– Спасибо, – поблагодарила Оливия. – Я бы хотела вернуться туда, где была раньше, если можно. – Боюсь, мы пока не можем отпустить вас домой, – ответил мужчина. – У вас был инфаркт. Понимаете? * * * Когда она снова проснулась, рядом с ней был другой мужчина, почти мальчик. – Привет, – сказала она. – Как тебя зовут? – Джефф, – ответил парень. – Я медбрат. – Привет, Джефф. А теперь объясни мне, почему я здесь. – У вас был инфаркт. – Парень сочувственно покачал головой. – Мне очень жаль. Оливия повела глазами вокруг. Так много всяких приборов, и маленьких огоньков, и это пронзительное пиканье. Она скосила глаза на свою руку – к ней было что-то прикреплено. А в горле какое-то странное ощущение, оно будто побаливало. Она посмотрела на мальчика: – Ого. – Да уж, – развел он руками. – Мне так жаль. Оливия пригляделась к нему. – Ну, ты же не виноват. У мальчика были карие глаза и длинные ресницы. Красивый паренек. – Знаю, – ответил он. – Еще разок, как твое имя? – Джефф. – Джефф. Отлично, Джефф. Как долго, по-твоему, я здесь пробуду? – Правда не знаю. Наверное, даже доктор этого не знает. Джефф, вдруг заметила Оливия, сидел на стуле, придвинутом почти вплотную к кровати, на которой она лежала. Оливия огляделась, не поднимая головы. – Я тут одна? – спросила она. – Нет, у вас двое соседей. Вы в реанимации. – О черт. – После паузы Оливия поинтересовалась: – Кто мои соседи? Мужчины? – Нет. Женщины. – Они могут меня слышать? Джефф повернул голову, словно хотел взглянуть на кого-то, затем повернулся обратно к Оливии: – Без понятия. Оливия закрыла глаза. – Я очень устала. Она услышала, как отодвигают стул. «Не уходи», – хотелось ей сказать, но не было сил говорить. * * * Когда она опять проснулась, у ее кровати сидел Кристофер, ее сын. – Кристофер? – Мама. – Он прижал ладони к лицу. – Ох, мамочка, ты меня до смерти напугала. Это было самым загадочным из всего, что происходило с Оливией, пока она здесь лежала. – Ты настоящий? – спросила она. Сын отнял ладони от лица: – Мамочка, скажи еще что-нибудь. Умоляю, не теряй рассудок! Оливия молчала, ей требовалось собраться с мыслями. – Привет, Крис, – сказала она наконец. – Мой рассудок при мне. Со мной… видимо… случился инфаркт, а ты… видимо… пришел меня навестить. Когда он не ответил, Оливия строго спросила: – Ну? Я правильно понимаю? Сын кивнул. – Но ты напугала меня, мама. Говорят, ты грязно ругалась. И я подумал: «О боже, она и матерщина?» А потом ты понесла какую-то околесицу, словно умом тронулась, и я подумал: «Уж лучше пусть умрет, чем впадет в маразм». – Я ругалась? – переспросила Оливия. – Как? – Не знаю, мама. Но они повеселились. Когда я спросил, как ты выражалась, они засмеялись и сказали только, что ты была очень рассерженной. Оливия переваривала услышанное. Лицо сына показалось ей таким старым. – Ладно, ерунда. Я была в таком прекрасном месте, Крис, а потом они меня оттуда забрали, и, наверное, я разозлилась, точно не помню. Но спроси меня о чем-нибудь, я докажу, что не тронулась умом. Господи, я чертовски надеюсь, что я не слабоумная. – Нет, ты говоришь все лучше и лучше. Как обычно говорила. Мама, они сказали, что ты была мертва. – Разве это не интересно, – откликнулась Оливия. – По-моему, это ужасно интересно. * * * Разговаривая с Оливией, доктор Раболински взял ее за руку, она не припоминала, чтобы он делал так прежде. Рука у него была мягкой и тем не менее мужской, и, беседуя, он держал ее руку то обеими ладонями, а то одной. Линзы в его очках были довольно толстыми, однако она различала глаза за стеклами – темные, пытливые, они впивались в нее, когда он говорил, держа ее за руку. Она – сильная женщина, сказал он и легонько сжал ей ладонь. Ей поставили стент в артерию. Ее интубировали. Оливия не знала, что это такое, и не спрашивала. У нее был инфаркт, повторил он, и случилось это перед домом женщины, которая ее стригла. Оливия упала головой прямо на руль, включив сигнал, та женщина сразу выбежала и немедленно набрала 911, вот почему Оливия осталась жива, хотя у нее даже пульс не прощупывался, когда ее привезли сюда. Но они вернули ее к жизни. Глядя в глаза доктору Раболински, пока он держал ее за руку, Оливия задумчиво сказала: – Ну, не знаю даже, имело ли смысл так стараться. Доктор вздохнул. – Что я могу на это ответить, – грустно сказал он. – Ничего, – успокоила его Оливия. – На это ничего не надо отвечать. Она влюбилась в него. * * * В реанимации Оливия застряла надолго, из-за интубации трахеи у нее началась пневмония. Бывали дни, когда она едва сознавала, что происходит, ощущая себя глыбой вонючего сыра, который регулярно протирали тряпкой, ворочая с боку на бок. Она то спала, когда не дремала, а то вдруг мучилась бессонницей. Глубокая печаль поселилась в ней, и все, на что она была способна, – пялиться в потолок либо пытаться разговаривать с Кристофером. Сын вроде бы приходил довольно часто, садился у ее постели, говорил с ней, а иногда выглядел таким встревоженным, что ей хотелось сказать: «Пожалуйста, уйди», но она помалкивала; рядом с ней, старой усталой женщиной, ее сын – разве плохо? Наверное, это был один из очень редких случаев в ее жизни, когда она не высказала вслух то, что думает. Но в отсутствие Кристофера ее печаль только усиливалась, и постепенно она пришла к мысли, что, вероятно, не умрет, но жизнь ее существенно изменится.