— Нет, Нора. Ужасно ты выглядела раньше. Сейчас ты явно менее ужасна. Уродливая. Но не ужасная. Желчь снова поднялась по моему горлу. Я впилась ногтями в свои ладони и надавила, надеясь, что острая боль позволит мне почувствовать себя лучше. Не помогло. Ужасная. Уродливая. — Одевайся. У тебя занятия, у меня нет времени ждать тебя, — мать захлопнула дверь, так больше ничего и не сказав. Трясущимися руками я опёрлась о раковину и заставила свой взгляд вернуться к зеркалу. Смотри, Нора. Смотри, кто ты. Девушка в зеркале отвратительна. Девушка, на которую никто не хочет смотреть. Уродливая женщина. Девушка, которая никогда не должна была рождаться. Девушка, по которой никто не будет скучать… *** — Ты должна будешь придти домой, — сказала мать, паркуясь перед Блекфилдским общественным колледжем. Я сидела, опустив голову, длинные светлые волосы закрывали моё лицо. Я надеялась спрятаться за ними и скрыться. После того, как я оделась, то попробовала спрятать шрамы. Тайно я совершала набеги на материнский ящик с косметикой и использовала её консилер (прим. ред.: маскирующее средство, корректор). Сегодня я не задержалась, как бывало обычно, на дорогих помадах и тенях, которые никогда не буду использовать. Я испачкала мерзкую плоть кремом и попыталась её затушевать. Я тёрла и тёрла, надеясь, что доказательство моего позора исчезнет. Не сработало. Если только не притягивало ещё больше внимания к месту дефекта. — Хорошо, — пробормотала я, уставившись на свои руки. — Выпрямись! И убери волосы с глаз! — крикнула мать, её голос резанул мои барабанные перепонки. Я попыталась сделать то, на чём она настаивала, но не могла показать своё лицо. Никогда… В частности, ей. — Я заплатила столько денег не для того, чтобы тебя просто исправили, и ты могла бы отгораживаться! — Это ничего не исправило. Я по-прежнему такая же, как была до этого, — прошептала я, надеясь, что она меня не услышит. Когда я научусь держать свои мысли при себе? Особенно мысли, которые могут меня ранить. Но слова не остаются внутри, там, где они должны находиться. — Что ты сказала? — Ничего, мама, — я почувствовала её руку в своих волосах. Ногти царапали мой скальп всё время, пока она их дёргала и тянула, пытаясь откинуть их с моего лица. Она стянула мои волосы в неряшливый пучок у основания шеи. Я почувствовала себя обнажённой. Выставленной напоказ. Ужасная. — Не знаю, в чём твоя проблем, Нора. Это лучше, чем то, что я привыкла видеть, когда была вынуждена смотреть на тебя, — она не сделала ничего, чтобы скрыть дрожь отвращения. — Не забывай, как ты выглядела раньше, — мама сказала это с такой злобой, с такой ненавистью, что я поняла — она этого никогда не забудет. У меня не было сомнений, что моё лицо, моё ужасное отвратительное лицо, преследует её в кошмарах. — По крайней мере, сейчас я могу на тебя смотреть. Её слова как ножи. Острые и смертельные. Впиваются прямо в мои внутренности. Похороненные глубоко, откуда нельзя будет показать раны. Но я не дрогнула. Я перестала показывать реакцию много лет назад. Я вышла из машины, сумка давила мне на плечи, подбородок опущен к груди. Я поспешила прочь от матери и её жестоких честных слов. Ветер, дующий мне прямо в лицо, заставил меня вздрогнуть. Я ненавидела чувствовать воздух голой кожей. Я проскользнула за ближайшее здание и высвободила волосы из резинки. Я дёргала, тянула, и почувствовала себя лучше только тогда, когда моё лицо снова оказалось за завесой бледных прядей. Мне стало комфортно, я пошла по направлению к классу. Никто не разговаривал со мной. Я ни с кем не разговаривала. Я не устанавливала зрительный контакт. Была осмотрительна. В любом случае, никто не замечал меня. Никто, кроме него. — Нора! Внутри всё сжалось и перевернулось. Я была одновременно напугана и рада. Противоречивые сложные эмоции съедали меня изнутри. Никто никогда не замечал меня. Но он видел меня каждый раз и всё время. Я не могла ничего скрыть от него. Он не позволил бы мне. Я остановилась и подождала, пока Брэдли Сомерс не догонит меня. Он бежал через газон, и я надеялась, что смогу улыбнуться ему. Хотя бы раз. Глубоко сидящая надежда была повержена и уничтожена. Затем я вспомнила, что могу улыбаться. Теперь… Я нерешительно растянула губы в выражении, которое никогда не использовала раньше. Кожа туго натянулась на моих зубах. Вверх. Вверх. Мне было больно улыбаться. И я прекратила попытки. Прикрыла губы пальцами. Скрывая кожу. Скрывая шрам. Парень остановился, когда оказался возле меня. Рваные джинсы Брэдли открывали окровавленные колени; и когда он сложил над глазами козырьком документ, я заметила, что костяшки его пальцев содраны и кровоточат. Порез на его лице выглядел воспалённым и свежим. Он не заботился о себе. Никогда. Брэдли мой друг. Мой единственный друг. И намного больше, чем друг. Наши отношения, зародились в результате одиночества двух человек, которые не могли быть более разными. Мы брали друг у друга то, в чём нуждались. И ничего не оставляли для кого-либо ещё. Он «выпивал» меня досуха. Я «съедала» его полностью Мы были недееспособными. Опасными друг для друга. Брэдли беспокоился и волновался обо мне. Порой он был жестоким и прямолинейным. Я же — тихой и стойкой. Но в темноте, в моём тёмном мире, парень был всем, что я имела. В его искусственном совершенстве я являлась единственной реальной вещью, на которую он мог смотреть. И он никогда не позволял мне уходить. Я никогда и не уйду прочь. Это не было выбором двух душ — Брэдли и моей. Держаться друг за друга было больно. Никто из нас не был счастлив. Но мы были едины в нашей убогости. — Я заходил к тебе домой на прошлой неделе, после операции, — сказал он, пытаясь заглянуть мне в лицо. Его потребность смотреть на меня всегда приводила в замешательство. Я отклонилась от него. — Я знаю. Мама говорила, — мы прогуливались вокруг стриженой лужайки. Не на солнечном свету. В тени. Там нам было комфортнее. Брэдли и мне. Холодным и одиноким. Вместе. — Ты могла бы позвонить. Я беспокоился о тебе, — его голос прозвучал озабоченно. Но что-то ещё крылось его тревоге. Поток обвинения. Осторожно, Нора. Осторожно. Сохраняй спокойствие… — Я устала, Брэдли, и много спала, — это правда. Мне нужно было поспать. Это было единственное место, где я не полностью себя теряла. — Я могу взглянуть? — спросил он, его голос стал мягче. Доброту Брэдли использовал в такие моменты, как этот. Когда были только мы.