– То есть вы поверили в то, что мэр турецкого города может быть родственником дяди Роберта, правильно? – уточнила Тина. – Ну конечно! Разве я стала бы тебе звонить? После того, что мне мой Роберт рассказал, конечно, поверила! Но я хочу умереть, потому что мой муж меня не любит! – Это вы с чего взяли? – Тина подумала, что телефонный разговор со свекровью не закончится никогда. И проще действительно приехать и разобраться со всем на месте. Еще она представила, как будет пересказывать все Отару и что он ответит. Отар был благодарен жене за то, что она взяла на себя ежедневные телефонные разговоры с матерью, и очень ценил, что Тине хватает на это терпения. – Дочка, мой дорогой муж ничего мне не рассказывал! Много лет! Он скрывал от меня правду! Мое горе, что мне не у кого было спросить. Но если Отари от тебя что-то скрывает, ты мне скажи! Я тебе сама все расскажу! Но как мне жить, если мой Роберт – это не мой Роберт, а чужой человек! Я жила с мужчиной, о котором ничего не знаю! Разве я могла такое представить? Я родила этому мужчине сына, а теперь узнаю, что Роберт меня не любит. Тинико, дочка, это так больно, что я плакать не могу, кричать не могу, даже ругаться не могу. Я так страдаю, что мое сердце на миллион частей разрывается. – Илона Николаевна, мама, зачем вы так? Сейчас мое сердце разорвется! Конечно, дядя Роберт вас любит! Он жить без вас не может! Разве он может без вас кушать? – Тина от волнения вдруг стала говорить, как свекровь. Отара это всегда забавляло, удивляло и очень трогало. Когда Тина нервничала, волновалась или, наоборот, искренне радовалась, у нее менялись словесные конструкции, в голосе появлялись обертоны, тембр становился ниже на целый тон. Да, она начинала разговаривать, как девушка из маленького грузинского городка, невестка Илоны Николаевны, соседка Лианы, Софико, дяди Сосо, тети Тамары и других обитателей двора, будто и не выросла в столице. Отар смеялся, рассказывая, что когда при первой встрече услышал, как Тина вдруг стала говорить, как его мама, то хотел немедленно сбежать. – Дочка, скажи моему сыну, что вы мне нужны. Ты мне нужна. Нормальная, ненормальная, любая! Лишь бы ты и Отари были здоровы. Лишь бы были счастливы. – Илона Николаевна расплакалась. – Мама… – Тина хотела сказать свекрови то, что та желала услышать больше всего на свете, но не смогла. И в очередной раз удивилась, как Илона Николаевна лихо владела жанрами – от трагедии к комедии, через трагикомедию. – Чтоб мой Роберт мне так про своих родственников рассказывал, как про свои запоры! – воскликнула вдруг свекровь так, будто и не лила горькие слезы минуту назад. – Я все знаю про его простатит и сколько раз он ходит в туалет! Я даже знаю про напор его мочи! Разве я недостойна была узнать про его родственников? Я так обиделась, что решила заболеть мигренью! Пока вы не приедете и я не решу, от чего мне умереть – от радости или от горя, – у меня будет такая мигрень, что простатит Роберта решит, что он не болезнь, а только прикидывается! Я такую боль головы моче Роберта устрою, что у нее такой напор станет, как у нас в новостройках! Илона Николаевна начала рассказывать. У Роберта, как узнала Илона Николаевна – и Тина предпочла не спрашивать, чем свекровь пригрозила мужу, чтобы выбить из него эту историю, – было два брата. Старший, Зураб, умер от туберкулеза, средний, Серго, считался пропавшим без вести. Отца младший сын Роберт не помнил – тот умер сразу после его рождения. Тогда еще был жив Зураб и Серго не ушел в армию. Скоропостижная смерть мужа вызвала у матери Зураба, Серго и Роберта, Нинель, разве что легкое недоумение – она чувствовала себя счастливой женщиной и не переживала за свое будущее. Три сына – о чем можно еще мечтать? Но Зураб, первенец, любимый сын, заболел и вскоре ушел вслед за отцом. Нинель так и не смогла принять, что на семейном участке, где похоронен ее муж, вдруг появился еще один памятник. Ее сыну. Ее любимому Зурабу. Нинель считала виноватым в смерти Зураба мужа, раз он забрал себе старшего сына. «Зачем ты его забрал? Ты так решил сыновей разделить? Лучше бы меня забрал, а не сына!» – кричала Нинель на кладбище. Слышать этот крик-стон было невыносимо. Но оставался средний Серго, да и маленький Роберт требовал внимания. Нинель попросила у Бога дать ей передышку – поднять на ноги сыновей, не сойти с ума от горя, не посылать на ее дом беды. Бог услышал ее молитвы – Серго окончил школу, младший Роберт рос умным и сообразительным. Серго пошел в армию, и Нинель представляла, как он вернется, как женится, родятся внуки и она станет бабушкой. Это было самое счастливое время в ее жизни. Но случилось то, что Нинель не могла ни предсказать, ни в страшном сне увидеть. Серго вернулся из армии не один, а с молодой женой и жирно-синей печатью в паспорте. Нинель заламывала руки, рвала на голове волосы, причитала так, что соседи сбегались. Ведь Серго уже был помолвлен, и Кети, дочка друзей, соседей, его ждала. С первого класса все знали, что Серго женится на Кети. Девочка тогда все глаза выплакала, обещала убить себя, раз Серго ее так опозорил. Нинель тоже обещала убить себя, раз воспитала такого сына, который весь их род опозорил. Соседи перестали здороваться с Нинель, а мама Кети, тетя Ника, обещала все болезни на Нинель и ее род послать. Нинель из дома не могла выйти, до базара дойти, чтобы ее не попрекнули сыном, чтобы не обвинили в том, что тот девочку опозорил. Кети слегла с нервным срывом и у ее постели дежурили все родные, чтобы она на себя руки не наложила. Нинель тогда нет, не выставила сына с женой за порог с криками, проклятиями, чего от нее все ждали, а попросила уехать. При первой возможности. Не сейчас, а как получится. Как решат. Куда угодно, лишь бы подальше. До этого времени – пусть живут. Нинель достала все скопленные деньги и выложила на стол. Берите – на новую жизнь. Серго поступил жестоко – предложил матери выбор. Или он с женой, которую она назовет дочерью, или соседи. Нинель выбрала соседей. У нее была своя правда – она оставалась жить в этом городе, в котором соседи – тоже семья. В их городке все еще верили в обещания, держали клятвы, данные в школьном возрасте, не прощали предательства. А Серго нарушил клятву и предал Кети. Он поставил крест не на своей судьбе, а на судьбе Кети. К тому же подрастал младший сын и брат Серго – Роберт. Нинель не хотела, чтобы он был в ответе за поступки старшего брата. Серго все понимал. Но он всегда был упрямым, резким и обидчивым. Он сказал матери, что раз так, то у него больше нет семьи, нет рода и кровных связей. И пусть мать забудет о том, что родила троих сыновей. Одного она уже потеряла, а теперь потеряла и второго. Нинель ответила, что лучше не иметь никакого сына, чем такого – предал семью и оскорбил мать. Серго опрокинул книжный шкаф на пол, но Нинель стояла, замерев, как соляной столб. Серго велел своей жене собирать чемодан – они уезжают немедленно. На вокзал пошли пешком – никто из таксистов не стал их подвозить. Соседки потом рассказывали, что бедная Нинель так и стояла, посреди разбросанных книг и сломанного шкафа, замерев, – ни разу не оглянулась в сторону уходящего сына. Молодая жена Серго шла следом и плакала. Она умоляла его вернуться и попросить прощения у матери. Не сжигать мосты. Но тот не слушал. Роберт, младший брат, в это время играл в футбол в соседнем дворе. От ребят он узнал, что Серго опять уезжает. И тут же побежал домой, где застал мать, похожую на живой труп. – Мам, пойдем, проводим Серго! – закричал Роберт. – Он пошел на вокзал! Надо его проводить! Роберт потянул ее за руку, и та повиновалась. Нинель шла, и все расступались. Она сняла платок, без которого на людях не появлялась и накручивала так затейливо, что все женщины завидовали и восхищались. Вдруг все увидели, что Нинель – седая до последнего волоска. Женщины не шептались за ее спиной. Они плакали. На вокзал Нинель шла простоволосая. Это странное и страшное шествие: Серго, следом его молодая жена, не перестававшая плакать, Нинель, седая, с черным от горя лицом, белыми губами, – местные жители долго вспоминали. Роберт, не понимавший, что происходит, бежал впереди матери, цепляясь к старшему брату. Он был рад оказаться на вокзале и увидеть поезд. То и дело подбегал к Серго и спрашивал, привезет ли он ему подарок. Тот обещал. И там, уже на вокзале, Серго сообщил матери, что его жена беременна. И что Нинель никогда не увидит внука или внучку. В чем он клянется. У Нинель сердце не дрогнуло. Она протянула сыну конверт, в котором лежали все скопленные на сберкнижке деньги. Все, что имелось в семье. Серго отмахнулся, и конверт упал на землю. Нинель стояла, замерев. Серго тоже не наклонился, чтобы поднять. Тогда подбежал Роберт, поднял конверт и отдал жене Роберта. Этой девочке, которой и двадцати не исполнилось. Ребенок. Катя. Ее звали Катя. Серго нашел себе жену с тем же именем, которое носила невеста. Катя взяла конверт и приложила его к животу, будто давая понять, что деньги пойдут на ребенка. Но и тогда сердце Нинель не дрогнуло. Она стояла на вокзале допоздна. Поезд, увозивший ее сына, невестку и будущего внука или внучку, давно ушел. Отбыли еще два после. Встречающие и прибывающие пассажиры обходили странную женщину стороной, будто вокруг нее был очерчен круг, за который нельзя заступать. Из ступора мать вывел Роберт, который замерз, проголодался и хотел домой. – Мам, пойдем. – Он потянул Нинель за руку, и та подчинилась, все еще до конца не осознавая, что произошло. Только дома Нинель очнулась и поняла, что натворила – отказалась от сына, от возможности нянчить внуков, ругаться с невесткой, устраивать большие семейные праздники. Нинель перечеркнула свое настоящее и лишила себя будущего. Два сына. Она потеряла уже троих близких мужчин – мужа и двоих сыновей. Мужа и Зураба забрала болезнь, а Серго… Нинель некого было винить, кроме себя. Она плакала и кричала так, что на ее вопли прибежала даже тетя Ника, обещавшая, что ноги ее в соседском доме не будет. Нинель рвала на себе волосы, одежду, била посуду. Она уже не кричала, а выла. Тетя Ника схватила ее за руки, усадила на диван, потом уложила и долго сидела рядом – гладила, успокаивала, что-то шептала – то ли молитвы, то ли заклинания. Следующие дни стали адом для обоих семейств. «Скорая» приезжала к Кети, которая кричала, вырывалась, наотрез отказывалась от еды и воды, собираясь умереть или от голода, или от обезвоживания. Врач делал девушке укол. Дожидался, пока Кети уснет и шел в соседний двор к Нинель, которая тоже кричала, вырывалась и не отдавала нож для мяса, который держала в руках, собираясь лишить себя жизни. Врач делал укол Нинель и ждал, пока та успокоится. Если вызов поступал из дома Кети, то все врачи уже знали – надо зайти и к Нинель на всякий случай. Если врачей вызывал Роберт, испугавшись, оттого что мама опять кричит не переставая, то «Скорая» оформляла два выезда, чтобы заехать и к Кети. Тетя Ника бегала между двумя домами, выхаживая и дочь, и соседку – кормила с ложечки, заставляла пить таблетки и травяные настойки, сидела, гладила по голове. Однажды она призналась Нинель, что уже не отличает, у чьей постели находится. Сил не осталось никаких. – Хочешь умереть – умирай, эгоистка, – тихо сказала соседке тетя Ника. – Только о себе думаешь. И моя дочь эгоистка. Нет у нее жалости к матери. Нинель, разве так можно? Разве ты не нужна Роберту? Или он тебе не нужен? Роберт помнил, как сначала умер старший брат, как потом уехал средний. Как мама сказала ему, что он, Роберт, теперь единственный сын. Серго для них тоже умер. Роберт помнил сцену на вокзале и знал, что Серго не умер, а уехал. Далеко. Может, навсегда. Но он точно жив, а не мертв, как говорит мама. Смерть старшего брата осталась в памяти Роберта более ярким воспоминанием, чем неожиданный отъезд среднего. По старшему брату Роберт тосковал – ведь Зураб клеил с ним самолеты и поезда, учил читать и рассказывал про звезды, планеты, другие города и страны. Когда Зураб умер, Нинель повязала на голову черный платок, и Роберт стал очень бояться маму в черном платке. Даже начал писаться в постель. Все связывали энурез с потерей брата, и никто так и не догадался, что мальчик просто не узнает, отказывается признавать маму в платке. После отъезда Серго Нинель снова повязала черный платок, но Роберт уже не плакал – ведь он видел брата, видел, что тот не лежит в гробу, как Зураб, а садится в поезд и уезжает в далекие края. В те края, о которых так много знал Зураб, но так и не смог уехать. А у Серго получилось. Роберт был рад за Серго. После того как Нинель отреклась от среднего сына, она не стала ближе младшему. Не выплеснула всю материнскую любовь на Роберта. Она вела себя так, будто в их семье вовсе не осталось ребенка. Иногда Роберт слышал, как Нинель говорила, что Бог ее наказал. Послал сыновей, но не дал дочки. И в этом ее наказание. Роберт стал считать себя наказанием, ведь мать часто говорила ему, что до последнего надеялась на то, что родится девочка, а не еще один мальчик. Роберту не хватало отца. И он жалел, что не помнил его и знал лишь со слов старших братьев. Зураб много рассказывал Роберту об отце. Говорил всегда с нежностью и болью. Именно Зураб заставил Роберта полюбить отца как живого. Роберт верил, что его отец был умным – много читал, владел несколькими языками, играл на гитаре, пел. У него нашлось столько талантов, что их хватило на всех сыновей. У Зураба от отца обнаружились способности к языкам, Серго обладал прекрасным слухом и умел играть на гитаре, фортепиано и даже на кастрюльных крышках мог отстучать партию ударных. – А что у меня от папы? – спросил Роберт у старшего брата. – Пока не знаю, – ответил тот, улыбнувшись. – Но не сомневайся, что-нибудь точно проявится. Когда Роберт подрос, он часто вспоминал тот разговор с братом. И понял, что ему достался талант терпеть, проявлять мудрость, снисходительность, нежность, верность. Быть сильным, когда хочется проявить слабость. Оставаться стойким, когда уже нет сил держаться. И конечно, дом. Роберт, младший сын, стал единственным наследником и хранителем семейного очага. Он был обречен на то, чтобы поддерживать этот дом, двор, и не имел права на побег, пусть и недолгий. Опять же, став взрослым, Роберт узнавал новые детали жизни родителей. Оказалось, его отец, Мераб, как многие мужчины, боялся своей жены и очень страдал от скандалов, которые закатывала ему Нинель с завидной регулярностью. Соседи Мераба любили и считали чуть ли не мучеником, раз он все еще живет с Нинель. Его никто не называл по имени. Сначала про него говорили: «бедный муж Нинель», а потом его вспоминали, как «отца Зураба, который выплюнул свои легкие, Серго, которого Нинель похоронила живым, и бедного маленького Роберта, который так похож на отца». Мераб хотел покоя и мира в семье, больше ничего. – Папа, что он любил делать? – спрашивал Роберт у старшего брата Зураба. – Чистить, – отвечал Зураб. Роберт не понимал, а Зураб не знал, как объяснить малышу, что его отец находил отдушину в том, что чистил все, что попадалось под руку. Мераба всегда можно было найти на террасе. Целыми днями он чистил грецкие орехи на варенье. Бережно отделял пленки от ядрышек. Если кончались орехи, он чистил гранаты. Или горох. Тыквенные семечки или семена подсолнуха. Он всегда находил, что чистить своим маленьким перочинным ножом, с которым не расставался. Его успокаивало это занятие. По количеству ошметок можно было судить, устроила ему Нинель скандал или нет. Когда в силу сезона Мерабу нечего было чистить, он стал выдергивать нитки. Первой этот талант обнаружила тетя Ника. Она сшила пальто для Кети, но сил не хватало удалить обметку. Она пришла к соседям с пальто, и Мераб за пару минут удалил все лишние нитки. Тетя Ника аж ахнула. Так что зимой стол Мераба был завален не орехами, а штанами, платьями, пальто и другими перешитыми вещами – он выдергивал обметку, подравнивал, если требовалось, подол. Позже стал и наметывать, не хуже, а то и лучше профессиональной портнихи. Он шил для детей зайцев из старых пеленок, ставил заплатки, штопал носки. Никогда не брал за работу денег, но соседи все равно благодарили – картошкой, зеленью, сыром. Фруктами и ягодами. Нинель ругалась и говорила, что ее муж – побирушка, раз за еду работает. И ей за него стыдно. Мерабу не было стыдно за свою работу. Ему нравилось. А потом он умер, вдруг, вытягивая нитку из чьей-то юбки. Прямо за любимым столом на любимой террасе. В одно мгновение. Врачи сказали – тромб. Нинель считала, что Мераб умер ей назло. Она не плакала, а злилась. Как можно было умереть, держа в руках юбку? Не смерть, а позор на весь их дом! Разве так мужчины умирают? Ну хоть бы штаны в руках были! Маленький Роберт, не найдя любви в собственном доме, стал бегать к соседям. И Кети заменила ему и братьев, и мать, и отца. Она читала ему книжки, клеила картонные танки, учила писать. Ради Роберта она вставала рано утром и вела его на море, где они собирали красивые камни, стеклышки, обточенные волнами. Кети научила Роберта плавать и нырять, кататься на велосипеде и чеканить футбольный мяч. Она рассказывала ему про старшего, умершего, брата. Как Зураб плавал, как он был лучшим учеником в школе, как умел складывать в уме числа так быстро, что все с ума сходили. Роберт спрашивал у Кети про Серго, но она никогда про него не рассказывала. Только про Зураба. И Роберт очень хотел походить на старшего брата. Они с Кети срывали полевые цветы и шли на могилы Мераба и Зураба. Убирали засохшие букеты и клали новые. Кети научила Роберта рассказывать Зурабу о том, что его волнует, доверять тайны. Призналась, что она часто разговаривает с дядей Мерабом. А Роберту понравилось «разговаривать» со старшим братом. Сначала Кети стояла на могиле и доверяла дяде Мерабу сокровенные мысли, просила совета, а потом отходила, уступая место Роберту. Тот рассказывал Зурабу, что уже хорошо читает, что Кети считает его способным к математике. Тетя Ника была рада, что дочь снова захотела жить, но пыталась ее образумить – зачем она возится с чужим ребенком, вместо того чтобы устраивать собственную судьбу? Зачем привадила Роберта? Разве он сирота? Да, ей тоже больно смотреть на этого мальчика, заброшенного и всегда голодного при живой матери. И, конечно, она всегда накормит Роберта, дверь ее дома всегда для него открыта, но Кети… Она молода, красива, и про Серго уже никто из соседей не вспоминает. Разве она не должна думать о себе? Кети отреагировала жестко: она будет проводить с Робертом столько времени, сколько захочет. Тетя Ника смирилась и стала покупать еду на двоих детей – Кети и Роберта. И готовить на двоих. Нинель у плиты давно не стояла. Но Роберт нередко отказывался от еды – стеснялся, говорил, что поел в школе. Только Кети могла уговорить его пообедать, принеся тарелку в комнату. Тетя Ника пришла к Нинель, принесла мясо на косточке и спросила, не хочет ли Нинель сварить первое. Нинель удивилась и мясо не взяла. – Кто варит первое для себя? – спросила Нинель. – Не для себя, для Роберта! – пыталась образумить соседку тетя Ника. – Разве он голодный в школе? – удивилась Нинель. – Слушай, он скорее умрет, чем кусок хлеба попросит, – сказала тетя Ника. – Я не могу Роберта накормить, он отказывается! Нинель не ответила. – Роберт на Кети похож, – продолжала тетя Ника. – Помнишь, как она боялась у тебя воды попросить, когда пить хотела? Роберт тоже такой. Они, эти дети, – другие. Они голодной смертью скорее умрут, чем подойдут и возьмут. Нинель, ты меня слушаешь? Я говорю, что ты должна Роберту первое сварить, а не я. Я варю, но он не ест. Я на двоих детей готовлю, скажи, зачем? Вот, смотри, сюда кладу мясо. Хочешь, я тебе готовое принесу? Покормишь сына. Или его скоро ветром сдует. Такой худой стал, что я плакать хочу, когда на него смотрю. Моя Кети худая, но я уже не плачу, привыкла. А зачем Роберт такой худой? Нинель! Разве я сама с собой разговариваю? Разве ты не здесь? Тетя Кети так и не дождалась ответа. Нинель было неинтересно про мясо. Ей ни про что не было интересно. Однажды, когда Роберт собирался бежать домой – а он старался прошмыгнуть незаметно, пока тетя Ника крутилась на кухне, – она его остановила и позвала к столу. Поставила перед ним тарелку и велела есть. Роберт сначала стеснялся и отказывался, но Кети, которая ела, как птичка, и была похожа на ходячий скелет, вдруг села рядом и попросила себе тоже еды. Ради Роберта. На следующий день все повторилось. Тетя Ника начала печь пироги, торты, пирожные и плакала уже от счастья, что Роберт и ее дочь наконец «перестали греметь костями на суп». Тетя Ника была готова простить все и всех ради этого мальчика, который вернул ее дочь с того света. Кети начала улыбаться и смеяться, как раньше, ведь она всегда была легкой и смешливой. Стала тянуться к матери – с разговорами и без, просто посидеть рядом. Кети уже без слез могла говорить о Серго и рассказывала, какой Роберт таланливый. Как сильно он отличается от брата. Ничего общего. Серго был ярким, Роберт предпочитал держаться в тени. Серго все давалось легко, с потолка валилось, Роберт брал усидчивостью, терпением, старанием. – Я забирала сегодня Роберта из школы, – рассказывала Кети матери, – он стоял рядом с раздевалкой и давал всем пройти. Ждал, пока все оденутся, и только потом вышел. Вышел последним. Серго же всегда врывался в раздевалку первым, срывал чужие куртки, если они ему мешали, и первым выходил. Тетя Ника слушала, понимая, как важны эти рассказы и воспоминания для Кети, но так и не решилась признаться дочери в том, что заставило ее начать готовить и принять Роберта как собственного сына. В тот день она оказалась на вокзале. Случайно. Сама не помнила, зачем пошла той дорогой. Ноги сами повели ее в другую сторону. Наверное, тетя Ника задумалась о Кети, о ее судьбе. Или о том, завтра пойти на рынок или не завтра? Возможно, в тот момент она вспомнила сон, в котором рожала Кети. Сон был настолько натуральным, что тетя Ника проснулась без сил. Она прекрасно помнила, как во сне рассказывала соседкам по палате, какой Кети вырастет красавицей, какую трагедию переживет. Сон совместил прошлое с будущим, и тетя Ника не знала, что означает сновидение. Обнаружив себя на вокзале, тетя Ника решила купить лаваш, который в местной лавочке пекли лучше, чем во всем городе. Она зашла в маленькую комнатку в здании вокзала, которая гордо именовала себя «кафе», и увидела за столиком Тамаза. Он ел хачапури, а Бэла несла ему тарелку с хинкали. – Ты стала продавать хинкали? – удивилась тетя Ника. – Нет. Только для Тамаза делаю, как он любит. Чтобы сильно острый был. Тамаз, ты знаешь, красный перец может есть, как чурчхелу. Жалко его. Уже две недели сюда ходит, а я его кормлю. Ну не выгонять же… Совсем на себя не похож. Постарел. Седой, как старик, а ведь нашего с тобой года. Помнишь, как меня Тамаз со свадьбы украсть хотел? Надо было ему разрешить. А теперь что? Ты одна, я одна, Тамаз тоже, считай, один. – А что Лика? – удивилась тетя Ника. – После смерти матери совсем не оправится. Ты же знаешь, как они жили. Как бедный Тамаз страдал от тещи. Все думали, Тамаз первый в гроб ляжет и крышку за собой закроет, чтобы теща не успела в его гроб плюнуть. Она ему всю печень съела и не подавилась. Лика же всю жизнь под матерью. Как та скажет, так она и делала. Тетя Марина специально ее замуж за Тамаза выдала – такой ей зять был нужен. Терпеливый, покорный. Другой бы уже не выдержал. А он терпел. В доме только голос тети Марины был слышен. Но ведь жили. Лика плакала, Тамаз молчал или сюда приходил, а тетя Марина так кричала, что все за ее связки беспокоились. Но ведь даже не охрипла ни разу! Зачем она в оперный театр не пошла работать? Там бы кричала в свое удовольствие. Хотя что я тебе рассказываю, сама все знаешь. Ох, кто же знал, что тетя Марина умрет сейчас, а не потом? Лика не знает, как жить. Тамаз не знает. Они же не умеют без тети Марины и в тишине. Сейчас, подожди, соус Тамазу принесу, как он любит. Тетя Ника увидела, как жадно ест хинкали Тамаз, отметила и грязную рубашку соседа, и его сгорбленную спину – человека, которого постоянно бьют, и он привык склоняться под ударами. Она видела, как Бэла поставила на стол соус, что-то спросила у Тамаза, а он ничего не видел и не слышал. Он ел так, как ест человек, не чувствующий ни вкуса, ни запаха еды, – будто «заедал» свое горе. Как в последний раз. Бэла стояла рядом. Пододвинула миску с соусом. Налила в стакан компот. Улучив момент, убрала грязную тарелку и поставила чистую. В этих движениях тоже была боль, разочарование, тоска. Тетя Ника подумала, что, возможно, Бэла и права – если бы она вышла замуж за Тамаза, как собиралась и как хотела, когда им было по восемнадцать лет, вся жизнь могла бы сложиться по-другому. И тогда бы Бэла не осталась вдовой в тридцать пять лет. А у Тамаза не было бы тещи, которая сначала выпила всю его кровь, а потом умерла. И Тамаз не знал, как жить без такого добровольного донорства. Тетя Ника, забыв про лаваш, вернулась домой и приготовила ужин. Испекла наполеон и оставила кастрюлю, чтобы Роберт и Кети могли «доесть пальцем». Она помнила, как ее маленькая дочь больше всего ждала не самого торта, а того момента, когда мать отдавала ей кастрюлю с остатками крема. Роберт тогда был счастлив. Ему было хорошо с Кети и тетей Никой. Они с Кети сначала наперегонки доедали крем из кастрюли, а потом ели все, что наготовила тетя Ника. Роберт даже радовался, что Серго бросил Кети, – ведь иначе она бы была с ним и не сидела бы сейчас рядом с Робертом. Роберт бежал из школы, чтобы побыстрее прижаться к тете Нике или к Кети. Он обнимал тетю Нику за талию и знал, что сейчас подойдет Кети и обнимет их обоих. И они так постоят, буквально минуту. Или Кети встретит Роберта на пороге дома, погладит по голове, чмокнет в макушку, и тут же подойдет тетя Ника, чтобы тоже обнять его и дочь. И снова наступит эта минута, растянутая в вечность – абсолютного счастья. Роберт стал лучшим учеником не только в классе, но и во всей параллели. Кети помогала ему делать домашние задания. Они вместе рисовали, учили стихотворения наизусть, решали задачи по математике. Кети требовала, чтобы Роберт много читал, слушал музыку. Ему нравилось учиться. Но еще больше нравилось, когда Кети хвалила его за достижения. Тетя Ника пекла на его день рождения торты и пирожные, приносила в класс и угощала одноклассников. Роберта все любили. Конечно, он прекрасно понимал, что к другим детям на родительские собрания приходят мамы, бабушки, тети. А на его собрания ходят или Кети, или тетя Ника. Не мама. Однажды он даже решил, что его мама – Кети, а бабушка – тетя Ника. И жил с этим чувством счастливо и спокойно. Городок был маленький, так что к Роберту все относились с нежностью и заботой. Наверное, жалели. Роберт не слышал разговоров за своей спиной, потому что все сплетни пресекали тетя Ника и Кети. Они хотели, чтобы мальчик рос обычной жизнью. Чтобы он как можно дольше оставался ребенком – чистым, наивным, искренним, честным. Кети учила его не врать, не скрываться, рассказывать о том, что беспокоит и тревожит. Роберт рассказывал то, что Кети хотела услышать, лишь бы ее не расстраивать. Но ни за что бы в жизни он не признался ей в том, что давно вырос. Внутри. И понимает больше, чем многие из его одноклассников. Что он куда более взрослый, чем она про него думает. К сожалению, к его огромному сожалению. Роберт изо всех сил старался продлить эти счастливое время. Понимал ли, что оно скоро закончится? Конечно. И этот факт он принял намного раньше, чем Кети. То лето, когда он переходил из младшей в старшую школу, стало последним летом его детской жизни. Он это чувствовал и не всегда мог справиться с эмоциями. Кети, когда Роберт капризничал, хотел прогулять школу или просто хулиганил, говорила: «Ты же мужчина. Прими верное решение. Я знаю, ты поступишь правильно». И Роберт шел в школу, брал себя в руки, хотя ему очень хотелось плакать, кричать, бежать – куда угодно, лишь бы подальше от дома, Кети, тети Ники и всего того, что заставляло его быть мужчиной и вести себя достойно. Иногда с ним что-то случалось – неожиданно, непредвиденно, – и он задыхался, начинал кашлять так, что тетя Ника отводила его к врачу, подозревая астму. Врач говорил, что астмы у Роберта нет, а есть взросление. И прописывал режим дня, сон, отдых, полноценное питание, разумные спортивные нагрузки. Можно отвар пустырника или валерьяны на ночь. Роберт знал, что врач его понимает – он задыхался от слез. Кашлял, чтобы не расплакаться. Роберт физически чувствовал, что детство уходит. И это не было связано с переходом в старшую школу, как все думали. В то лето тетя Ника нашла Кети жениха. Не местного. Кети считалась уже слишком «взрослой» для невесты, но была такой красавицей, что никто не смел поспорить с очевидным. Она расцвела, немного поправилась, «не гремела костями и не тыкалась ребрами», как радостно всем сообщала тетя Ника, улыбалась так, что все вокруг становились счастливыми. У Кети вновь появились ямочки на щеках, которые так нравились Серго и которые так тщательно прорисовывал Роберт, когда писал портреты своей воспитательницы, подруги, первой любви – девушки, которая заменила ему всех. Роберт любил тетю Нику, но Кети стала для него вселенной. Роберт видел, что тетя Ника нервничает перед знакомством-сватовством. Она не знала, чего ожидать от дочери. И даже не знала, каким богам молиться, чтобы все прошло хорошо. Но Кети понравился жених – немолодой, старше ее на десять лет. Кети не стала бы врать и притворяться. Она смеялась, поправляла волосы, пошла танцевать, чего давно не делала. А Кети так танцевала лезгинку, что мужчины по углам разбегались, признавая поражение. В тот вечер Кети снова была легкой, удивительно красивой, яркой, страстной. Роберт, который тоже присутствовал на ужине, начал задыхаться. Тетя Ника объяснила гостям, что у мальчика астма. Но Роберт задыхался от ревности, любви к Кети и осознания того, что ее заберет этот старик, который сидит за столом. Роберт хотел выкрикнуть этому мужчине, что он хуже Серго, что он не знает, какая Кети, но не мог – кашлял, задыхался, а потом убежал в туалет – кровь пошла носом. Так уже бывало. Приступы совпадали с уроками физры или итоговыми контрольными. А теперь никто не догадывался, что Роберт страдал из-за Кети. Тетя Ника все правильно рассчитала – жених окружил Кети заботой, любовью, нежностью, но в его действиях чувствовались спокойствие, мудрость и уверенность взрослого человека. Кети согласилась выйти замуж. Роберт, которому об этом сообщила тетя Ника, пошел в ванную и разбил зеркало и плитку на стене. Потом безутешно плакал, не понимая, как мог такое натворить. Тетя Ника и прибежавшая Кети успокаивали Роберта и говорили, что для него ничего не изменится – и тетя Ника, и Кети останутся ему родными. Да, Кети уедет к мужу, но тетя Ника ведь никуда не денется, и Роберт не лишится дома. Тетя Ника не перестанет о нем заботиться. И Роберт сможет делать уроки в комнате Кети, если захочет. Брать ее грифельные карандаши, этюдник, книги – все, что пожелает. Она все оставит Роберту. Ничего в новый дом не заберет.