Лиц обоих коснулись улыбки. — Если ты не выполнишь своего обещания, то я не выполню своего, — кажется, не шутила. — Похоже, мне придется приложить максимум усилий. — У тебя получится. Я верю, — посмотрела Жильцова последний раз мне в глаза. — Пока. — Пока, — шепнул закрывшейся за ней двери. Глава 19 Вошёл в квартиру после пар и сразу почувствовал запах чего-то жареного. Значит, Катя уже дома. Тот факт, что Мульт не сходит с ума в ожидании прогулки — еще одно тому доказательство. Хлопнул дверью. Услышав, дочка сразу выглянула из кухни и улыбнулась уголками губ. — Привет, — произнесла она достаточно бодро. — Привет, — натянул на губы подобие улыбки. Снял пальто, туфли, на которых едва удержался на скользком тротуаре близ подъезда. Портфель оставил на комоде в прихожей. — Мой руки. Я уже всё разогрела. — Разогрела? — слегка нахмурившись вошёл в кухню и увидел пищевые контейнеры. — Бабушкины подгоны? — Ага, — ответила Катя, помешивая деревянной лопаточкой картошку в сковороде. — Там в холодильнике еще штук пять таких стоит. — И как ты со всем этим поднялась до квартиры? — намыливал я руки над кухонной раковиной. — Бабушка помогла. А еще она дала нам четыре сумки под мамины вещи. Сказала, что нужно собрать всё сегодня, а завтра она заберет и увезет их в какой-то центр… как его там?… кризисный, по-моему. Руки, покрытые белой пеной, замерли. Собрать вещи? Сегодня? Такой скорости принятия решения за меня от тещи я не ожидал. Когда она давала мне время на подумать, я, всё-таки, подсознательно надеялся на то, что у меня его будет полно. Но нет. Решение принято. Да и сам я где-то глубоко внутри понимал, что так надо, так правильно. Но одно дело договориться об этом с самим собой и совсем другое — действовать согласно принятому решению. — Пап! — окликнула меня Катя неожиданно громко. — М? — отмер и смыл пену с рук. — Я спросила: тебе чай или кофе налить? Может, молоко? — То же, что и себе. — Тогда чай. Звон столовых приборов, шум чайника, скрип стульев — все эти звуки внезапно сменились абсолютным вакуумом, когда мы с дочерью оказались за столом друг напротив друга. Прокручивая в руках кружку с горячим крепким чаем, несмело поднял взгляд на Катю. Она несколько меланхолично ковыряла вилкой котлету в своей тарелке. Задумчиво посмотрела на пустой стул между нами, а затем на меня. — Так надо, пап. Бабушка сказала, что в том центре живут женщины и даже дети, которых обижали и били их мужья, поэтому теперь им некуда идти и нечего надеть. Если бы мама была жива и узнала о них, то она бы всем им обязательно помогла. Бы… — Я знаю, — ответил тихо, опустил глаза на свою котлету, к которой так и не притронулся. — Я ещё свои вещи положу, которые мне маленькие. Можно? — Можно, Катя. Можно. Тёща постаралась. Видимо, сеансы у психолога были отлично ею впитаны, а затем те же приемы были применены и на моей дочери. Иначе, мне кажется, Катя сейчас ровно с таким же тяжелым сердцем шла к тому, чтобы собрать вещи своей матери и просто отдать их незнакомым тётям. Наверное, то, как Катя воспринимает ситуацию сейчас — хорошо. Я так не смог и не смогу. Всё-таки, быть ребенком — значит, видеть мир шире, акцентируя внимание на очень многом; и иметь способность переключаться с одного события, которое уже потеряло свою актуальность, на другое. Мой же мир, и мир таких же потертых жизнью людей, со временем, травмами, опытом и жизненными обстоятельствами потерял способность быстро переключаться. Мы зацикливаемся, мы трём одну и ту же пластинку сотню раз, надеясь услышать что-то новое, надеемся, что в первый раз расслышали неверно, но снова и снова слышим ту же самую унылую мелодию, у которой есть один единственный смысл — тот, который мы поняли сразу, хоть и продолжаем делать вид, что это совершенно не так. Катина тарелка быстро опустела. Слишком быстро. Я же не хотел, чтобы наш ужин заканчивался, потому что после него нужно будет идти в комнату открывать шкаф и… Чёрт! Нужно просто это сделать. Это вещи. Всего лишь тряпки, в которых уже нет и не будет ее души. Нужно просто отдать их. Отпустить. — Пап, ты долго ещё будешь? — спросила Катя, разглаживая в руках фантик от шоколадной конфеты. Поднял на дочь взгляд и проследил за тем, куда она смотрела — в мою тарелку. Понял, что не съел даже треть из того, что было мне предложено. — Я… в университетской столовой перекусил, — соврал. — Давай, тогда Мульту отдадим? Он любит котлеты. Да, шерстяной? — обратилась она уже к нему и пропала под столом, чтобы, вероятно, погладить пса, который радостно заговорил на своём, на собачьем. Пока дочь не видит, отодвинул от себя тарелку, поставил локти на стол и с силой растер лицо ладонями. Нужно собраться. Это просто тряпки, которые кому-то могут быть полезными. — Идём, Катюш, — сказал я и резко вышел из-за стола, словно боясь передумать. — Держи, Мульт, — послышалось за спиной, когда дочка отдала псу мою пайку. Сзади послышались шаги. — Сейчас я сумки из своей комнаты принесу, — бросила Катя и свернула в противоположную от моей комнаты сторону. Открыв дверь, сразу включил в комнате свет и увидел шкаф, который отражал абсолютно потерянного меня в высоком зеркале. — Вот, — вошла следом Катя и сложила рядом со шкафом четыре темно-синие сумки. — Начнём? — обернулась она. Молча кивнул. В горле пересохло. Двинулся к шкафу и, неосознанно задержав дыхание, распахнул зеркальные дверцы. В нос сразу ударил сладкий запах смородины. Голова закружилась, веки неконтролируемо опустились. — Мм, — протянула дочка почти мечтательно, и только звук ее голоса помог мне прийти в себя. — Мамой пахнет. — Да, доча. Мамой. Разглядывая вешалки, прочистил горло. Катя тем временем пробежалась пальчиками по тканям. — С чего начнём? — спросила она, глянув на меня снизу вверх. «Со стакана водки» — мелькнула в голове мысль и сразу погасла, когда Катя бережно взяла вешалку с голубым платьем. — Помнишь, как мама съехала в этом платье с новой горки в соседнем дворе, когда мы шли от дяди Гены? — Помню. — Она еще не заметила, что там внизу лужа и прямо в нее съехала, — улыбалась дочка воспоминаниям. Кажется, даже я нашёл в себе силы, чтобы улыбнуться, вспомнив, как Маша потом стянула с меня кофту и повязала ее рукавами на пояс так, чтобы прикрыть грязное пятно на платье. И идти ей пришлось враскоряку, чтобы мокрая грязная ткань как можно меньше касалась пятой точки и ног. — Помню, — кивнул дочери. — Кладём в сумку? — посмотрела она на меня и этим огорошила. Почему бы просто не остановиться на воспоминаниях? — Да. Короткое слово на выдохе — всё, на что меня хватило. — Ой! — спохватилась Катя и потянулась за бледно-сиреневым брючным костюмом. — А в этом костюме мама выступала перед школьным собранием. Красивая такая была. Была… Снова болезненный ком сковал горло. Шумно и резко вобрал носом воздух и вскинул голову, чтобы, наконец, взять себя в руки. — Я так по ней скучаю, — голос дочери сорвался и упал до шепота. Опустил взгляд и увидел, как она уткнулась лицом в ткань в своих руках. Узкие плечи дрожали. — Я тоже, доча, — преодолел разделяющий нас шаг и прижал дочь к себе. Склонившись, уткнулся носом в светлую макушку. — Я тоже. Похоже, мы оба не умеем переключаться. Просто дочь умеет лучше это маскировать.