Он едет домой по длинному бульвару, где много огней. Бывает, на него смотрят те, кто окажется рядом. Когда он улыбается, они чаще всего отводят глаза. Но Мартену нравится думать, что его улыбка остается с ними еще пару кварталов — что даже малейшее движение в чем-то значительно. Он уже довольно давно осознает, что любой человек в мире может оказаться его матерью, или отцом, или братом, или сестрой. Он это почти сразу понял, и еще он понял, что то, что люди считают своей жизнью, это просто ее условия. Правда ближе, чем кажется, и кроется она в том, что нам уже известно. III Обязанности Мартена в доме престарелых «Старлайт» многочисленны, но за день получается осуществить лишь малую долю. Постояльцы шумят по малейшему поводу: из раковины слишком медленно уходит вода; лампочка перегорела, я ничего не вижу; окно заклинило, а мне нужен воздух; не могу запустить DVD или найти пульт; очки тоже не могу найти, по-моему, их украли; цветам, которые сын принес на прошлой неделе, нужно сменить воду, а ваза слишком тяжелая. Они закрывают глаза, когда Мартен их причесывает. Некоторых нужно целовать на ночь или обнимать. Мартен заботится о них, а сам будто не старится. Когда он вечерами меняет им простыни, они смотрят, как он сражается с матрасом. Он их утешает и сидит с ними, пока они снова не устанут. Возле кровати всегда найдешь россыпь разноцветных таблеток и фотографии давно умерших в тяжелых рамках. На столе — аккуратно сложенные газеты, объявления, расписания игр в бинго, медицинские бланки, приглашения на выпускные церемонии и прочие свидетельства достижений. Все в жизни повторяется, но для кого-то другого. Сегодня Мартен идет по коридору с ведерком пластмассовых букв. Еще очень рано, только шелест кондиционера доносится через вентиляционные решетки в полу. В кафетерии пусто, но пахнет едой и отдушкой для ковра. Ковер тонкий, так что коляски и ходунки о край не запинаются. Есть место, где поставить их поодаль от столов. Некоторые постояльцы слишком горды и еще не освоились. Сейчас январь, но в Калифорнии всегда солнце. Коричневые кожаные сандалии смотрятся на Мартене благородно. У него белые, как зола, ноги, каждый волосок оживает в ванне. Ему нравится рассматривать свое тело в воде. Давно, в Париже, человек без лица отдал его на людной улице, чтобы оно стало предметом желания для покойной жены Мартена. Иногда он закрывает глаза и погружается в воду. В темноте, за завесой мыслей, его всегда кто-то ждет. Раньше Мартен невидимкой переплывал от одного человека к другому. Он был один, если не считать эха другого сердца. Отсутствие, которое позднее потребует Бога. Когда заканчиваются долгие дни, полные мелких проблем, Мартен вынимает ноги из сандалий и опускает их в тазик теплой воды с антисептиком, который сестра заказывает во Франции. По большей части, вечерами он смотрит телевизор. В дождь или ветер все выключает и открывает окно. Он был женат тридцать четыре года. Жили они в Пасадене. Воспоминания составляют ему компанию. Он не думает, что найдет кого-то еще. Он счастлив тем, что было. Желание утоляется памятью об исполнении. Белые буквы в ведерке сделаны из пластмассы. Тонкими корешками они крепятся к доске объявлений, испещренной дырочками. Буквы говорят без рупора. Мартен закрывает раму и отступает назад. В кухне слышен стук ножей. Смех. Отголосок радио. Стоя с доской в руках, Мартен думает, не лучше ли было сперва отнести ее ко входу в столовую, до того, как укрепил буквы. Но логика в этом случае едва ли применима: каждая буква весит не больше спички. В пятницу прибыл новый постоялец из Англии. Мартен помнит, что видел его в холле, потому что голова у этого постояльца очень обезображена. Он приехал на заднем сиденье белого «Мерседеса», всего с одним чемоданом. С ним был молодой человек, сын или внук, которого кто-то из местных признал по работе в кино. Когда Мартен рос в Париже, за их пекарней был переулок, а напротив парк. Мартену разрешали пойти туда побегать. Грубые мальчишки из многоэтажек иногда кидались камнями или загоняли его в переулок. Священники из близлежащей семинарии сидели на скамьях парами и тройками. Они шикали на задир и махали кулаками. Зимой священники носили длинные пальто и угощали друг друга сигаретами. На одном конце парка спали кучкой бездомные, расходившиеся с рассветом по городу. Мартен иногда носил им еду. Отец его всегда ругал, но ни разу не велел прекратить. У одного из тех бездомных тоже было увечье. Он почти не говорил и никогда не подходил ближе, поэтому Мартен старался принести достаточно еды, чтобы хватило на всех. С тех пор столько всего произошло, но ничего не изменилось. Мартен видит все тех же людей на скамейках в Санта-Монике, и, хотя выглядят эти иначе, поедают свои вчерашние пирожки из Café Parisienne с такими же лицами. Объявление закончено, но одна буква стоит низковато, она выпадает из слова, словно хочет сбежать. Приходите познакомиться с новым постояльцем Мистером Хьюго Сегодня в 15.00 В гостиной Мартен собирался посмотреть автогонки у себя в комнате. Обычно вечер субботы в его распоряжении. Но двадцать минут — это не страшно, и, наверное, подадут сэндвичи и печенье. У нового постояльца, мистера Хьюго, может даже оказаться интересная история. Может быть, он тоже когда-то был женат, а теперь вынужден жить один. Может быть, у него есть тайна, связанная с детством. «У всех нас разные жизни, — так думает Мартен, — но все мы, в итоге, чувствуем, вероятно, одно и то же и сожалеем о страхе, который, мы думали, как-то нас поддержит». IV Открыв все окна в кафетерии, Мартен проверяет вечно заедающий автомат со льдом. Ему хочется вернуться наверх и сделать тост, включив телевизор, но все вазы на столах пусты. Миссис Дойл настаивает, чтобы были цветы. Из-за этого прибавляется работы в саду, но Мартен не против, потому что с цветами веселее, и они напоминают ему о покойной жене. Возле сада есть пруд. На него прилетают стрекозы. Иногда Мартен оставляет тачку и идет за стрекозами к воде. Вода, как по волшебству, воссоздает образ дня, но ничего не помнит. Мартен срезает охапку фиолетовых цветов и заносит их в дом. Миссис Дойл приезжает после ланча. Окна закрыты, потому что работает кондиционер. Мартен слышит смех с кухни. Миссис Дойл будет довольна, что он сходил срезать цветов и что он при галстуке. Это создает ощущение профессионализма, говорит она, как и полные вазы, и работающий автомат со льдом. Мартен слышит миссис Дойл в кухне, но ее голос вскоре заглушает визг металлического бака, в котором кипятят воду. Пар и капли кипятка. Дребезг перевернутых чашек. Миссис Дойл, толкнув, открывает двустворчатые двери и вносит поднос с едой. Салат расставлен торчком вдоль края. Из редиски накручены украшения, похожие на арктические цветы. Сэндвичи нарезаны треугольниками. Скатерть жесткой глухой белизны. Фиолетовые цветы в вазах с чистой водой. Появляется шеф с подносом, полным чайных чашек и блюдец. На шефе желтый тюрбан. Его жена тоже работает на кухне. Раз в день они выходят во двор и ссорятся. Миссис Дойл пытается выровнять букву на доске объявлений, потом сдается. Мартен думает, чем мог бы сейчас быть занят: нарастающим ревом двигателей, мчащихся по асфальту, горячими покрышками, серой трассой, исполосованной черным. Пока шеф разливает чай, где-то в мире тысячи людей восторженно вопят, а мужчины ведут гоночные машины по кругу. Оглушительный шум, но пилоты ничего не слышат. На них под шлемами хлопковые балаклавы. Вес шлема не чувствуешь до конца гонки, потом начинают гореть плечи. В объятиях жен и любимых они станут повествовать о драме виража, об уколе волнения за пилота, чья машина разлетелась на куски. Состарившись, они будут видеть этот день во сне, лежа в постелях со стиснутыми зубами, давя дряхлыми ногами на призрачные педали. Мартен жует сэндвич. Огурец тонко нарезан и хорошо смешивается с маслом. С кухни слышны взрывы плача, потом снова смех. У одной из поварих родилась дочка, она приносит ее по воскресеньям. Миссис Дойл не возражает. Все ее дети выросли. Постояльцы по большей части в восторге. Многим хочется подержать младенца, но им не разрешают, так что они качают девочку в уме, вспоминая жизнь, которая у них когда-то была. Около трех появляется новый постоялец, мистер Хьюго. Голова его сильно изуродована. Мартен гадает, воевал ли он во Второй мировой. На вид он достаточно стар. Рот у него открыт, дыхание затруднено, но он без колебаний направляется к столу с сэндвичами. Глаза у мистера Хьюго молочно-серые, он, вероятно, не видит фиолетовых цветов. Потом его ноги внезапно подкашиваются, и он падает на пол. Мартен бросается к нему. Миссис Дойл вне себя. Шеф мчится в кухню, кричит, чтобы вышла жена, но старику осталась лишь пара минут. Мартен подхватывает старика и прижимает его к себе, как младенца. Мистер Хьюго дышит, он в сознании, но глаза у него блуждают. На губах кровь — он прикусил язык. Мартен видел такое и раньше. Он утешает старика, говорит, что ему сейчас помогут, и взгляд нового постояльца выравнивается. Мартен должен смотреть ему в глаза, помочь хоть чем-то, потому что умирать всегда страшно. Он гладит старика по голове и крепко его обнимает. Когда Мартен начинает напевать песенку, которую помнит с давних пор, в глазах старика светится узнавание. Голова у него изуродована, потому что много лет назад ему выстрелили в лицо. Понятно, что сейчас случится. Мартен склоняется и шепчет то, что прошептала ему покойная жена в свои последние секунды. Потом дыхание старика медленно и едва ли не умышленно останавливается. Пару мгновений он не понимает, что умер. Он чувствует сердце Мартена и принимает его за свое. V Когда приехала «Скорая», Мартен вернулся на свое место. Миссис Дойл смотрела, как санитары загружают в машину тело, и разговаривала с медицинским инспектором, который делал записи в блокноте. — Он ушел в лучший мир, — сказала она.