– А ведь ты права, – оживился вдруг Лев и даже встал из-за стола, – вам нужно узнать, мог ли при каком-то из убийств присутствовать ребенок. Ведь могло же такое быть? И тогда получается, что ребенок этот видел убийство Ноздреватого и его жены, потому и вырезает семьи тех, кто убил его родителей. У Ноздреватого были дети? – обратился он к ошарашенно смотревшему на него Чумаченко, и тот зажмурился. – Не помню… много лет прошло, основное помню, а мелочи… но это ж выяснить проще простого! – Лёва, ты гений, – произнесла Полина, глядя на мужа с восхищением, – как мне-то это в голову не пришло, не понимаю? Все ведь сходится – кубики, ребенок, детская травма, желание отомстить… Он и Пострельцева не тронул только потому, что хочет ему показать, каково это – остаться без родных, без тех, кого любишь. Чумаченко поднялся: – Ну, вот и договорились. Мне пора, уже поздно. План на завтра, я так понимаю, следующий. Вы пробиваете секретаршу и запрос делаете по составу семьи Ноздреватого, а я поеду к этой самой секретарше и попытаюсь у нее что-то узнать. – Алексей Максимович, вы на прокуроре бывшем сильно не акцентируйте, нам эти экономические дела не нужны, – попросила Полина, хотя на самом деле ей была очень интересна схема, по которой бывший прокурор получал деньги и умудрился ни разу нигде не засветиться, – у нас цель иная совсем, мы убийцу ловим. – Понял, – коротко ответил Чумаченко, протягивая Льву руку, – если что – звоните в любое время. …Уснуть Полина до утра так и не смогла. Фельдшер Это оказалось очень странное ощущение – выйти на улицу после стольких дней заключения. «Надо же, а в фильмах не врут, когда показывают, как вышедший на свободу сперва поднимает голову и смотрит на небо, а потом зажмуривается и вдыхает полной грудью», – думала Вика, шагая к трамвайной остановке. Ей хотелось как можно скорее попасть домой, как следует вымыться и поехать в больницу к тетке. Остальные вопросы отодвинулись на второй план, хотя, возможно, следовало бы подумать о том, как теперь выходить на работу, как общаться с соседями и коллегами – после таких обвинений и обыска. Но Вика старалась не напрягать голову этим, сперва нужно навестить маму Свету и поговорить с лечащим врачом. В квартире царил такой бардак, что Вика непроизвольно ахнула в голос, застыв на пороге. – Но чего, собственно, я хотела? – вздохнула она, прикидывая, сколько времени займет уборка. – Нет, ну ее на фиг, не сегодня. Сейчас помоюсь и поеду в больницу, а это стояло столько времени, значит, еще постоит, я вроде приемов не назначала. Она стояла под струями душа, с удовольствием смывая с тела посторонний запах, и вдруг поняла, что ни разу за все время не подумала о Максиме. Вернее, не подумала о том, что его больше нет. Как ни странно, сейчас эта мысль не причинила боли, и Вика очень этому удивилась – прежде ей казалось, что без него невозможно, если он вдруг уйдет, она потеряет всякий смысл. И вот – его нет совсем, и никогда уже не будет, а она, Вика, спокойно намыливается в душе мочалкой и даже не плачет, не чувствует пустоты. Возможно, арест подействовал на нее как своего рода защитное средство, помог переключить голову, как бы ужасно это ни прозвучало. Максима нет больше – а она есть, она жива, и ей даже не больно. К огромному удивлению Вики, в справочном ее ждал пропуск, выписанный врачом сегодня утром – маму Свету перевели в отделение. Вика бежала по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и не замечала ничего вокруг. Неожиданная новость словно придала ей сил, перечеркнула все те дни, что она провела в тесной камере СИЗО. Тетка лежала в одноместной палате в самом конце длинного коридора, и первое, что увидела Вика, приближаясь, был сидевший у двери палаты полицейский. Он встал сразу, как только Вика подошла, и спросил: – Вы к кому? – Я дочь… а вы зачем здесь? – Документики предъявите, пожалуйста, – проигнорировал ее вопрос полицейский, и Вика полезла в сумку за паспортом. – Негрич Виктория Павловна… так-так… – он вынул из кармана листок, сверился с написанной там фамилией и, вернув Вике документ, снова сел на стул: – Проходите, пожалуйста. – Так вы мне не ответили… – Это к начальству. Мне приказано – я проверяю. Проходите. Вика с колотившимся сердцем толкнула дверь и вошла в палату, всю залитую ярким весенним солнцем – в это время дня как раз эта сторона здания попадала под прямые лучи, от которых не защищали даже задвинутые желто-белые жалюзи. Тетка лежала на кровати, вытянув вдоль тела руки, и смотрела в потолок. Рядом работал кардиомонитор, Вика бросила на него взгляд – все было в порядке. Тетка в это время повернула голову на звук открывшейся двери и вздрогнула всем телом: – Викуля… Вика бросилась к ней, села на край кровати и обняла: – Тихо-тихо… не волнуйся, конечно, это я, кто же еще… как я рада, что ты наконец в отделении! И выглядишь неплохо… Тетка обхватила ее руками, как будто боялась, что Вика сейчас исчезнет. От нее пахло лекарствами и больницей, и этот запах напомнил Вике, что последние десять лет мама Света то и дело оказывалась в стационаре, находясь на грани жизни и смерти. В памяти Вики всплывали какие-то эпизоды из детства, когда у мамы Светы только-только начало развиваться заболевание, и они с отцом периодически оставались одни. Она так и продолжала про себя называть Никиту Сергеевича «отцом», потому что считала его родным. Информация, полученная от следователя, не заставила ее относиться к приемным родителям иначе. Вика решила, что если тетка скрыла от нее истинную причину гибели родителей, то у нее имелись для этого веские причины. И не Вике осуждать ее решение. Хотелось, конечно, поговорить об этом, но Вика понимала, что сейчас точно не время – тетка едва выкарабкалась, очень слаба, и ей ни к чему лишние потрясения. «Интересно, зачем все-таки полицейский у двери, и знает ли об этом мама Света?» – подумала она, держа теткину бледную руку в своих и поглаживая сухую кожу. Эти руки с тонкими длинными пальцами талантливой пианистки Вика любила больше всего на свете, это были руки ее матери – человека, вырастившего ее. «Почему она все-таки отказалась от поступления в консерваторию? – думала Вика, рассматривая руки тетки так, словно успела забыть, как они выглядят. – Ведь если правда то, что мой родной отец владел акциями водочного завода, он запросто мог оплатить ей и поступление, и проживание в Москве. Почему же он не сделал этого? Ведь у нее же действительно талант, об этом все говорили в училище, где она преподает, да и до сих пор говорят, что она могла сделать блестящую карьеру и добиться признания на самом высоком уровне. А что же вышло? Преподает в заштатном училище провинциального городка. Неужели мой родной отец ничего не захотел сделать, чтобы его младшая сестра жила иначе? Почему он не помог ей развить ее талант?» – Потому, что я не захотела, – вывел Вику из раздумий тихий голос мамы Светы, и она вздрогнула: – Ой… я думала, что ты уснула… – Не увиливай, Викуля… мне тяжело говорить, но я вижу, что момент пришел. Не буду спрашивать, что случилось, ты всегда сама мне рассказываешь, когда понимаешь, что готова к этому… но вот и я сейчас готова поговорить с тобой о твоих родителях, – облизывая губы, продолжала мама Света, неожиданно крепко сжав ее руку. – Я знала, что рано или поздно этот разговор должен состояться… хотелось, конечно, в другой обстановке, но я чувствую, что у меня мало времени, некуда тянуть… – Мама Света! – повысила голос Вика. – Я тебе запрещаю такое говорить! Ты пошла на поправку, отлежишься, и я тебя домой заберу. – Мы не станем с тобой терять драгоценное время на обсуждение того, что сейчас неважно, – твердо произнесла тетка, и Вика от неожиданности растерялась и умолкла – такой тон прежде был ей незнаком, Светлана Александровна всегда была мягкой, тихой и голоса не повышала. – Я расскажу тебе, почему я была так против твоих отношений с этим Максимом. Да, то, что он женат, и то, на ком он женат, меня, безусловно, отталкивало. Но еще сильнее меня беспокоило то, что он брат Глеба. – Какого Глеба? – Глеб Митин был близким другом твоего отца. Он и Иван Пострельцев. Так втроем и дружили с самого детства, я сколько себя помню – Глеб и Ванька всегда рядом с Павлом были. – Но… если брат Максима был другом моего отца, то почему тогда ты против была? – робко перебила Вика, и Светлана Александровна помотала головой: – Не перебивай меня. Да, я была против, потому что только я знаю правду. И когда я умру, то перестану каждый день чувствовать свою вину за то, что знала и промолчала. – Знала… что? – Вика, я ведь просила… денег Пашкиных я никогда не трогала, слово себе дала, что не возьму ни рубля из того, что на счетах лежит. Может, я неправа была, когда фамилию тебе поменяла, ведь ты, в конце концов, его дочь. Но мне невыносимо было думать, что ты наследница денег, которые не заработаны, а вырваны с кровью у других людей. Ты уже давно взрослая, Вика, и сможешь сама решить, что делать, а я не могу больше в себе это носить. Тяжело на тот свет уходить с таким грузом. У Вики голова пошла кругом, она никак не могла уловить нить теткиного рассказа, не могла понять, о чем она говорит, почему так все сплелось – родной отец, его друг, брат Максима… и деньги. Какие деньги, какие счета? У них копейки лишней не было, а тетка сейчас говорит о каких-то деньгах отца, к которым она имела доступ, но не прикасалась даже в те моменты, когда жилось совсем уж трудно. – Мама Света… – взмолилась она, осторожно опуская голову на ее колени, – я тебя умоляю – не сейчас… ну, не сейчас, ладно? Я не могу… Максим убит, понимаешь? Его зарезали точно так же, как предыдущих жертв, его нет больше. Давай не будем говорить об этом, хорошо? Мне неважно, что там и как было с моим родным отцом, я его даже не помню… а ты сейчас растравишь себя этими воспоминаниями и только состояние свое ухудшишь… ну, пожалуйста, я тебя очень прошу… Тетка молчала, опустив тонкую, почти невесомую руку ей на затылок, и Вика чувствовала, что ее слова не достигли цели, что разговор этот мама Света затеяла неспроста, возможно, готовилась к нему, и теперь не успокоится, пока не скажет всего, что хотела, чего бы ей самой это ни стоило. – Вика… ты должна быть осторожной, – проговорила тетка, не выразив никаких эмоций от новостей о гибели Максима. – Тот, кто убил его, скоро придет и за тобой тоже. – Что?! – Вика выпрямилась и с ужасом взглянула в бледное лицо Светланы Александровны. – То, что слышала. Все эти смерти вовсе не случайны, они – расплата за то, что произошло много лет назад. И ты тоже в этом списке. Потому будь очень осторожна, моя девочка. Через два часа Вика стояла на пороге больницы и, обхватив себя руками за плечи, напряженно соображала, как быть дальше и, главное, как теперь жить дальше с тем, что рассказала тетка. Первым импульсом было бежать. Купить билет и уехать куда угодно, только чтобы оказаться как можно дальше от этого места. Но Вика всегда трезво смотрела на вещи и понимала, что ее никто и нигде не ждет – с деньгами или без, а здесь есть человек, который сейчас зависит от нее полностью. Мама Света. Человек, хранивший страшную тайну столько лет. Листок с написанным номером счета в одном из банков Швейцарии в буквальном смысле обжигал бедро даже через карман джинсов. Ей даже не было интересно, сколько именно денег там лежит, потому что никаких усилий для их возврата себе она предпринимать не хотела. Условием получения денег был возврат фамилии, данной ей при рождении. Только Виктория Павловна Никулина могла претендовать на владение этими деньгами, Виктория Негрич же не имела к ним ни малейшего отношения. «Может, это и к лучшему, – думала Вика, шагая по бульвару в сторону дома. – Может, мама Света правильно сделала, что сменила мне фамилию и никогда ни словом не обмолвилась о существовании этих денег. Возможно, я бы выросла другой. Нет, я ничего не хочу, мне ничего не надо…» Она вдруг остановилась посреди дороги, вернулась к проезжей части и подняла руку, останавливая такси. – В прокуратуру, – наклонившись к открывшейся двери притормозившей рядом машины, сказала Вика. – Понимаете, мне срочно! Мне очень нужно с ней увидеться, пожалуйста, позвоните, пусть она пропуск выпишет! – она почти умоляла молодого полицейского, категорически отказавшегося пустить ее к следователю Каргополовой. – Скажите, что пришла Негрич, что у меня важное заявление, ей это нужно больше, чем мне, ну, пожалуйста! Но молодой полицейский стоял насмерть и никуда звонить не желал. – В чем дело? – раздался у нее за спиной голос Каргополовой, когда Вику охватило отчаяние. – Вы ко мне, Виктория Павловна?