— Я что-то не так сказал, мистер Аллейн? — Не то чтобы не так, но я просто представил себе ваше выступление в качестве свидетеля. — Свидетеля защиты? — спокойно уточнил доктор. — Да, именно защиты. — Вероятно, мне придется рассказать все это при перекрестном допросе, — сказал доктор. — И раз уж мы заговорили на эту тему, позвольте мне дать вам совет: мне кажется, вашей жене не следует оставаться на «Зодиаке». У нее было тяжелое потрясение, она подвержена приступам мигреней, и, по-моему, перспектива пробыть еще день на борту ее несколько пугает. — Нет-нет, — сказала Трой. — Теперь это вовсе меня не пугает. — «Теперь», то есть когда здесь оказался ваш муж. Но он, я полагаю, будет очень занят. Простите мою настойчивость, но почему бы вам не снять номер в гостинице в Рэмсдайке или в Норминстере? Это совсем рядом. — Я с вами вполне согласен, — сказал Аллейн, — но это было бы сопряжено с известными трудностями. Если отпустить отсюда мою жену… — То кое-кто из нас и для себя может потребовать того же? И все-таки я предлагаю увезти ее немедленно и подтвержу, что настаиваю на этом, как лечащий врач миссис Аллейн. — Рори… ты считаешь, так будет лучше? — Да, дорогая, безусловно. Как далеко отсюда до Норминстера? — спросил Аллейн, повернувшись к Натушу. — Шесть миль и три восьмых. — Какая точность! — Доктор Натуш — картограф, — сказала Трой. — Ты непременно должен посмотреть его работу. — С удовольствием, — вежливо ответил Аллейн. — В какой гостинице ты останавливалась, у Перси? — Да. — Я позвоню и, если у них есть свободный номер, закажу такси. Доктора нужно слушаться. — Да, но… — Что? — У меня такое ощущение, будто я спасаюсь бегством, и думаю, что и другие расценят это так же. — Ну и пусть расценивают. — Хорошо. — Тогда спустись в каюту и собери свои вещи. — Хорошо. — Трой казалось, что, кроме этого «хорошо», они уже ничего не могут сказать друг другу. Она пошла в каюту. — Вы, надеюсь, не в обиде за мое вмешательство, — сказал доктор. — У вашей супруги большая сила воли, но, мне думается, не следует подвергать ее излишним нервным потрясениям. Кроме того, боюсь, если она останется на «Зодиаке», некоторые пассажиры будут с ней не слишком вежливы. — Да? — Мне кажется, у них не вызвала доверия версия насчет потерянной горжетки. — Вполне их понимаю, — сухо сказал Аллейн. — Мне, пожалуй, следует вам кое-что сказать, — продолжил доктор. — Если вы обнаружите, что мисс Рикерби-Каррик убита — в чем, по-моему, нет сомнений, — я прекрасно понимаю, что попаду в число подозреваемых. Я говорю об этом только для того, чтобы вы не подумали, будто я хочу поставить себя в исключительное положение в качестве врача, пользующего вашу жену. — Как вы думаете, — осторожно спросил Аллейн, — кто-нибудь из ваших спутников тоже считает, что совершено убийство? — Они со мной не делятся, но полагаю — да. — Значит, они понимают, что подвергнутся допросу? — Не понять это могут только глупцы, а, на мой взгляд, все эти люди далеко не глупы, хотя по меньшей мере трое из них склонны заподозрить в убийстве меня. — Почему? — Да просто потому, что я эфиоп, а для них предпочтительно, чтобы виновным оказался темнокожий, а не белый. Слушая раскаты его могучего голоса и разглядывая его непроницаемое лицо, Аллейн пытался понять, говорит ли сейчас в докторе своеобразный расизм наизнанку или он судит объективно. — Надеюсь, вы ошибаетесь, — сказал он. — Я тоже, — ответил Натуш. — Кстати, Трой говорила мне, что вы нашли на палубе клочок материи? — Хотите взглянуть? Он со мной. — Доктор вынул записную книжку и извлек из нее конверт. — Показать, где я нашел его? — спросил он. — Будьте любезны. Они прошли к корме. — Вот здесь, — сказал Натуш. — Его заметила миссис Аллейн и решила, что нам следует его сохранить. — Да, она мне говорила. Ну что ж, пора мне снова приниматься за свою не столь уж привлекательную работу. Очень вам обязан за то, что вы были так внимательны к моей жене. — Ну что вы! Для меня большая честь, что она доверилась мне. Я, пожалуй, пойду пройдусь. Аллейн, глядя ему вслед, увидел, как легко он спрыгнул на заросший травой берег, и отметил про себя удивительную координацию его движений, необыкновенную мощь и силу. Он перевел взгляд на плотину, где Фокс, судя по его довольному виду, что-то нашел в кустарнике. Сойдя на берег, Аллейн забронировал по телефону номер в гостинице и заказал такси. Через полчаса он усадил жену в машину. Заметив своих попутчиков за столиком у местной пивной, Трой попросила шофера остановиться и вышла. Хьюсоны, Лазенби и Поллок о чем-то тихо переговаривались. Кэли Бард развалился в кресле и мрачно смотрел в пивную кружку. Когда она подошла, Бард вскочил, остальные нехотя последовали его примеру. — Меня выставили, — сказала она. — Муж считает, что я буду только помехой. Я бы предпочла остаться, но, надеюсь, вы поймете, почему я уезжаю. Все промолчали. Затем Кэли Бард обнял ее за плечи и сказал: — Ну конечно, все ясно. Не будьте дурочкой. Чем скорее вы уедете в Норминстер, тем лучше. Скатертью дорожка. — Вот это мило! — Я ведь сразу же сказал, что вам следует покинуть «Зодиак», — вставил мистер Лазенби. — Да, вы говорили. — Для вашей же пользы, вы, конечно, понимаете. — Каковы бы ни были ваши мотивы, вы оказались правы. Ну что ж, мы встретимся во время следствия, но сейчас мне просто хотелось объяснить вам свой отъезд. До свидания. Поллок что-то буркнул Хьюсону, тот ухмыльнулся в ответ, а мисс Хьюсон громко рассмеялась. Когда Трой шла к такси, ее догнал Кэли Бард. — Послушайте, не обращайте на них внимания, и пусть это вас не беспокоит. — Ну конечно, — ответила Трой. — До свидания. Такси взбиралось по пригорку констеблевского ландшафта. Трой оглянулась. Далеко внизу виднелись река и «Зодиак» на причале. Фокс подошел к Аллейну и Тиллотсону и стал показывать какую-то вещицу, которую держал в руке. Будто почувствовав ее взгляд, Аллейн поднял голову, и они махнули рукой друг другу с противоположных планов констеблевского пейзажа. 2 Пока Фокс и Тиллотсон в Кроссдайке рассматривали следы ног на берегу, а агенты Бэйли и Томпсон мчались на север, Аллейн знакомился с каютой мисс Рикерби-Каррик. Каюту, конечно, уже подмели, постель была убрана. Хьюсоны перенесли сюда не только покупки, но и фотооборудование и часть багажа. Три их фотоаппарата были заряжены частично использованной пленкой. Аппараты были из дорогих, причем один с чрезвычайно сильным объективом, такие применяют геологи при съемках горных пород. Толларкские покупки были уложены в стоящий на полу картонный ящик из-под пива. Репродукции и вырезки из газет и журналов были довольно неряшливо скатаны в рулон и завязаны бечевкой. Холст, изображавший Рэмсдайкскую плотину, был завернут в газету и хранился в пустом чемодане. Аллейн вынул холст и разложил на койке. Трой и Кэли Бард довольно тщательно почистили и промаслили картину, но кое-где еще виднелись следы грязи. Картина была написана яркими красками, и, как сказала Трой, написана хорошо. Аллейн не был специалистом по вопросам, связанным с подделками картин, но знал, что это сложный и трудоемкий процесс, требующий немалых научных знаний. Так, при подделке картин XVII века использовались специально приготовленные краски, фенолформальдегид и естественные масла. На старые холсты воздействовали высокой температурой, затем очищали их от краски. При подделке картин XIX века можно было обойтись без этих сложностей. Аллейн знал, что даже посредственные подделки не раз вводили в заблуждение вдов, близких друзей знаменитых художников и даже специалистов. Ему приходилось слышать рассуждения о «кухне» живописцев и о том, что отнюдь не все оригинальные работы знаменитостей отмечены печатью мастерства. Из иллюминатора, как бы специально для сравнения, открывался вид на пейзаж, с которого была написана картина: Рэмсдайкская плотина, пруд, извивающаяся тропинка и подернутая дымкой даль. Он сравнил картину и ландшафт и сделал неожиданное открытие. Деревья на картине — это были вязы — размещались на среднем плане точно так же, как и реальные вязы, видневшиеся из иллюминатора каюты. На картине, безусловно, была изображена Рэмсдайкская плотина. Но вязы были немного другие: зеленые пятна листвы, изображенные с удивительной точностью, характерной для констеблевской школы, находились в каком-то ином соотношении друг к другу. Может быть, это объяснялось тем, что, когда писалась картина, деревья были значительно ниже? Но нет, деревья на картине действительно были ниже, а вот ветви отходили от стволов совсем по-иному. Трой, впрочем, говорила, что художник из соображений композиции имеет право подрезать и пересаживать деревья. Может быть, дело только в этом?