Роман Пролог Солнце еще не взошло, но уже были различимы все курганы и далекая, похожая на облако, Саур-Могила с покрытой легким туманом вершиной. Если подняться на нее, то оттуда видна равнина, такая же волнующая и безграничная, как небо, просматриваются далекие города, поселки и хутора, а за ними — синеющее у кромки горизонта море. Только здесь понятно, как много видела и знала древняя Могила на своем веку, олицетворяя собой время и пространство. Она зрила племена скифов и сармат, сходившихся в ковыльных степях в жарких братоубийственных сечах, греческие когорты и железные римские легионы, пытавшиеся объять необъятное, тьмы и тумены так и не дошедших до «последнего моря» грозных монголов. Слышала она пальбу запорожских мушкетов и вой ядер турецких пушек, звон шашек красной и белой конницы, рев танковых моторов группы армий «Центр» и праздничный салют Великой Победы, а потом все надолго стихло. Каждую весну зеленый простор у подножия Могилы алел россыпями полевых маков, летом по нему гуляли серебряные волны ковыля, а осенью и зимой пел песни летящий вдаль ветер. И над всем этим, в мирном небе, величаво парил беркут. Сильная и гордая степная птица. Превыше всего ценящая свободу. Часть первая На рубеже веков Глава 1 Дорога к дому Прощай, не горюй, Напрасно слез не лей, Лишь крепче поцелуй, Когда сойдем мы с кораблей!.. — бодро орали магнитофоны в разных местах перрона, где шла посадка в омытые майским дождем блестящие вагоны скорого «Мурманск-Москва». На Кольском шла демобилизация военных, отслуживших свой срок, и в их числе моряков Северного флота. Их черные группы в бескозырках с муаровыми лентами, щегольских бушлатах и широченных клешах виднелись тут и там. В одной из таких, с золотистыми якорьками «штатов»[1] на рукавах, радостно скалил белые зубы и юморил с проверявшей билеты молодой проводницей смуглый сержант, с гитарой на плече и небольшим чемоданом. — Приходи к нам в гости, — подмигивал карим глазом. — Спою тебе песню про любовь. — Да поднимайся уже, черт! — шутливо огрызалась та. — Обязательно приду, с веником, если начнете куролесить. — Все будет тип-топ! — рассмеялся кто-то из моряков, и вся компания, исчезнув в проеме двери, бодро зацокала подковками по крашеному металлу пола. Сержанта звали Сашка Шубин, родом он был из Донбасса и имел сербские корни. Остальные пять сослуживцев были кто откуда, с необъятных просторов Советского Союза. Все отлично владели стрелковым и прочими видами оружия, знали вождение, топографию и рукопашный бой, могли десантироваться с воздуха и воды в любую точку мира. В прохладных, пахнущих дальней дорогой купе плацкартного вагона уже шумно располагались группы демобилизованных. Каких тут родов войск, кроме моряков, не было! Ракетчики с аксельбантами на груди, пограничники в зеленых фуражках (один с собакой), танкисты, авиаторы, мотопехотинцы и стройбатовцы. Морпехи расположились в своем купе, сняв бушлаты, поместили всю хурду* на багажные полки и огляделись. — М-да, — сказал рыжий старший матрос с жетоном «За дальний поход» на форменке. — Не вагон, а Ноев ковчег. Многие рассмеялись. Соседями впереди была десантура, а сзади — пограничники со своим «мухтаром», у которого на шее висела медаль, не иначе за службу. Перед самим отправлением по вагону прошел патруль, старший которого, майор, громко объявил: в Петрозаводске будет второй, для профилактики пьянства и мордобоя. — Кто подорвет престиж Вооруженных Сил, — сказал он, обозрев «дембельский» вагон, — тот будет снят с поезда и помещен на гарнизонную гауптвахту! — Гафф! — басовито поддержал его, завиляв хвостом, серый друг пограничников. — Ну, тогда счастливого вам пути, — качнул фуражкой начальник патруля и последовал дальше. От головы состава донесся протяжный гудок, пронесся лязг сцепок, и перрон плавно покатил назад. — Наконец-то, — оживились дембеля. — Давай, машинист, наяривай! За окнами поплыли окраины столицы Заполярья, поезд сделал объемную дугу, открылась ширь Кольского залива. Во многих купе моряки с солдатами опустили окна и, высунувшись наружу, замахали бескозырками, беретами и фуражками. — Прощай, Флот! Прощай, Армия! В лица бил ветер. Соленый, влажный, морской. — Ну что, братишки? — вернул окно в исходное положение коренастый морпех. — Надо отметить такое дело! — А то! — ответили сразу несколько голосов, и стал накрываться «военно-морской стол». В других купе происходило то же самое. Многие ребята прибыли на вокзал из дальних гарнизонов полуострова и, как говорят, были с утра «не жрамши». Вскоре в вагоне запахло армейской тушенкой, копченой рыбой и колбасой, выданными на дорогу. Имелось в каждой группе и горячительное. Прихваченный с собой в плоских фляжках спирт-ректификат, а еще купленная во время ожидания в городе продукция ликеро-водочных заводов. Спустя час настроение поднялось еще выше, в разных концах вагона грохал веселый смех — началось единение родов войск и многие группы перемешались. Двое морпехов оказались у соседей — десантников, с теми их единило небо, а два пограничника с братом меньшим (того звали Джек, и был он с теленка), прихватив с собой бутылку «Агдама», переместились на их место. — Тебя чё, наградили им? — угостив овчарку бутербродом с паштетом, спросил Сашка у рябого ефрейтора. — Не, — принял тот наполненный стакан. — Мы вместе призывались. Это мой напарник. — Значит, он, как и мы, дембель?! — восхитились моряки. — Р-р-р, — наморщил нос Джек, а ефрейтор рявкнул «за боевое содружество!», и все сдвинули стаканы. К этому времени Марина — так звали проводницу — шустро разносила чай. Ей помогали два военных доброхота — авиатор с танкистом. Девушку наперебой просили «на минутку присесть» во всех без исключения купе, подводники угощали шоколадом, но та отказывалась, говоря «потом-потом, мальчики». Получили от ворот поворот и морпехи. Когда Марина и один из ее подсобных брякнули на их столик шесть подстаканников с горячим чаем, Сашка, как и обещал, пригласил девушку на песню. — Соглашайся, сестренка! — поддержали его друзья. — Он, черт, хорошо поет, даже африканкам нравилось! — Приходи вечером в служебное купе, — улыбнулась девушка. — Споешь, а заодно расскажешь про африканок. — Да, повезло тебе, брат, — пялясь вместе с другими на удаляющиеся стройные ножки, шмыгнул носом старший брат Джека. — Ну дак! — тряхнул вороным чубом Сашка, потянув сверху гитару. Кольский полуостров торчит из-под воды, Корявые березки цепляются за сопки! Гитара надрывается, звеня на все лады, Что Кольский полуостров не для робких!.. — полетела по вагону переиначенная на все лады лихая песня. Она будоражила, брала за душу и выжимала слезы гордости.