– О-о-о... Замечательно. Почему вчера не стали накладывать? – Раны должны были немного схватиться. Не понимаю, что она имеет в виду, но какая разница? Лишь бы помогало. Мама знает, что делает. Меня начинает мучить совесть. – Прости. Я вчера на тебя накричала. – Бывало и хуже, – отвечает она. – Люди плохо переносят страдания тех, кого любят. Тех, кого любят. От ее слов у меня немеет язык, будто бы на него попал снег. Конечно же, я люблю Гейла. Но какого рода любовью? Что понимать под этим словом? Не знаю. Прошлым вечером, в порыве страстей, я поцеловала его, но ведь он этого не помнит. Или все-таки... Надеюсь, что нет. Это бы сильно все усложнило. И вообще, не до поцелуев теперь, когда грядет великий мятеж. Трясу головой, избавляясь от лишних мыслей. – А где Пит? Ушел домой, когда ты заворочалась. Сказал, что не хочет оставлять свой дом без присмотра в такую погоду. – Хорошо добрался? Во время пурги можно заблудиться буквально в трех соснах – и пропасть навеки. – Позвони, спроси, – пожимает плечами мама. Иду в кабинет (куда редко вхожу после визита президента) и набираю номер. После нары гудков Пит снимает трубку. – Привет, – говорю я. – Хотела убедиться, что ты спокойно дошел. – Китнисс, наши дома находятся в трех шагах. – Знаю, но сейчас пурга, и... – Ладно, все хорошо. Спасибо, что позвонила. – Повисает долгое молчание. – Как там Гейл? – Поправляется. Мама и Прим наложили снежный компресс. – А твое лицо? – Мне тоже дали снега. Видел сегодня Хеймитча? – Навестил, – отвечает Пит. - Он пьяный в стельку. Ну, я затопил печку, оставил свежего хлеба… – Есть один разговор к... к вам обоим. По телефону больше не скажешь. Мой аппарат наверняка прослушивается. – Давай подождем, пока буря уляжется, – произносит он. – До тех пор все равно ничего не случится. – Да, ничего такого, – соглашаюсь я. Метель утихает только спустя два дня, оставив после себя заносы выше моей головы. Еще через день расчищают дорогу между городской площадью и Деревней победителей. Я помогаю маме ухаживать за Гейлом, то и дело прикладываю к щеке компресс и на всякий случай силюсь припомнить подробности мятежа в Дистрикте номер восемь. Опухоль исчезает. Рубец еще ноет, и вокруг левого глаза – страшный синяк, однако при первой возможности я звоню Питу, чтобы пригласить его на прогулку в город. Растолкав Хеймитча, тащим его с собой. Он ворчит и сопротивляется, но скорее для порядка. Нам всем нужно обсудить последние события, и Деревня победителей – самое неподходящее место для таких разговоров. Мы даже не раскрываем ртов, пока она не скрывается из вида. Я смотрю на десятифутовые белые стены, обрамляющие узкую расчищенную дорожку, и думаю о том, что им ничего не стоит рухнуть на нас. Первым прерывает молчание Хеймитч. – Итак, мы решили бежать навстречу неизвестности? – обращается он ко мне. – Нет, – отзываюсь я. – Уже нет. – Все же нашла в своем замысле кое-какие изъяны, солнышко? Может, есть новый план? – Нужно поднять восстание, – выпаливаю я. Ментор хохочет. Ладно бы хоть со злостью, но нет, он просто не воспринимает меня всерьез. – А мне нужно срочно выпить. Расскажете потом, как все получилось, хорошо? – Ты-то что предлагаешь? – огрызаюсь я. – Мое дело маленькое – проследить, чтобы свадьба прошла без сучка без задоринки, – говорит Хеймитч. – Я сделал звонок и, не вдаваясь в подробности, перенес фотосессию. – У тебя телефона нет, – напоминаю я. – Благодаря Эффи уже есть. Представляешь, она даже предложила мне стать посаженым отцом невесты. Я сказал: чем скорее, тем лучше. – Хеймитч! – жалобно вскрикиваю я. – Китнисс! – передразнивает он. – У тебя ничего не выйдет. Мы умолкаем, пропуская людей с лопатами. Может, они уберут эти жуткие снежные стены вокруг деревни? Но вот и площадь. Выходим – и замираем будто вкопанные. «Все равно ничего не случится во время пурги», – решили мы с Питом. И, как оказалось, жестоко ошиблись. Площадь невозможно узнать. С крыши Дома правосудия свисает огромный плакат с изображением государственного герба Панема. Миротворцы в девственно-белых мундирах маршируют по чисто выметенной мостовой. Многие расположились на крышах, устанавливают пулеметные гнезда. Однако страшнее всего новые сооружения посередине площади. Огороженный частоколом позорный столб для избиений плетью и виселица. – Быстро же работает этот Тред, – замечает Хеймитч. В нескольких улицах от нас к небу взметается пламя. Мы не произносим ни слова, и так все ясно. Гореть может лишь... Перед моими глазами встают лица Риппер, Сальной Сэй и всех остальных друзей, которые только и выживали за счет Котла. – Надеюсь, там сейчас никого не... Я не могу закончить фразу. – Да нет, – отвечает Хеймитч. – Этим людям хватило ума убраться подобру-поздорову. Будь ты немного постарше, тебе бы тоже хватило. Ладно, пойду загляну в аптеку за денатуратом. Ментор неровным шагом бредет через площадь, а я, не понимая, поворачиваюсь к Питу. – Зачем нужен... - Тут до меня доходит. – Мы не дадим ему это пить. Хеймитч убьет себя или, по крайней мере, ослепнет. У нас дома отложено несколько бутылок белого. – У меня тоже. Надеюсь, это поможет ему продержаться, покуда Риппер придумает, как вернуться к своему делу, – произносит Пит. – Ну мне надо навестить родных. – А мне – Хейзел. Если честно, я беспокоюсь. Думала, что она постучится в дверь, как только расчистят снег, но до сих пор от мамы Гейла ни слуху ни духу – Давай провожу, – предлагает Пит. – А в пекарню зайду на обратной дороге. – Спасибо. Страшно подумать, что меня там ожидает. Улицы почти пустынны. На первый взгляд, ничего удивительного: в это время дня взрослые обычно работают в шахтах, а дети учатся в школе. Но не сегодня. Из приоткрытых дверей и щелей между ставнями за нами следят чьи-то глаза. «Восстание! – проносится у меня в голове. - Надо же быть такой дурой!» В нашем замысле с самого начала зияла серьезная брешь, которой ни я, ни Гейл не заметили. Восстать – означает нарушить закон, пойти против власти. Мы с родными людьми занимаемся этим всю жизнь – браконьерствуем, торгуем на черном рынке, высмеиваем капитолийцев, когда остаемся наедине в лесах; но для большинства обитателей Дистрикта номер двенадцать наведаться в Котел за покупками – уже опасная авантюра. И мы ожидали, что эти люди выйдут на площадь с кирпичами и факелами? Да при виде меня и Пита они оттаскивают детей от окон и плотно задергивают занавески. Хейзел у себя дома, ухаживает за Пози. У малышки явные признаки кори. – Я не могла ее бросить, – объясняет мать Гейла. – Сын-то в надежных руках… – Разумеется, – говорю я. – Ему гораздо лучше. Мама сказала, через пару недель он вернется в шахты. – Можно не торопиться, – вздыхает Хейзел. – По слухам, рудники закрыли вплоть до особого распоряжения. Она бросает тревожный взгляд на пустое корыто для стирки, и я уточняю: – Ты тоже не работаешь? – Я бы рада, – произносит она. – Людям страшно ко мне обращаться. – Это, наверное, из-за снега, – вставляет Пит. – Рори с утра обежал всех соседей. Говорят: ничего не запачкалось. Рори подходит и обнимает мать: – Как-нибудь обойдется. Достаю из кармана горсть монет и. кладу на стол. – Мама пришлет что-нибудь для Пози. На улице обращаюсь к Питу: