– Угу. Может, упекут тебя за спаивание несовершеннолетних… Маркел направился к стойке, на ходу доставая бумажник, а Яна, дождавшись, когда он отвернётся, быстро посмотрела на часы. Он явно ей что-то предложил, а ей и хочется, и колется, и репутацию лихой оторвы поддержать надо… – Всё, что мы сейчас можем – это ерунда, это каждый может. С горя, с расстройства, с радости – у самых что ни на есть серых и скучных людей могут проявляться самые удивительные способности. – Маркел продолжил разговор, едва вернувшись с распечатанной бутылкой «Монастырской избы» и тарелкой с парой бутербродов. – А вот ты сама-то можешь заранее знать, получится у тебя или нет? И я не могу. А ведь это можно исправить. – И по башке получить, – отрезала Яна, глядя в стакан. – Мне и тут неплохо. – А мы ведь ничем и не рискуем. И меня, и тебя могут отсеять в любую минуту. Может, утром войдёт ко мне какой-нибудь солдатик и скажет: собирайся, Маркел, не нужен ты нам больше – рылом не вышел. И всё! И, скорее всего, так и будет – не завтра, так послезавтра. И тебя тоже выставят, не поможет личико твоё смазливое, и на ножки твои ладные никто не посмотрит. Я слышал краем уха – им всего семеро требуется, и ещё две команды дублёров – тоже по семь. А ты вообще ничем не рискуешь. Всего и делов-то – охранников внизу отвлечь, чтобы они на мониторы не пялились, когда я на дело пойду. – Ага, ты возьмёшь, что тебе надо, а мне, значит, шиш. – Яна закусила нижнюю губу и посмотрела на Маркела уничтожающе. – Я, может, и дура, но не такая уж… – Ну что ты, что ты… – Он плеснул вина в её бокал и замолчал, потирая подбородок. По всему было видно, что он разочарован, что он никак не ожидал встретить такого сопротивления. Скорее всего, его угнетало не то, что поставленная цель так и не была достигнута, а то, что он, при его-то опыте, не мог уломать какую-то девчонку на заведомо выгодное дельце. – Привет. Не спится? – Таня Кныш легонько похлопала Лейлу по плечу. Её явление на людях в столь поздний час выходило за рамки привычного. Как правило, в это время она уже лежала в постели, вся в маске и бигудях, смотрела телевизор и усердно полировала ногти. – Я за игристым. Есть повод кое-что отметить. Не дожидаясь ответа, она продефилировала в стойке, бросила на поднос банкноту в двадцать пять гривен и начала излагать бармену, чего она изволит. Судя по тому, как отставная топ-модель размахивала руками и кокетливо выгибала шею, одним игристым вином она ограничиться не собиралась. День рождения у неё, что ли? Нет, едва ли подобные даты способны её радовать – возраст уже не тот. Сохранилась она, конечно, неплохо, но, если присмотреться, выглядит как раз на свои тридцать пять с хвостиком. Лейла без сожаления выпустила из виду Яночку с Маркелом, тем более что в их беседе наметилась затяжная пауза, и сосредоточила остатки внимания на Тане. Конечно… Иначе и быть не может. У неё что-то получилось. Учение принесло плоды, и ей что-то посулили. Наверное, намекнули, что у неё хорошие шансы выйти в финал. Собственно, она и попала сюда, потому что в последнее время собственное отражение в зеркале доставляло ей всё больше огорчений, и вдруг оказалось, что под её взглядом зеркала начинают покрываться трещинами, тускнеть, а то и вовсе рассыпаться на мелкие осколки. Потом выяснилось, что в её присутствии со столов падают стаканы, от пиджаков отлетают пуговицы, приходит в негодность бытовая техника, особенно пылесосы, поскольку её раздражал их вой. Впрочем, здесь ничего подобного не происходило, может быть, потому что у неё появилась надежда найти себя на ином поприще, где внешность не так уж и важна. Не дожидаясь, пока бармен выставит на поднос всё, что она заказала, Таня вернулась за столик и тут же начала шептать, едва не касаясь губами уха Лейлы: – Я сегодня была там… Ну, там, где у них всё хранится. Вот. Там был сам доктор Плавун. Он научный руководитель проекта. Сказал, что я готова прикоснуться к инструментам. Дал мне кольцо. Такое. Вроде из серебра, только тяжелее и на пальце болтается. На большой пришлось надевать. Как будто током стукнуло. А потом говорит: попробуй кресло сдвинуть. Я попробовала, а оно как об стенку шарахнется. Вот – получилось. – А где кольцо? – живо поинтересовалась Лейла. – Назад забрали. Да кто ж даст. Рано ещё. Когда остальные подберутся, тогда и дадут, я так думаю. Но ты не подумай, что я только с кольцом могу. Я оттуда вышла когда – сразу поняла: и так могу. Тут главное – раз сделаешь, а дальше само пойдёт. Нет, ты только посмотри! – Таня повернулась лицом к стойке, через её лоб пробежали две вертикальные складки, и поднос с её заказом (бутылка игристого, два кофе, четыре салата, мясо в горшочке, два бисквитных пирожных) приподнялся над стойкой и медленно поплыл в сторону стола. Все, даже медиум, отрешившийся от мира живых, провожали его завороженными взглядами, а одна старушка-гадалка схватилась за сердце. Выглядело это действо действительно необычно и даже устрашающе. Поднос плыл ровно, так, что даже в кофейных чашках, наполненных почти до краёв, стоял полный штиль. Вдруг в наступившей тишине (бармен почему-то поспешно выключил магнитолу) раздались размеренные хлопки – Яночка, скорее всего, из вредности, начала аплодировать. После третьего хлопка поднос споткнулся о невидимое препятствие, накренился и с грохотом обрушился на пол. – Дрянь! – Таня бросила на неё гневный взгляд, и стакан, который Яна схватила, уже раскрыв рот для тоста, взорвался в её руке, разлетевшись в пыль, а содержимое аккуратно вылилось прямо на юбку. – Успокойся. – Лейла взяла за руку разгневанную топ-модель. – У тебя получилось. Все видели. А это уберут. Ты садись, а я пока закажу, что надо. Садись-садись. Нам действительно есть, что отметить. Бывшая топ-модель, без пяти минут колдунья, потихоньку успокаивалась, но по всему было видно, что это ей даётся с трудом. Прежде чем направиться к стойке, Лейла заметила, что Яночка медленно движется к выходу, тянет за рукав Маркела и что-то говорит в полголоса. «…но учти, никаких охранников я отвлекать не буду. Они и так в это время дрыхнут. Я с тобой пойду. Прямо туда. И чтоб этой гадине пусто было…» – прочла Лейла по её губам, прежде чем парочка скрылась из виду. 17 ноября, 0 ч. 09 мин. Исследовательская база Спецкорпуса близ посёлка Гремиха – Я с тобой пойду. Прямо туда. И чтоб этой гадине пусто было! Нет, какова тварь! Ну, теперь-то я ей устрою, крысе! – Яна чуть ли не силком вытащила Маркела в просторный холл, яростно вцепившись в рукав его пиджака, свободной рукой прикрывая мокрое пятно на юбке. Теперь ей было всё равно, чем кончится сегодняшняя ночь. Ради одной только попытки поставить на место эту зарвавшуюся тёлку она готова была рискнуть чем угодно и чем угодно пожертвовать. Таня Кныш доставала её давно, пользуясь явным превосходством в силе и весе, и ещё руки у неё длиннее, у сволочи! Воспитывать взялась, корова! Нашла ребёнка! Своих бы завела, вместо того, чтобы всю жизнь задницей крутить перед публикой… – А не замолкнуть ли тебе, – предложил Маркел, высвобождая свой рукав. – Ты бы ещё всем объявила, куда и зачем мы собрались. – А ты не командуй, – огрызнулась Яна, хотя, в принципе, понимала, что старикан прав и лишнего шума создавать не надо. – Ну, чего стал? Пошли давай. – Она взяла его под руку и сделала шаг по направлению к лифту. – Нет, смородинка моя, нам на последний этаж, и лифт там просто не откроется, – сообщил Маркел, придержав её за локоток. – По лестнице пойдём, по пожарной, по запасной. – Охренел что ли? – живо поинтересовалась Яна. – У меня ноги не казённые. Давай хоть до предпоследнего доедем. – Пешком пойдём, так меньше риска, что засекут. Если всё получится, ты у меня летать будешь. – На помеле, что ли? – На чём хочешь. Ответ её не удовлетворил, но сейчас она готова была уцепиться за любую возможность показать этой вороне ощипанной, что Яна Верба всю её крутизну в гробу видала! Идти так идти. Не получится – хрен с ним. На расстреляют же. Если что – пришли посмотреть, на экскурсию. Вот они – предметы славной старины, а то, что здесь находиться запрещено, – этого Лысый Хрен не сказал, обманул, значит. Хватит, натерпелись! Задолбали! Учат все, как будто сами умные. У родителей по два класса приходской школы и ремеслуха – а туда же: учись, дочка, а то шкуру сдерём. Старший брат, сержант Внутренней Стражи, ухитряется, когда письма пишет, в слове из трёх букв сделать четыре ошибки, а как на побывку приедет, орёт, мол, не окончишь гимназию – семью опозоришь. Классная наставница всё призывает беречь честь смолоду… А сама – лесбиянка вонючая, и понятно, почему у Юльки Хомчик кругом «отлично» стоит, хотя та до сих пор читает-то по слогам, и семью семь у неё – сорок семь, а Итиль впадает в Варяжское море. Плевать! Растереть и забыть! Но здесь-то почему то же самое? Нет, если бы не эта корова, жить можно – и комната отдельная, и никто без стука не вломится, и приглашай кого хочешь. Только не хочется никого приглашать. У всех тут одно на уме – как бы выслужится, других обойти, хотя никто толком и не знает, чего от него требуется. Дерьмо, а не люди. Вот Лейла – нормальная тётка, но и ей плевать… – …и верно, верно. Много несправедливостей творится, много. У кого лоб твёрже, тот и пробивается, а вот нормальные люди, вот как мы с тобой, вынуждены довольствоваться тем, что останется. Но тот, у кого осталось хоть чуть-чуть чести и достоинства, не будет объедки жрать. Не будет! Я ведь, думаешь, просто так именно с тобой заговорил? Нет – не просто. Потому что вижу – ты человек. Я ведь не на мордашку смотрю и не на ноги – я глубже вижу, прямо в душу заглядываю. Не лезу, заметь, а заглядываю. Заглядываю и ясно вижу, как свет из неё сочится, сочится и пропадает, как будто сжирает его кто-то. Чего только зависть и корысть с людьми не делает… Я постранствовал и победствовал, и поголодал, и богатым был, так, что тебе и не снилось. Вот к этим самым рукам деньги так и липли, и клады земные мне открывались, и люди несли своё кровное, праведно и неправедно нажитое, и всё потому, что вижу я людей насквозь, а если приглядеться, то открывается мне судьба человеческая. Она ведь – штука такая… В ней главное – момент поймать, когда свернуть следует, если хочешь, чтобы жизнь не зря прошла, чтобы было, что перед смертью вспомнить и уснуть спокойно. Так-то вот, детка… – Какая я тебе детка, дедка… – Яна усмехнулась нечаянному каламбуру, и вдруг поймала себя на том, что речи этого мерзкого типа её вовсе не бесят и даже не раздражают, хотя несёт он полную чушь, бессмыслицу и, скорее всего, врёт. – Если никто даже не пытается тебя понять, научись уважать себя сам – с этого и начинается чувство собственного достоинства. Когда себе цену знаешь, на шавок, что тявкают кругом, можно и не смотреть. Побрешут и отстанут. Вот ты – красивая, умная, смелая. А кто это видит? И всё потому, что себя ты не уважаешь. Все презирают, как на пустое место смотрят. А всё потому, что цели не видишь большой и светлой. А цель всякого человека в том, чтобы суметь такое, чего до тебя никто не делал или не смел делать. Вот мы сейчас идём туда, где эта цель и тебе, и мне откроется. Я к ней полвека шёл, а у тебя дорога покороче вышла. Только идти надо до конца, если первый шаг уже сделан… Что-то подсказывало Яне, что в лысой голове у старикашки копошатся мыслишки, страшно далёкие от того, что он говорит. Но прислушиваться к внутреннему голосу было некогда – надо было преодолевать, один за другим, узкие лестничные пролёты с непомерно высокими ступеньками, освещённые едва теплящимися белёсыми лампочками, по одной на каждом этаже. Блики дрожащего света едва успевали упасть на лысину идущего впереди Маркела, и он вновь, словно в омут, нырял в полумрак, откуда доносился лишь его голос, в котором почему-то не было ни малейших признаков одышки. – …и нужно надеяться. Да, надеяться на лучшее, но ни на что не рассчитывать. К чему лишние разочарования… Господь сам одарит того, кто мил его сердцу. А если я или ты, например, не удостоимся его милостей, значит, не заслужили, значит, хотели не по чину. Но я-то чую, я-то знаю: удача нас не минует. Давай, девочка, не отставай… – Да погоди ты… – Они успели подняться этажей на десять, и Яна чувствовала, как сердце мечется под рёбрами, желая выскочить наружу, а намокшая блузка прилипла к спине. – Ты погоди. Ты что был там уже? Откуда дорогу знаешь? – А потому знаю, что есть у меня глаза и уши, и главное – голова, – неожиданно жёстко ответил Маркел, но тут же, как будто, спохватившись, сменил тон: – Я же говорил, дорогуша, что меня потому сюда и взяли, что нашли во мне дар ясновиденья. Кто прошлогоднее землетрясение в Этрурии предсказал? Маркел. Кто пограничный конфликт между Корраном и Даунди предсказал? Снова он. Только хватит на дядю работать! Я, значит, паши на них, как вол, а они мне только снятие судимости и восстановление в правах! Нет уж – или они меня порвут на части, или я сделаю так, что ко мне не подступишься. Мне-то и надо-то всего – маленький домик у тихого озера, чтоб птички пели и рыба клевала. А вот ты – другое дело. Вижу тебя в порфире царской. – На кой она мне… – А вот тут тебя никто не спросит. – Маркел достал из нагрудного кармана носовой платок и шумно высморкался. – Ну, отдышалась что ли? – Сколько ещё? – Чего сколько? – Этажей. – Половину прошли. – Маркел потянулся к её локотку, чтобы помочь подняться со ступеньки, но она отмахнулась от протянутой руки. Пусть болтает, что угодно, только не лапает… Подниматься дальше почему-то стало гораздо легче – то ли ступени утратили крутизну, то ли второе дыхание открылось. Теперь уже Маркел останавливался после каждых четырёх пролётов и возобновлял свои словесные испражнения только на остановках. – Прошлое никуда не делось – оно постоянно рядом с нами, и, не важно, сколько лет прошло или веков, его легко отыщет пытливый взор души, если тело не слишком отягощает её своими недугами и предрассудками. Будущее тоже недалеко убежало от нас, но оно существует лишь в набросках, и лишь когда мы проходим сквозь него, великое полотно, вечно создаваемое Творцом, обретает всё совершенство формы и всю полноту содержания. – Голос его звучал мягко и вкрадчиво. Сила, благородство, мудрость, терпение и светлая печаль, проступавшие в его голосе, были особо убедительны в полумраке, поскольку Маркел выбирал для передышек площадки, где лампочки не горели или их не было вообще. Старый хрен лез из кожи вон, чтобы произвести впечатление, и это ему даже отчасти удалось. Брехня на брехне, а слушать почему-то приятно. Не возникает даже естественного желания снять туфлю и заехать каблуком по этой мерцающей лысине, похожей на слегка сдувшийся выцветший резиновый мячик. Яна вдруг заметила, что с каждым шагом внутри у неё прибавляется душевного покоя и уверенности в себе. Всё было, как в сказке… Красавица и чудовище. Ну, кто здесь чудовище – это понятно, а вот красавицей быть невыгодно, поскольку красота требует жертв и в конечном итоге сама становится жертвой… Яночка тряхнула головой, стараясь избавиться от мысли, которая там не могла родиться естественным путём, и тут же наткнулась на спину Маркела, остановившегося после преодоления очередной порции лестничных маршей. – Отечественная культура уходит корнями в древность настолько глубоко, что докопаться до этих самых корней может только псих или подвижник, что в отдельных случаях одно и то же. Мы в этом копаться не будем. Мы вообще ни в чём не будем копаться, пока завтракать не позовут. И только оценив с помощью обонятельных рецепторов качество предложенной пищи, мы возьмём нож и вилку и начнём копать ими себе могилу. Поскольку лишь такой путь приемлем для человека здравомыслящего, для человека достойного, для настоящего гражданина и прилежного прихожанина. А бурду мы есть не будем, потому что не пахнет она отечественной культурой, а воняет, как отборное дерьмо со слоновьих пастбищ в Шри-Лагаше. – Дед, ты охренел, что ли? – вежливо спросила Яночка, на всякий случай, спустившись вниз на пару ступенек. – Какие слоны, блин… – Да, верно… – как будто спохватившись, заметил Маркел. – Слоны не смогут протиснуться в интересующее нас помещение вследствие несовпадения собственных габаритов с размерами дверного проёма. Лучше прикинуться мышками, червячками или блошками. – Он уверенно продолжил движение навстречу заветному складу древних артефактов, источников изначальной Силы, сочащейся сквозь трещины в дряхлеющем монолите мироздания. У старикана явно съехала крыша – то ли приближение к заветной цели на него так действовало, то ли он раньше только прикидывался нормальным. Маркел поднимался по лестнице, не оглядываясь и что-то бормоча себе под нос. По крайней мере, теперь можно было особо не мучиться, придумывая отмазку. Если их накроют, можно сказать: ещё в кафе заметила, что старикан не в себе, и решила проявить заботу – проследить, куда он такой попёрся. А охрану не позвала по доброте душевной – не хотела дедушку Маркела подставлять, а вдруг с ним только временное помутнение рассудка, а наутро всё пройдёт. Без навыков качественного вранья выжить в обществе родителей-полудурков, брата-кретина и наставников-сволочей было бы просто невозможно. – Даже если дом без окон, без дверей, это не значит, что туда невозможно войти, а оттуда невозможно выглянуть. Всё это – предрассудки, которыми власти потчуют доверчивую публику, – продолжал говорить Маркел, спокойно и уверенно. – Для сильных духом, вот как мы с тобой, даже глухая сена не станет непреодолимым препятствием. Пусть противник ощетинивается штыками, роет противотанковые рвы, опутывается колючей проволокой с ног до головы. Ему же хуже. Сила духа не замечает препятствий материального мира, она просто на них плюёт. Если цель желанна, если помыслы чисты, если чувства не утратили свежесть, то и путь, ведущий к заветной цели, светел и прям. Он остановился перед бронированной дверью и поднял руку, как будто собирался постучаться. – Что, приплыли? Назад пойдём? – поинтересовалась Яна, испытывая даже некоторое облегчение оттого, что путь закрыт. За время подъёма по тёмным лестничным пролётам в обществе свихнувшегося старикашки у неё даже поубавилось злости на Таню Кныш (стерву, корову, дрянь дебильную). – На какой зад?! – Маркел усмехнулся и прижал ухо к массивному кодовому замку. – Ты что, милая… Я же отшельник, подвижник, страстотерпец, почти святой. Неужто меня Господь не надоумит, как пройти… – Лицо его приняло выражение глубокой задумчивости, а указательный палец правой руки завис около пронумерованных кнопок. – Раз-два-три-четыре-пять, шёл тушканчик погулять. – Он надавил на пятёрку. – А и Б сидели на столбе… – На девятку он нажал дважды. – Вышел месяц из тумана, треснув водки два стакана. – Большой палец утопил кнопку с единицей, и механизм замка, скрытый за броневой плитой, лязгнул, выдвигая задвижки из пазов. – Вот так, деточка… – Петли даже не скрипнули, а сквозь щель между приоткрытой тяжёлой створкой и стальным косяком, просочился мягкий серебряный свет. – Проходи вперёд, красавица моя, проходи… А то ещё подумаешь, что закроить чего-нибудь хочу. Заходи и бери чего хочешь, а я уж, что останется, тем и перебьюсь. Он отворил дверь пошире и посторонился, уступая Яне дорогу. Тёплый серебряный свет звал к себе, манил за собой, раскрывал свои объятия. На мгновение она даже забыла, как сюда попала и зачем пришла. Короткий коридор, погружённый в полумрак, вёл к проёму, занавешенному полупрозрачной портьерой, за которой и мерцало неведомое сияние. Стоило только переступить через порог, сделать не больше дюжины шагов, и рука сама тянется, чтобы откинуть в сторону занавеску, за которой затаилось истинное чудо, вечное могущество, верная возможность накрутить хвост проклятой манекенщице, чтоб на неё каждый день по два подноса падало… Она оказалась в просторном круглом зале со стенами из голубоватого мрамора, а в центре, в застеклённой витрине, освещённой несколькими шарообразными плафонами, странным образом парящими под куполообразным потолком, разместились те самые чудотворные предметы, о которых ей уже несколько раз рассказывал Маркел. Кстати, где он? Яна оглянулась, но лишь до её слуха донеслось, как за портьерой лязгнул захлопывающийся замок. Но ей уже было не до Маркела. Старикана не было ни видно, ни слышно, но это уже не имело никакого значения. Жезл Младигора, тот самый, которым древний антийский воитель, если верить былинам, разверз пучину вод на пути бесчисленного воинства беспощадных аббаров, был весь из серебристого светящегося металла, а крупные зелёные самоцветы, украшавшие его набалдашник, сверкнули изумрудными искрами, как только Яна бросила на них взгляд. Лира Бояна выглядела, как обыкновенные гусли, потемневшие от времени, и лишь струны теплились тем же серебристым свечением. Над Трубкой Хой-Маллая висел раструб вытяжки, которая впитывала в себя серебряный дым, но всё равно в дымных локонах успевали мелькать крыши домов, утопающих в приглушённой зелени теснящихся лиственниц. Свирель Пана… – Внимание! Тревога, категория «один»! Всем оставаться на своих местах! Любое передвижение рассматривается как сопротивление или попытка к бегству! – Оглушительный голос звучал как будто отовсюду. Яна от неожиданности упала на колени и успела только прижать к ушам ладони, прежде чем под потолком взвыла сирена и за спиной раздался топот сапог. Она не успела даже почувствовать досаду от того, что ей удалось лишь взглянуть на эти чудесные вещицы. А ведь Маркел говорил, что стоит ей только прикоснуться к любой из них… – Стоять! Руки за голову! Да, такие команды лучше выполнять сразу и без промедления. – Я только посмотреть… – Она оглянулась, пытаясь обнаружить лысого старикашку, но, похоже, Маркел так и не рискнул последовать за ней. «Сила духа не замечает препятствий материального мира…» Скотина! Трус! Дерьмо козлиное… – Предупреждаю: несанкционированное проникновение на объект высшей категории секретности приравнивается к государственной измене второй степени. Ручки давай. – Молодой поручик, просто красавец, стоял перед ней, держа наготове наручники. – Я только посмотреть…