— Понял, — ответил тот, поставив сумку на табурет, и вместе с Дозором прошел к внутренней калитке. За ней белели известкой стволы десятка яблонь, слив и груш, а в конце усадьбы, на низкой лавочке рядом с плакучей ивой, у тихо струящейся воды, сутулился отец. — Здорово, батя! — пожав старику руку, уселся рядом. — А мы уж тебя заждались, — оживился тот. — Вот, собираю урожай, — кивнул на стоящую рядом корзину с золотистым анисом. Сашка взял один и смачно захрустел, констатировав «в самый раз», после чего оба закурили. — Ну, как дела на службе, сынок? — затянулся сигаретой отец. — Вчера взяли очередную банду. Полные отморозки. — Да, развелось этой погани кругом. Прям настоящая война, — вздохнул Иван Петрович. — Ничего, батя, прорвемся. Там мама зовет завтракать. — И то дело, — кряхтя, поднялся старый шахтер. — Бери корзину. На завтрак была жареная картошка с салатом из помидоров с родительского огорода, а к ним банка тушенки «Великая стена» и копченый сыр из гостинцев, доставленных Сашкой. — Зря потратился, сынок, — сказал Иван Петрович. — У нас с матерью все есть, урожай в этом году неплохой. — То так, — поддержала его мать, налив сыну чаю. — По хозяйству надо чего помочь? — прихлебывая его, спросил у отца Сашка. — Да нет. Все в порядке. — Ну, тогда я проскочу к Оксане. — Хорошая дивчина, — посветлела лицом мать. — Сколько лет встречаетесь, пора бы и жениться. — Точно, пора, — взглянул на сына отец. — А то гляди, бобылем останешься. — Не останусь, — рассмеялся сын и вышел. Оксаны, живущей на соседней улице, дома не оказалось, ее бабка сообщила, что внучка на работе, и Сашка на мотоцикле пострекотал туда, захватив подарок, янтарное ожерелье, на которое лейтенант копил несколько месяцев со своего жалованья. Проскочив утопавший в зелени Стройгородок, мотоцикл свернул к ЦГБ, расположенной в старом парке, и встал у одного из корпусов. Взбежав по ступенькам на крыльцо, Шубин потянул на себя стеклянную дверь и оказался в вестибюле с больничными запахами. — Здравствуйте, теть Маш, — сказал сидящей за перегородкой пожилой женщине. Та, мелькая спицами, что-то вязала. — И тебе, Шурик, не хворать, — качнула та сидящими на кончике носа очками. — Ты никак к Оксане Юрьевне? Она на втором этаже, в процедурной. — Спасибо, — улыбнулся Сашка и шагнул к лестничному маршу. Найдя на втором этаже нужный кабинет, постучал. Оксана, в белой шапочке и халате, сидя за столом, что-то писала. — Ой, Сашка! — обрадовалась она. — Каким ветром? — Степным, — белозубо рассмеялся гость. — А это тебе, — извлек из кармана и протянул девушке узкий пенал, — подарок. Та взяла, отодвинула крышку и прошептала: — Красивое какое, будто солнце… — Балтийский янтарь, — улыбнулся гость. — По поверью делает владельца красивее. Хотя этого у тебя и так с избытком. Оксана действительно была красавицей. Среднего роста, с точеной фигуркой и черными очами, как ее тезка из гоголевских «Вечеров близ Диканьки». — Кстати, — наклонился к столу Сашка, — ты когда заканчиваешь? Есть предложение смотаться на Донец, искупаться. — В три, — чмокнула его в щеку доктор, проходя к зеркалу, чтобы примерить украшение. — Саня, ты у меня такой! — обернулась, сияя глазами. — Ну ладно-ладно, — поднялся со стула ухажер. — Значит, в четыре я у тебя. Когда полуденная жара спала и со стороны степи повеял ветерок, они с Оксаной неслись в сторону Северского Донца по уходящей среди полей вдаль серой ленте асфальта. Вдали заблестела река, и мотоцикл свернул на грунтовку. — Ну, вот тут и станем, — подрулив к роще верб, тянущихся вдоль песчаного пляжа, заглушил мотор Сашка. В уши ударила тишина, нарушаемая пением дрожащего в небе жаворонка. Расстелив в тени деревьев плед и сняв одежду, пара с хохотом вбежала в воду. Парень замелькал саженками вперед, а девушка стала плескаться на мелководье. Накупавшись, с хохотом гонялись друг за другом по песку, Сашка ходил на руках и дурачился, а затем лежали в тени дрожащих листьев и слушали, как в бору считает года кукушка. Осенью они поженились. Свадьба была скромной, в небольшом кафе. Сослуживцы жениха, приехавшие из Луганска, подарили молодым телевизор «Самсунг» и розового живого поросенка. Вскоре после свадьбы молодая чета сняла комнату в Каменобродском районе областного центра, в доме дальней родственницы Оксаны. Жизнь продолжалась. Глава 5 Крот Вольготно раскинувшись в шезлонге на овеваемой легким ветерком террасе, майор Линник потягивал из бокала ледяной «Миллер» и наблюдал закат солнца над Северским Донцом. Утром он приехал с кураторским визитом из Луганска в Попаснянский отдел СБУ, расположенный в Первомайске, «озадачил» подконтрольных указаниями и полистал дела оперативного учета. Закончив дела, отобедал с начальником по фамилии Пасюк в коммерческом ресторане. По высшему разряду и с «Хеннесси», которому отдавал предпочтение перед другими напитками. — Командировка, Олег, у меня трое суток, — ковыряясь зубочисткой во рту, сказал радушному подполковнику. — У тебя, в принципе, порядок. Я же, знаешь, немного устал. Организуй мне номер на одной из загородных баз отдыха, а вечером, часов в восемь, навестим нашего клиента. — Слушаюсь, — изогнул спину Пасюк. А потом тихо спросил: — Номер с хорями?* — Естественно, — сыто икнул Линник. — Для начала пришли одну. Помоложе, и чтобы хорошо строчила. И вот теперь, накувыркавшись в прохладном пахнущем соснами номере с девицей (специально выделенный опер увез ее обратно), майор предавался размышлениям о жизни. Она была у Владимира Алексеевича двойная. До развала Союза — и после. Родившись, как и Шубин, в шахтерской семье, в одном с ним городе и на одной улице, с малых лет в семье Володя получал, однако, совсем иное воспитание. Его отец — Алексей Линник, родом с Западной Украины, происходил из «заможной» семьи, мужчины которой в годы войны, добровольно вступив в ряды УПА, активно боролись с оружием в руках против Советов и в результате бесславно кончили кто в густых буковинских лесах, а кто в лагерях ГУЛАГа. Тогда еще юному Алексею повезло. В начале июня 41-го он приехал погостить к своей родной тетке Полине, вышедшей замуж за москаля и проживавшей в Чутино, а с началом войны и оккупации немцами Донбасса вынужден был там и остаться. С местными пацанами собирал уголь на терриконах, стрелял из рогатки и ел галок, а еще мечтал вступить в полицию, но опасался появившихся в этих краях партизан. Когда же Красная армия освободила Луганщину и на службу стали призывать не угнанных в Германию ребят 1925 года рождения, тетка выправила восемнадцатилетнему племяннику метрику, по которой тому было всего шестнадцать. Новые друзья ушли на фронт и в большинстве погибли, а Алексей был определен в трудармию и стал работать подземным слесарем в шахте. Сразу после войны его тоже призвали (служил в оккупированной Германии), а после демобилизации вернувшись в Донбасс, тайно навестил Буковину. Там от дальней родни узнал, что случилось с его семьей, и быстро уехал назад, от греха подальше. Советскую власть Алексей никогда не считал своей. Так его учили родители и ксендз. Теперь стал ненавидеть. Но надо было строить свою жизнь при ней, что и стал делать. Для начала выбился в стахановцы и попал на шахтную Доску почета, будучи неплохим баянистом, принимал участие в художественной самодеятельности, на людях всегда был добр и приветлив. Женился на одной из местных девушек и построил напротив хаты тетки свой дом с обширной усадьбой, в котором вскоре запищали сыновья — старший Александр и младший Володя. Пока были малы, не неволил, а когда пошли в школу, исподволь занялся воспитанием потомков. Рекомендовал поменьше общаться со сверстниками — они, мол, быдло, научат плохому; стал прививать любовь к книгам Ивана Франко и Леси Украинки, а также к старой истории Украины, без москалей и коммунистов. Еще учил поменьше говорить, но больше слушать. В результате, под разными предлогами, те отказались вступать в комсомол. Отец, однако, скандал замял, а сыновьям наказал в комсомол вступить — желал дать молодым Линникам высшее образование. Но перед этим, сначала одному, а затем другому, рассказал о своих буковинских корнях, героях ОУН-УПА и дал напутствие: всегда помнить, кто они и откуда. Старший окончил Харьковский авиационный институт и уехал строить самолеты в Ташкент, а Владимир на четвертом курсе Донецкого политеха, попав на практику в Москву, отыскал там своего школьного друга. Как оказалось, отслужив срочную службу в погранвойсках, тот работал в КГБ, что вызвало при встрече живой интерес друга детства. Когда же приятели чуть выпили и обстановка стала совсем непринужденной, Володя между делом спросил, а нельзя ли и ему устроиться в «контору»? Мол, сам идейный, готовлюсь вступить в КПСС и не прочь стать бойцом невидимого фронта. — Почему нет? — оценивающе оглядел его Виктор. — Трудно. Но можно попытаться. И рассказал, как это сделать. Спустя год «технарь» учился в Киевской высшей школе КГБ, готовящей офицеров контрразведки. Окончив ее, получил звание лейтенанта и должность оперуполномоченного в Управлении по Луганской области. — Молодец, сынок, — сказал по этому поводу старый Линник. — Чую, далеко пойдешь. Но не забывай свои корни. — Не забуду, отец. Коммунистам, думаю, недолго осталось. Вскоре Союз рухнул, Владимир продолжил службу в «нэзалэжной» Украине и теперь не скрывал своих взглядов. Кроме того, стал зарабатывать капитал, как все силовики в новом государстве. А проще — крышевать. Тем более что обслуживал в Луганске крупное промышленное предприятие и курировал несколько райотделов СБУ на периферии. На первом за покровительство майор ежемесячно получал от новых хозяев заранее оговоренные суммы; начальники вторых отстегивали куратору за лояльность из своей доли. Теперь у Линника в Старобельске, куда переехала их семья, был свой, оформленный на жену, бизнес, состоящий из нескольких магазинов, и Владимир планировал обзавестись небольшой фабрикой. Она была в том же городе, принадлежала бывшему директору, а метод был довольно простой: рейдерский захват. С месяц назад он обратился за содействием в этом вопросе к своему приятелю детства Шубину, служившему в «Беркуте», обещая в случае успеха долю, но тот послал его «на хер» и едва не набил морду.