вылез из машины и сказал: – Глухо. Ты звонила кому-нибудь? – Угу. – Анита тяжело вздохнула и посмотрела на часы. – Сказали, что будут через пятнадцать минут, это было полчаса назад. – Дай-ка я им позвоню, – предложил Фергюс, взял у Аниты телефон и позвонил эвакуаторам; разговаривал он с ними без церемоний. – Порядок, – сказал он, возвращая ей телефон. – Они уже в пути. Фергюс прислонился к машине и сложил руки на груди: – Я подожду вместе с тобой. – Спасибо, Ферджи. Сунув руки в передние карманы джинсов, Анита устало покачала головой. Затем спросила: – Куда ты направлялся? – Никуда, – ответил Фергюс, и Анита кивнула. Воскресенье перевалило за полдень. Еще до рассвета он сгонял в парк, нашел свою походную палатку, стоявшую в одиночестве на опушке, вяло удивился тому, что она до сих пор на месте, сложил и бросил ее в багажник пикапа. Там же в мешке для мусора лежала его солдатская форма вместе с ботинками и кепкой. Утром за завтраком Лайза казалась совершенно спокойной, о дурацкой документалке не упомянула ни словом, а поев, сказала: – Хочу позвонить Лори. Она так разозлилась на меня, это нехорошо. Фергюс едва не брякнул: «Я тоже зол на тебя», но сдержался. Собрал тарелки и помыл их; Этель не двинулась с места, сидела и барабанила пальцами по столешнице. Они оба слышали голос Лайзы, доносившийся из комнаты дочери, но слов разобрать не могли. А Лайза говорила и говорила. В конце концов Этель сказала: – Идем, Тедди, – и повела пса гулять. Вернувшись, спросила: – Все еще разговаривает? – Да, – не сразу ответил Фергюс. И добавил: – Тедди, передай своей мамочке, что я собираюсь прокатиться. В пикап он садился с намерением доехать до мыса и там выбросить форму солдата Гражданской войны в мусорный контейнер. За рулем он несколько раз повторил вслух: «Криг Ду!» – военный клич клана Макферсонов, но потом умолк, задумавшись об «Играх горцев»: может, и это тоже дурость? Напяливать килт каждое лето и драть глотку вместе с остальными представителями клана. Он вдруг спросил Аниту: – Как ты относишься к Оливии Киттеридж? – К Оливии? О, лично мне она всегда нравилась. Она не всем по нраву, но я к ней хорошо отношусь… А почему ты спросил? – Фергюс только качнул головой, и Анита вдруг весело усмехнулась: – Она нас выручила однажды… Этель тебе не рассказывала?.. Мы тогда выписывали рыболовные лицензии, и в них надо было указать вес человека. И Оливия предложила: «Почему бы вам не задавать каждому рыбаку вопрос: сколько фунтов веса, по его мнению, насчитает в нем инспектор рыбоохраны?» Идея типа гениальная. Понимаешь, приходят к нам эти толстяки и неловко спрашивать их в лоб: «Эй, сколько ты весишь?» И мы начали делать так, как подсказала Оливия. – Анита, – Фергюс повернулся к ней лицом, – в каком несуразном мире мы живем. – Ох, да, – спокойным тоном ответила Анита. – Уж я-то знаю. – И добавила: – Подозреваю, он всегда таким был. – Ты так думаешь? – Фергюс пристально смотрел на нее сквозь темные очки. – По-твоему, мир был всегда настолько плох? А мне так кажется, что он становится все безумнее. – Думаю, он всегда был безумным, – пожала плечами Анита. – Такое у меня видение мира. Фергюс, подумав с минуту, спросил: – Анита, у тебя в жизни все хорошо, так ведь? Надув щеки, она резко выпустила воздух: – Не-а. – Анита смотрела на дорогу то в одну сторону, то в другую. – Гэри сам не свой с тех пор, как его сократили четыре года назад, а мои дети чокнутые. – Взглянув на Фергюса, она покрутила пальцем у виска: – Я серьезно, они правда чокнутые… Знаешь, чем увлекся мой старшенький? Смотрит на компьютере японское реалити-шоу, в котором участники нюхают задницы друг у друга. – Боже, – уставился на нее Фергюс. – Анита, не спорь, мир действительно становится безумнее. – Ну, может быть, чуточку, кто знает. – Анита склонила голову набок. Фергюс помолчал и, глядя в землю, сказал: – Да, дети. Что с ними поделаешь. – Ничего, – откликнулась Анита. – Как твои девочки? – Они тоже чокнутые. С тараканами в голове. – Он увидел эвакуатор, ехавший через поле, и показал на него Аните. – Слава богу, – встрепенулась она. – Тебе понадобятся наличные, чтобы расплатиться с ними, – сказал Фергюс. – У тебя есть? – Нет, только кредитная карта. Фергюс извлек из кармана рулончик наличных и отдал Аните. Подождал, пока не уехал эвакуатор, Анита помахала ему с переднего сиденья. Затем сел в пикап и двинул на мыс, где выбросил свою форму, запихнув пакет как можно глубже в мусорный контейнер. Он размышлял о детях Аниты, о том, на самом ли деле они такие уж чокнутые. Смотреть, как люди нюхают зады друг у друга? Господи прости. Это определенно черт-те что. * * * Вернувшись домой, он удивился, снова обнаружив машину Лори на подъездной дорожке, но Тедди внутри не было, а войдя в дом, Фергюс сразу понял, что кто-то включил его телевизор. У телевизора жены звук был другой. Фергюс прямиком направился в гостиную, Этель с дочерьми сидели на его шезлонге, Этель – на краешке сиденья, девочки – на подлокотниках. Фергюс открыл было рот, намереваясь возмутиться: «Какого дьявола?» – как вдруг увидел на экране… Лайзу. В кожаном одеянии, она орудовала плеткой, и мужчина стонал; одной щекой он прижимался к полу, черты лица скрыты за пикселями, но голые ягодицы были отлично видны, и снова эта женщина – Лайза – стегнула его, и он опять застонал. – Выключите, – сурово сказал Фергюс. – Выключите немедленно. Жена нажала на кнопку пульта, и на экране возникли буквы – DVD. – И кто вам разрешил пользоваться моим телевизором? – продолжил Фергюс. – Нам пришлось, папа, – ответила Лайза, – потому что мамин телевизор слишком старый, диск на нем не посмотреть, и она сказала, что готова попробовать посмотреть фильм, и Лори тоже… – Папа, – вмешалась Лори, – ты не поверишь. Тут был один парень, и она его чуть в лепешку не превратила, а потом… о боже, папа, она навалила кучу на него! Фергюс свирепо смотрел на младшую дочь: – И что заставило тебя переменить мнение касаемо этой пакости? – Ну, мы с Лайзой обстоятельно побеседовали, и я задумалась, а может, она права и людей нужно просвещать, вот я и приехала, чтобы посмотреть фильм вместе с мамой. И мама сказала, что попытается, ведь Лайза все же ее дочь… – Где Тедди? – перебил Фергюс. – У своего отца. Сегодня воскресенье.