– Для меня это большая роскошь, Лия! Нет, соседний городок. Мотель для встреч в глухом углу. – Она произнесла это нараспев. Мы жили каждая своей жизнью, по своему распорядку. Ко времени моего переезда Эмми уже обустроилась, а я не хотела навязываться. Да и времени у меня не было, по вечерам и выходным я обучалась на онлайн-курсах для учителей, зарабатывала сертификат – такое требование выдвинул округ для соискателей без педагогического образования. И вот теперь я не знала, где ее ловить. Думала объехать близлежащие города, поискать универсал Эмми, но боялась с ней разминуться. Я обошла весь наш маленький домик, высматривая хоть какие-нибудь подсказки. Где она? Постояла в дверях ее комнаты, заглянула внутрь. Прошлепала по голому деревянному полу, погладила сшитое вручную стеганое одеяло. Откинула его и скользнула в кровать. Если я усну в кровати Эмми, то она, когда вернется, растолкает меня и спросит, в чем дело. Нальет нам водки из холодильника, и мы смело взглянем в лицо демонам. Я легла на живот, ощутила едва уловимый запах ее шампуня. Представила темные густые волосы до плеч, челку набок. Мысленно увидела светлые ресницы, чуть приоткрытый во сне рот. Даже засыпая, я пыталась силой своего воображения вызвать Эмми к жизни. Глава 6 Проснулась я резко, от телефонного звонка – в ее постели, одна. Схватила мобильный, но звонил домашний телефон, в кухне. Я вывалилась из кровати, стукнула по выключателю в коридоре, попробовала сфокусировать взгляд на часах и сняла трубку с рычага. – Алло? – Со сна голос прозвучал хрипло, я прокашлялась. За окнами было темно, из стекол на меня смотрело собственное отражение. Никто не ответил. В трубке молчали, но ее не вешали. Сперва я подумала о Дейвисе Коббе, потом вспомнила, что его арестовали. К тому же он никогда не звонил на домашний. Я что-то слышала на линии. Едва уловимое. Дуновение воздуха. Шорох волос, взмах руки. Легкое дыхание. – Алло? – повторила я. На другом конце по-прежнему молчали. Я вновь поймала краем глаза свое отражение в стеклянной двери. Сейчас я видна с улицы кому угодно: стою в спортивных штанах и тонкой футболке, прижимаю к уху телефон, говорю с пустотой. Волосы на затылке встали дыбом. Я выключила свет, повесила трубку и вслепую, ведя пальцами по стене, побрела назад в кровать Эмми. Она еще может вернуться. Может. Я закрыла глаза, вызвала в памяти картину нашей последней встречи. Было утро, Эмми сидела во дворе – сплошь голая земля, камни да сорняки. Я видела подругу со спины: ноги скрещены, плечи сгорблены, ни движения, лишь ветер играет волосами. Верхушки гор вдали золотили первые лучи света, и я не понимала – Эмми то ли недавно вернулась домой, то ли недавно проснулась. – Доброе утро, – окликнула я, но она не пошевелилась. Я уже достала ключи от машины. Описала дугу, чтобы Эмми заметила мое приближение. Волосы ее спадали на лицо, я даже подумала: «Спит». Однако она встала и сделала шаг в направлении леса – вот тут я и встревожилась. Эмми была босиком. «Лунатик», – мелькнуло у меня. – Ш-ш, – прошелестела она. Кому? Ее рука взметнулась к шее, где всегда висела цепочка; пальцы сжали черную овальную подвеску, подвигали ее туда-сюда. – Эм, – шепнула я. Под кайфом. Вот черт, да она под кайфом! Мне вспомнились давние ночные бдения при тусклом свете, в клубах дыма, остекленелые глаза Эмми, ее ленивая улыбка – тогда я списывала все на наш возраст, на временные проблемы, на медленный и трудный переход во взрослую жизнь, против которой Эмми бунтовала… Она вдруг повернулась ко мне – нормально, довольно резво, – и воспоминания как ветром сдуло. – На работу? – спросила. – Что ты делаешь? – Я подошла ближе. Эмми рассмеялась, ветер швырнул волосы ей в лицо. – Перестань, – сказала она. – Что перестать? – Переживать. У тебя на лице написано. Твое привычное состояние. То же самое Эмми говорила, когда уезжала с Корпусом мира – на два года, одна, в какое-то богом забытое африканское государство, – и еще раньше, когда уходила по ночам и толком не знала, куда и зачем. Однако не переживать я не могла. Я видела в ней завязку истории – приключения, которое может обернуться трагедией. Виной тому была спонтанность Эмми. И ее привычка замирать в полной неподвижности – ни с того ни с сего. Я переживала еще в те времена, когда мы жили в полуподвальной квартирке, – и переживала не зря, я уверена. С Эмми что-то стряслось, как и со мной. Потому-то мы и попали сюда. Была причина. Мы ходили около этой причины кругами, порой касались ее, но никогда не заглядывали ей в лицо… – Что ты там увидела? – спросила я. – Сов. Целое семейство. Я торопилась, поэтому не переспросила. А надо бы. Я привыкла задавать Эмми один и тот же вопрос дважды – чтобы точно услышать правдивый ответ. Дважды – прежде чем поверить. – Где ты была? – спрашивала я в то лето, когда мы жили вместе в Бостоне. Она вваливалась домой по утрам, а я уже убегала на работу, – как сейчас. – В парке, у пруда, мы запускали петарды и катались на лодочке в виде лебедя, зря ты не пошла. – Эмми, – подступала я к ней, и она никла, словно я прижимала ее к стенке, загнав в угол, выбивала признание. – Где ты была? – У Джона Хикельмана, на его поганой хате. Там зеркальные потолки. Убей меня, пока я еще пьяная. Пока не протрезвела и не вспомнила все… Это укрепляло мою уверенность в том, что я рождена для своей работы. Я беспрепятственно проникала в мир другого человека, в его голову, для меня не существовало границ – представление о допустимом-недопустимом было размыто. Хождение по краю, которое снабжало меня историями. Оплошность, которая привела меня сюда. Впрочем, тогда я верила: люди искренне хотят поведать мне правду; я великолепно умею производить впечатление, выбирать правильный момент и нужные слова; меня ждет грандиозный успех. Задай вопрос дважды – и собеседник твой. * * * Я умела разговорить любого, если в истории фигурировали подростки, она была моей. В свои двадцать девять я выглядела на двадцать два и легко вписывалась в беседу, не вызывая косых взглядов. В статье планировалось осветить неудовлетворительную работу службы психологической помощи в одном колледже. Поговорить о сложностях учебы и социальном давлении, о тех аспектах, к которым мы не готовим своих детей; о темных углах, куда может попасть каждый и откуда не видно выхода. Вдобавок эта история должна была стать посвещением. Данью памяти. Рассказать о конкретных людях, воскресить их и заодно поведать о том, как система их бросила. Внушить читателю: нельзя допустить повторения подобного. Вот на что я нацеливалась. Я раздобыла подробную информацию еще до приезда в студенческий городок: Кристи и Алиша, обе в прошлом году, за неделю до и через неделю после весенних каникул соответственно; Камилла и Бриджет, в следующем марте, переломный момент. Уже был продуман план статьи; я знала, что хотят услышать читатели, видела, как лучше все преподнести. В разгар летней жары обычно резко возрастает число убийств. Мир изнывает, кондиционеры не справляются, мы лежим голышом в душных квартирах, суем голову в холодильник, льем холодную воду на живот, смачиваем затылок. Что еще делать в такую погоду? Жара провоцирует рост жестоких преступлений, а зима угнетает душу. Безбрежная серость, которой нет конца и края, необходимость кутаться в кучу одежды – слой за слоем, как капуста, и уже непонятно, где ты сам. Чужой человек под чужой шкурой. То ли великан, то ли лилипут. А вот сезон самоубийств – весна. Моя теория: мир скидывает с себя зимнюю одежду, жизнь обновляется – а ты нет. Или да, но результат тебя не устраивает. В общем, данная история, эпидемия самоубийств в колледже, душещипательная статья с кошмарным нутром – соблазн и ужас – подходила мне идеально. Еще идеальней было то, что я сама когда-то училась в этом колледже. Знала всю его кухню, мельчайшие нюансы. Зимой мы шли на занятия в темноте, бродили по подземным коридорам, никогда не видели дневного света. Жужжание ламп и мрачноватая атмосфера создавали постоянный белый шум, наши голоса угасали, и мы все глубже погружались в себя, будто нас разделяло нечто материальное. В первые дни я останавливала огромное число студентов – каждого, кто на меня смотрел, да и тех, кто не смотрел, тоже, – набирала материал, прежде чем подступиться к близкому окружению. Огромное число студентов соглашалось поговорить, если я не стану раскрывать их имен. Такое огромное, что иногда я уже не могла вспомнить источник того или иного высказывания. Мы обсуждали в основном Бриджет – она умерла последней, да и знали ее лучше. Ее знакомые до сих пор не отошли от шока, они твердили «мы не знали, мы не знали» – рефрен этот не был для меня неожиданностью, но и сомнений не развеивал. …Что я запомню: красноту, растекающуюся по горлу шефа; его хриплый шепот. Господи, Лия, что ты натворила? Шум в ушах, когда все рухнуло, когда меня вызвали в стерильный, пустой кабинет и шеф произнес страшные слова. Клевета. Ответственность. Судебное дело. Арест.