– Возвращайся. Я хочу заглянуть в Котел. – Вместе пойдем, – возражает он. – Нет. Разве мало бед я тебе причинила? – Думаешь, если я пропущу эту маленькую прогулку... станет легче? – Пит улыбается и берет мою руку. Мы бок о бок шагаем по извилистым переулкам Шлака, и вот впереди возникает горящее здание. Оно даже не оцеплено. Власти знали, что мы не сунемся внутрь. От жара снег вокруг тает у моих ног бежит черный ручей. – Это все угольная пыль из прошлого, – замечаю я. Пыль таилась в каждой щели и трещине, въедалась в доски. Даже странно, что наш Котел не вспыхнул раньше. – Надо бы навестить Сальную Сэй. – Не сегодня, Китнисс. От наших визитов сейчас никому не станет легче. Мы возвращаемся к площади. Я покупаю в пекарне пирожные и болтаю с отцом Пита о погоде. Ни один из нас не заикается об ужасных сооружениях на площади, всего лишь в нескольких ярдах перед пекарней. Уже уходя, напоследок, я обращаю внимание на то, что в рядах миротворцев не промелькнуло ни единого знакомого лица. Со временем все становится только хуже. Шахты закрыты вот уже две недели, и половина Двенадцатого дистрикта жестоко страдает от голода. Все больше детишек просят вписать на тессерах свои имена, но часто не получают положенный им паек. Начинаются перебои с едой. Даже зажиточные покупатели нередко выходят из лавок с пустыми руками. Наконец рудники открывают, однако зарплата урезана, рабочие смены продлены, шахтеров теперь без зазрения совести посылают на самые опасные участки. Все с нетерпением ожидают Дня пакетов, но пища приходит подгнившей, подпорченной грызунами. На площади то и дело что-нибудь происходит. Жителей арестовывают и карают за мелкие проступки, на которые власть столько лет закрывала глаза, что никто и не помнил об их незаконности. Гейл уходит к себе домой, и мы больше не говорим о восстании. Но мне все же кажется, происходящее только усиливает его решимость нанести ответный удар. Нечеловеческие условия в шахтах, искалеченные тела на площади, голодные лица родных. Рори подписывается на Жатву, но этого недостаточно, чтобы прокормить семью. Продукты дорожают на глазах. Единственная радость: мне удается уговорить Хеймитча нанять Хейзел домработницей. Теперь у нее появился постоянный доход, а у ментора – совершенно другой уровень жизни. Непривычно входить к нему и видеть чистый, опрятный дом, где на плите готовится вкусная еда. Правда, Хеймитч едва замечает перемены: у него своя битва. Мы с Питом как могли растягивали запасы белого, но скоро они иссякнут, а нового пополнения не предвидится. Шагая по улицам, я ощущаю себя настоящей парией. Теперь от меня шарахаются в людных местах. Зато уж дома от гостей нет отбоя. В кухне не переводятся больные и раненые. Мама давно уже перестала брать деньги за помощь. Но вскоре лекарства закончатся, и тогда ей останется разве что снегом лечить. Само собой, лес под запретом. Полным. Это не обсуждается. Даже Гейл не суется туда. Но как-то утром... Я нарушаю правило. Вовсе не оттого, что дом переполнен больными и умирающими. Не иссеченные спины, не осунувшиеся детские лица, не стук подкованных сапог и не вездесущая нужда загоняют меня под забор. Я бегу от картонных коробок со свадебными платьями. Посылка пришла как-то вечером; на записке почерком Эффи было написано: дескать, выбор одобрен самим президентом. Свадьба. Значит, его воспаленный мозг еще не забыл об этой затее? Что она может дать? Или это ради капитолийцев? Обещали вам торжество – будет вам торжество. А потом нас убьют в назидание дистриктам? Не знаю. Не понимаю. Всю ночь я ворочаюсь и мечусь на постели, и наконец не выдерживаю. Нужно бежать отсюда, хотя бы на пару часов. Обшарив свой шкаф, нахожу специально утепленные вещи – творение Цинны, подарок во время тура победителей. Водостойкие ботинки, зимний костюм, закрывающий с головы до пят, и термоперчатки. Ничего не имею против прежней одежды, но сегодня мне предстоит особый маршрут, и без этого чуда современных технологий не обойтись. На цыпочках спускаюсь по лестнице, нагружаю охотничью сумку едой и выскальзываю из дома. Окольными путями пробираюсь к бреши в заборе, поблизости от мясной лавки Рубы. Снег сплошь утоптан сапогами шахтеров, идущих на смену, так что мои следы затеряются. Тред усилил охрану где только мог, а про забор забыл. Решил, наверное, что нас и так отпугнут зимние морозы и дикие звери. Однако на всякий случай, оказавшись за оградой, я заметаю следы еловой лапой, покуда не скрываюсь под защитой деревьев. Рассвет еще только брезжит, когда я нахожу лук и стрелы и отправляюсь прямиком по сугробам. Отчего-то меня непременно тянет к озеру. Может быть, попрощаться с добрыми старыми днями, которые никогда уже не вернутся? Или же обрести второе дыхание. Повидаю эти места еще раз – и плевать, даже если поймают. Путь занимает в два раза больше времени, чем обычно. Наряд от Цинны прекрасно удерживает тепло, я даже потею, хотя лицо немеет от холода. Должно быть, слепящее солнце играет со мной злую шутку; измотанная, погруженная в унылые мысли, я пропускаю знаки опасности. Тонкая струйка дыма, идущего из трубы, отпечатки свежих следов, запах отваренных еловых иголок. Буквально в нескольких ярдах от двери бетонного дома я замираю на месте, и даже не из-за дыма, следов или запаха. За спиной отчетливо щелкает затвор. Привычка – вторая натура. Оборачиваюсь, натянув тетиву, хотя расклад, конечно же, не в мою пользу. Белый мундир, вздернутый подбородок... светло-коричневый глаз – вот куда попадет острие. Но тут пистолет падает в снег, и безоружная женщина в перчатках показывает мне какой-то предмет. – Не стреляй! – выкрикивает она. Не готовая к такому повороту событий, я колеблюсь. Может, им велели доставить меня живой и пытать, пока не оговорю своих близких. «Ага, удачи вам». Пальцы уже собираются отпустить тетиву, когда я успеваю разглядеть вещицу в руке незнакомки. Это маленький белый кружочек плоского хлеба. Скорее, крекер. Серый, подмокший по краям. Посередине – четкий рисунок. Часть II БОЙНЯ 10 Моя пересмешница. Не понимаю. Сойка на хлебе? В отличие от капитолийских поделок, это никак не может быть данью моде. – Что? Что это значит? – хрипло бросаю я, все еще готовясь выстрелить. – Только то, что мы на твоей стороне, – произносит дрожащий голос у меня за спиной. Я даже не заметила, как появилась вторая преследовательница – наверное, она вышла из дома. И скорее всего, вооружена. Однако вряд ли осмелится взвести затвор, потому что я в ту же долю секунды убью ее напарницу. Не отрывая взгляда от цели, громко приказываю: – Выходи, чтобы я тебя видела! – Она не может, она... – заикается женщина с крекером. – Выходи сейчас же! – срываюсь я. Судя по звуку, за моей спиной кто-то делает шаг и, натужно дыша, волочит больную ногу. Появляется девушка примерно моих лет. На ней мундир миротворца с белым плащом из меха, явно с чужого плеча – болтается на хрупкой фигурке, словно на вешалке. Оружия не видно. Руки из последних сил опираются на грубо сделанный посох из сломанной ветки. Правая нога волочится по снегу. Лицо у девушки покраснело от холода. Зубы искривлены. Глаза – цвета шоколада, над одним – родинка в форме земляничины. Нет, это но миротворец. И не обитательница Капитолия. – Кто вы? – спрашиваю я настороженно, но без прежней суровости. – Меня зовут Твилл, – отвечает женщина. На первый взгляд ей около тридцати пяти лет. – А это – Бонни. Мы беженцы из Восьмого дистрикта. Дистрикт номер восемь! Они оттуда, где было восстание! – Где взяли мундиры? – интересуюсь я. – Украли на швейной фабрике, – поясняет Бонни. – Мы там работали. Только мой предназначался для... кое-кого другого, поэтому так ужасно сидит. – А пистолет взяли у мертвого миротворца, – вставляет Твилл, проследив за моим взглядом. – Твой крекер, с птичкой – что это значит? – А ты не знаешь, Китнисс? – искренне изумляется девушка. Меня рассекретили. Ну, конечно. Лицо непокрыто, рядом – Двенадцатый дистрикт, и я целюсь в них из лука. Ошибиться трудно. – Почему, знаю. Это с броши, в которой я была на арене. – Она не в курсе, – мягко произносит Бонни. – Наверное, вообще ничего не слышала. Внезапно мне хочется самоутвердиться. – Я слышала, что в вашем дистрикте было восстание. – Да, вот поэтому нам и пришлось бежать, – поясняет женщина. – Далековато ушли, – замечаю я. – Что собираетесь делать? – Мы держим путь в Тринадцатый дистрикт, – отвечает Твилл. – Как это? Тринадцатого дистрикта больше нет. Его стерли с лица земли. – Семьдесят пять лет назад, – напоминает она. Поморщившись, Бонни поудобнее перехватывает костыль. – Что у тебя с ногой? – говорю я. – Лодыжку подвернула. Ботинки-то не по размеру. Закусив губу, размышляю. Внутренний голос подсказывает: мне сказали правду. Но только малую часть, а я хочу знать остальное. Делаю шаг вперед, подбираю одной рукой пистолет и только после этого опускаю лук. Потом застываю на месте, припомнив день, когда в небесах неизвестно откуда возник планолет и забрал двух беженцев из Капитолия. Юношу насмерть пронзили копьем, а рыжеволосую девушку, как потом выяснилось, покалечили, превратив в безгласую служанку. – За вами погоня? – Вряд ли, – качает головой Твилл. – По-моему, все решили, будто нас убило взрывом на фабрике. Но мы чудом спаслись. – Хорошо, идем. – Я киваю в сторону бетонного домика и захожу последней, с пистолетом в руках. Бонни торопится к печке, опускается на расстеленный на полу плащ миротворца и протягивает ладони к слабому пламени, пляшущему на конце обгорелого бревна. У нее такая бледная, прозрачная кожа, что сквозь пальцы виден огонь. Женщина кутает девушку потеплее, та вся дрожит от озноба. В кучке пепла стоит распиленная пополам жестяная банка с опасными рваными краями. Внутри тихо булькает кипяток с горстью сосновых иголок. – Это вы чай заварили? – осведомляюсь я.