Решительно настроенный, я был готов учиться новому и по мере сил лезть не в свое дело. Как общительный парень, я поговорил с каждым заключенным. Настоящую опасность для общества из 150 человек, сидевших в нашем корпусе, представляла разве что горстка типов. Большинство сидело по смехотворным обвинениям, связанным с наркотиками, а несколько человек были, как и я, политическими заключенными. Джо Наччио был президентом и исполнительным директором крупной телефонной компании Qwest. Он был знаком с Бушами и время от времени его принимали в Белом доме. Вскоре после событий 11 сентября администрация Буша потребовала от всех телефонных компаний записи разговоров и всю электронную переписку их клиентов. AT&T и Verizon тут же сдались, но Джо послал федералов куда подальше. — Мы — частная компания. Я не могу этого сделать! — Нет, можешь, — сказали на это Буши. — Это дело национальной безопасности. — Это противоречит Конституции, — протестовал Джо. — Я требую судебного ордера для каждого конкретного случая. — Да неужели? Тогда семейство Бушей обвинило его в торговле с использованием инсайдерской информации и посадило на семь лет. Человек, заменивший Джо в Qwest, все понял правильно, и федералы получили что хотели. А еще с нами сидел Билл Хиллард, умный и хорошо сложенный человек с мягким голосом, под 70. Он служил в спецподразделении «Дельта», сделал выдающуюся карьеру, список его наград умещался на листе длиной в человеческую руку. После падения Сайгона в 1973 году он должен был охранять караваны с опиумом, отправлявшиеся из «Золотого треугольника» — Лаоса, Камбоджи и Вьетнама. Да, да, правительство США финансировало свои секретные войны, продавая героин американским наркоманам. А еще Билл должен был убивать оставшихся там в бамбуковых клетках американских военнопленных, поскольку многие из них попали в плен в ходе так называемой Программы[97]в Лаосе и Камбодже. Если не верите, то прочитайте книгу «Kiss Boys Goodbye» («Поцелуйте парней на прощанье»). Я прочел ее дважды, и, судя по всему, история Билла была правдой. К счастью, ему не попались военнопленные. Спустя много лет, уже в отставке, Билл допустил серьезную ошибку. Он принял приглашение провести семинар для ФБР в Колорадо. Будучи уверенным, что его история уже перестала быть секретом, он рассказал довольно много. Через полгода федералы оказались в его доме в Мэриленде, обвинили его в разглашении государственных секретов и посадили в тюрьму до конца жизни. Я понимаю, что это звучит, как сюжет детективного романа Роберта Ладлема, но это правда. Билл был патриотом, но наградой за всю его карьеру стал Скулкилл. Подобные отвратительные истории были у многих. Чтобы не бездельничать, я узнал о них побольше. Почти никто из них не врал о том, как оказался за решеткой. Конечно, там были всякие. Один италоамериканец по имени Джо, койка которого располагалась под углом к моей, был тихим и дружелюбным, пока как-то вечером я не стал созывать всех на показ фильма. — Пошел ты на хер со своим фильмом! — огрызнулся Джо. — Эй, — сказал я. — Не напрягайся. Я просто говорю, что кино начинается. Не наезжай не по делу! Потом я спросил Анвара: — Почему Джо так взвился? Я сказал ему, что начинается фильм, а он чуть не оторвал мне голову. — А какой фильм? — спросил Анвар. — «Славные парни» [98]. И тут Анвар покатился со смеху. — Так ты не знаешь, кто такой Джо? Это же тот самый Питтсбургский Джо, которого Генри Хилл сдал полиции с партией кокаина! Он получил за это 20 лет! — Да ладно? — рассмеялся я в ответ. — Тогда понятно, почему он не обрадовался. Но в основном у нас сидели обычные люди, которые не вовремя оказались не там, где надо. Один из моих лучших тюремных приятелей, Клифф Фалла, был обычным рабочим из Нью-Гемпшира. Однажды он остался без работы. К сожалению, у него был пистолет, и он согласился помочь местным бандитам. Все, что ему было нужно сделать, это приехать в один захудалый мотель и посторожить до утра пару брикетов кокаина. В какой-то момент в мотеле нарисовались федералы. Клифф получил пять лет за ствол и еще пять лет за кокаин. С учетом того, что содержание каждого заключенного обходилось бюджету в 40 000 долларов в год, наши налогоплательщики потратили 400 000 долларов на то, чтобы держать в 10-летнем заключении нормального деревенского парня. Мы с Клиффом зависали вместе, работали бок о бок и частенько травили анекдоты. Смех — это лучшее лекарство против долгого тюремного срока, и я пытался веселиться при каждой возможности. Иногда я принимался ходить по бараку и хлопать в ладоши: — Что случилось? Что такие грустные? Вы будто в тюрьму попали! Обычно это вызывало определенное оживление. А затем мы придумывали какой-нибудь злой розыгрыш для охранников, большинство из которых заслуживало того, чтобы самим оказаться за решеткой. Тупицы-тюремщики воровали продукты с кухни и одежду из прачечной. Как-то в тюрьму привезли 30 новеньких снегоочистителей — половина из них тут же исчезла, а затем каким-то образом оказалась у входов в дома охранников. То же самое случилось с газонокосилками. Мы незаметно мстили им за все это. Порой они заставляли нас мыть их чашки для кофе, разумеется, мы делали это в унитазе туалетными ершиками. — Пожалуйста! Чистые, как новенькие! Когда нас вызывали на перекличку, мы пели «Боже, благослови Америку». Иногда я врывался в комнату отдыха охранников, размахивая экземпляром Wall Street Journal: — Слушайте, я только что прочитал, что тюремное ведомство урезает ваши пенсионные льготы. Я бы на вашем месте обиделся! А если какой-то охранник слишком сильно мне досаждал, то я просто наклонялся к его значку и медленно произносил вслух его имя: — Ходжес, Фрэнсис. Так и передам адвокатам, чтобы в жалобе не было опечаток. Тюремщики мало что могут с сделать с умным человеком. Однако даже мне нужно было знать меру, чтобы не подвергнуться так называемой «дизельной терапии». Она заключалась в том, что тюремное ведомство переводило вас в другую тюрьму, скажем, в соседнем штате. Вас сажали в трясущийся и чадящий тюремный автобус, и он неделю тащился в Колорадо, а потом еще одну неделю обратно, вместо того чтобы проехать напрямую из начальной точки в конечную. К концу этих жутких путешествий у заключенных начинались мучительные боли в спине, и они теряли по нескольку килограммов веса. Больше всего это напоминало прогулку по доске — в камере с выхлопными газами. И угадайте, кто за это платил? Вы. Я никогда по-настоящему не боялся ничего подобного, ведь после пресс-конференции у стен тюрьмы в мой первый день они знали, с кем имеют дело. «Наедешь на Биркенфельда — попадешь в новости». Я старался оставаться оптимистичным и неуправляемым, хотя мой срок в Скулкилле был далеко не шуточным. А хуже всего было, когда Игорь Оленикофф прочитал все о моих приключениях и понял, что у меня есть все шансы получить награду от налоговой службы. Поэтому он подал иск против меня и UBS — в общей сложности против 20 человек — на «скромную» сумму 500 миллионов долларов, что было значительно больше, чем те 53 миллиона, которые он был вынужден заплатить правительству в виде налогов и штрафов. Он знал, что я нахожусь в федеральном исправительном учреждении и не могу защищать себя. Он знал и то, что мой нынешний адвокат покинул меня, потому что я больше не мог ему платить. Однако он забыл про моего брата Дуга, такого же питбуля-Биркенфельда, как и я сам. Калифорнийский судья, рассматривавший иск Оленикоффа, дал мне три недели на ответ. Дуг моментально подал ходатайство об увеличении срока ответа до 90 дней, и оно было удовлетворено. И он взялся за дело. Он круглые сутки готовил ответ на лживые заявления Оленикоффа, собирая твердые факты — Оленикофф не только обманывал правительство США, он сам выстраивал многоходовые комбинации, чтобы перехитрить налоговую службу. Ответ Дуга был сильным и обстоятельным — на 45 страницах. А еще оказалось, что нужно 30 копий — по одной копии для каждой стороны процесса — с моей собственноручной подписью. Дуг отправил документы в Скулкилл в семи конвертах с курьерской службой. Я подписал все копии, и поскольку я экономил деньги, которые выдавали в тюрьме для отправки писем, у меня хватило на марки, чтобы отправить письма по назначению — письма попали по назначению за день до срока. Ответ Дуга поразил калифорнийский суд, как молния. Начались новые юридические споры, а у моей семьи появилось время для поиска нового решительного ковбоя-юриста. Они обрели его в лице Джона Клайна, великолепного адвоката с безупречной репутацией, и он тут же присоединился к борьбе против Оленикоффа, в которой мы выступали рука об руку с UBS! Странный союз, да? Но как гласит старая восточная поговорка: «Враг моего врага — мой друг». И это сработало в обоих случаях — Игорь Оленикофф нашел себе «наставника», которым оказался ни кто иной, как Кевин Даунинг! Лишь несколько лет спустя я узнал, что Даунинг тщательно изучил все безумные требования Игоря. Я уверен, что он честно старался заживо снять с меня шкуру. Ведь именно так делает настоящий чиновник, слуга народа, правда? Нам пришлось еще немного подождать. Я ходил взад-вперед по своей камере, а Дуг сидел, уставившись в окно своей квартиры в Веймуте. В день слушания, 10 апреля 2012 года, тюремные тупицы вытащили меня из камеры, чтобы я мог поговорить по телефону в комнате для свиданий. Звонил Дуг. Бабах! Судья принял решение в мою пользу и сказал, что такому наглому лжецу, как Оленикофф, осужденному за налоговое мошенничество, не стоит подавать иск против человека, который вывел его на чистую воду! «Оленикофф и его свидетели многократно лгали, — заявил судья в своем 28-страничном вердикте. — И хотя этот суд не уполномочен делать общие выводы о том, стоит ли доверять высказываниям какой-то стороны в целом, подобная скоординированная и наглая ложь не останется без внимания». После чего судья решительно отклонил иск. * * * Позвольте на секунду отвлечься и объяснить секрет альянса Даунинга — Оленикоффа. В ходе последующего разбирательства, благодаря показаниям, данным под присягой, мы смогли узнать о реальной глубине отношений этих двух людей. В марте 2008 года в офисе Эдварда Роббинса, адвоката Оленикоффа по уголовным вопросам, состоялось совещание. Кевин Даунинг специально прилетел на эту встречу в Калифорнию (на деньги налогоплательщиков), и эта встреча была очень необычной. На ней не было никакого противостояния. Напротив, она оказалась очень душевной. Адвокат Роббинс даже выходил из переговорной комнаты, чтобы Даунинг и Оленикофф могли поговорить с глазу на глаз. На этой встрече Даунинг заявил, что я никогда не получу награды, полагающейся изобличителям. Как и почему тема моего вознаграждения вообще могла возникнуть в разговоре между этими двумя людьми? Программа вознаграждения изобличителей — это программа налоговой службы, она не имеет никакого отношения к министерству юстиции. И сам факт этого разговора говорит о том, что действия Даунинга, направленные против меня, были продиктованы маниакальным желанием лишить меня награды. Важно понимать, что Даунинг вообще не имел никакого отношения к судебному преследованию Оленикоффа или его заявлению о признании себя виновным, сделанному годом ранее. И все же они были рады встрече, на которой они и разработали план атаки с двух флангов. Даунинг планировал выдвинуть против меня обвинение, а Оленикофф собирался подать свой бессмысленный гражданский иск против меня и остальных. Своими наглыми и фальшивыми обвинениями он пытался переложить ответственность за собственные преступные действия на других людей. Однако Даунинг сделал намного больше, чем допускали его официальные обязанности прокурора, и следы его деятельности можно было встретить в этом беспочвенном гражданском разбирательстве повсюду. Оленикофф подал свой абсурдный иск в федеральный суд в Калифорнии в сентябре 2008 года. Изначальная версия жалобы корректировалась три раза, при этом каждая новая версия вновь подавалась в федеральный суд. Более поздние показания подтвердили, что Оленикофф и его советники делились текстом каждой из этих жалоб с Даунингом, который тщательно их изучал и комментировал перед передачей в федеральный суд. Иными словами, федеральный прокурор из Вашингтона сотрудничал с частным лицом при подготовке и подаче ничем не обоснованного иска. Каждая из этих четырех жалоб содержала абсолютно ложные заявления относительно министерства юстиции. В них министерство юстиции представало лидером расследования против UBS, имеющим право лишить меня награды от налоговой службы. «К 2005 году налоговая служба и министерство юстиции обратились к ответчику, UBS AG, с просьбой рассказать о применявшейся им схеме», — гласила первая жалоба. Ложь! Ни налоговая служба, ни министерство юстиции не связывались с UBS в 2005 году. Лишь в 2007 году я сам обратился и к налоговой службе, и к министерству юстиции с рассказом об UBS. До того как я пришел в министерство юстиции в 2007 году и рассказал им о том, что происходит в UBS, Даунинг не знал, как пишется это название. Во втором варианте жалобы утверждалось, что «около 2004 года с Биркенфельдом связались представители министерства юстиции США, расследовавшие действия UBS AG…». Это тоже было наглой ложью, которая повторялась в последующих вариантах жалоб. Министерство юстиции не имело никакого представления о происходящем вплоть до 2007 года, когда я добровольно обратился к его сотрудникам и вручил им ключи от королевства. Четвертый вариант жалобы был подан адвокатами Оленикоффа на следующий рабочий день после оглашения моего приговора. Даунинг изучал эти жалобы еще до передачи в суд, и каждое из обвинений, в котором упоминалось министерство юстиции, было ложным. Мы не знаем, какую роль сыграл Даунинг в формировании этих фальшивок, но у нас нет никаких данных о том, что Даунинг когда-либо предупреждал федеральный суд о фальшивой природе обвинений. Различные свидетели делились противоречившими друг другу и порой бессмысленными версиями того, почему Кевин Даунинг вообще рассматривал эти ложные жалобы перед их передачей в суд. Одна из адвокатов Оленикоффа, Мариса Поулос, показала под присягой, что жалобы были отправлены Даунингу только для того, чтобы он проверил, не нарушают ли они условий соглашения, заключенного правительством с Оленикоффым. Однако Даунинг не был уполномочен надзирать за поведением Оленикоффа. Более того, он даже не был вовлечен в его дело как прокурор. Придумай что-нибудь еще, Мариса! Еще одна из штатных адвокатесс Оленикоффа, работавшая на него долгие годы, Джули Олт, дала на тот же вопрос совершенно иной ответ. Она показала (также под присягой), что гражданские жалобы были отправлены Даунингу, чтобы убедиться в том, что «они его устраивают». Позднее федеральный суд подверг Поулос и Олт наказанию за их поведение в рамках разбирательства. Я уверен, что у Даунинга не было никаких правовых оснований изучать материалы этого ни на чем не основанного иска. Это можно считать забавным совпадением, но уже через месяц после того, как судья в Калифорнии решительно отказал в рассмотрении иска, Даунинг подал в отставку с поста прокурора, покинул министерство через заднюю дверь и осел в частной юридической фирме в Вашингтоне. Его работа в министерстве была окончена. Пришло время двигаться дальше. В 2014 году один из партнеров Даунинга по юридической компании открыто признал: «Он [Даунинг] искренне ненавидит этого парня [Биркенфельда]». Я знал это с самого начала, но хорошо, что болтливый коллега Даунинга подтвердил мои догадки. Поэтому я обращаюсь к тем людям, которые искренне верят в то, что Даунинг и министерство юстиции руководствовались соображениями справедливости — думайте лучше. Свидетельства говорят об обратном. Я всегда любил своего брата, однако его помощь в этом деле была поистине безграничной. Когда рассмотрение иска завершилось, я пролил несколько слез радости в тюремном сортире, а затем вернулся к мытью полов. Кстати, это была моя основная работа в тюрьме. Я стал настоящим экспертом по линолеуму. Я мыл полы в корпусах со средним и минимальным уровнями безопасности и даже убирал кабинет начальника тюрьмы. Он был не таким уж плохим человеком, только глупым как пробка. Половину времени его не было в кабинете. Все, что я находил в его мусорном ведре, я жадно читал в комнатке уборщиков. Парни в моем корпусе всегда удивлялись, откуда я знаю, что их ждет на следующей неделе. Я просто улыбался и говорил: — Ребята, это все инстинкты! Они не знали, что я — их секретный агент. Я вовсю развлекался за счет правительства. Мое первое публичное выступление прошло во время уборки полов у главного входа в тюрьму в корпусе среднего режима, где я выступил на импровизированной пресс-конференции сразу после приезда. Впоследствии, когда в тюрьму прибывали новые заключенные, часто в сопровождении плачущих родных, громилы-тюремщики заставляли их чувствовать себя как рабов, попавших на плантации на Юге. Я же, со своей стороны, считал своим долгом хоть немного разряжать напряженность. — Добро пожаловать на Курорт, брат! — говорил я с широкой счастливой улыбкой, а затем обращался к их семьям. — Ребята, не беспокойтесь о нем. Тут не так уж плохо! Тюремщикам это не нравилось, и мне приказывали заткнуться. — А что вы мне сделаете? — говорил я. — Дадите еще три года за хорошее отношение к людям? Конечно, они могли вновь запихнуть меня в одиночку, но, честно говоря, я их изрядно пугал. Все они знали, кто я такой, и часто, проходя мимо них, я слышал, как они бормочут друг другу: — Это тот банкир, который проводил пресс-конференцию у нашего входа. За месяц до того, как я сел в тюрьму, программа «60 минут» показала длинный репортаж о моем деле. Стив Крофт взял у меня интервью в гостинице «Бостон Харбор». Он сделал все, чтобы после монтажа сюжета я показался настоящим ублюдком, но зрители поняли, как обошлось со мной министерство юстиции. После этого многие СМИ жаждали услышать мою историю из первых уст. Примерно каждые три недели в Скулкилле появлялись то телевизионщики из CNBC или швейцарского телевидения, то журналисты из Financial Times или Wall Street Journal, и брали у меня интервью в комнате для свиданий. Охранники жутко боялись, что я расскажу о них что-нибудь плохое, поэтому у них существовало негласное правило «руки прочь от Биркенфельда». К тому же мои адвокаты продолжали давить на различные правительственные учреждения, которым я помог разобраться со всем этим швейцарским банковским мошенничеством. Стив Кон из Национального центра помощи информаторам был настоящим экспертом, когда дело касалось требований о право судии, и не ленился регулярно выражать свой гнев. Я не знаю в точности, сколько писем написали они с Дином, но я думаю, что пачка этих посланий будет потолще налогового кодекса (документ 7). В какой-то момент меня вызвали в офис тюремного инспектора. — Да, мэм? — Все в порядке, мистер Биркенфельд? — Все отлично. А почему вы спрашиваете?