Они поговорили о Поле и о разных мелочах, избегая касаться войны, осады и ареста. Элизабет ни о чем не спрашивала, и тогда Жюль сам рассказал ей о случившемся, не упустив ничего, кроме унижений, которые перенес в плену. Элизабет слушала молча, ошеломленная несправедливостью событий. Рассказ мужа вновь заставил ее пережить горе и позор, отчего ее настроение стало мрачным. Когда он закончил рассказ, Элизабет встала и принялась расхаживать по тесной комнате. – Жюль, я ужасно несчастна! Как ты мог позволить всему этому случиться? – Как я мог? – Я люблю тебя. И всегда любила. Но должна тебе сказать: это так… так низко. Я разочарована, невероятно разочарована. Неужели ты не мог совершить там что-нибудь героическое? Неужели не мог… – Она осеклась. Вопрос жены привел Жюля в замешательство. Он даже отшатнулся от нее. – Ты бы предпочла, чтобы я погиб? – А ты сам? – простонала она, открывая то, что было на сердце. – Ты сам, Жюль? Неужели смерти ты предпочел все это? Да? – Боже мой, Элизабет! Мое предпочтение – восстановить свое честное имя. – Ты не понимаешь? Случившегося не изменишь. Наше имя уже не восстановишь. Даже если они тебя выпустят… – Если? – Ты ведь понимаешь, о чем я. Когда тебя выпустят, твое имя будет уничтожено. Люди охотно поверят в самое худшее! – Да плевать, во что они поверят! Важно, что я расскажу правду. Я не совершал того, в чем меня обвиняют! – Жюль, какой же ты простак! Ты бесхитростно смотришь на вещи, которые совсем не просты. Правда тут ни при чем! Не важно, совершал ты то, в чем тебя обвиняют, или нет. Все думают, что ты виновен! Неужели не понимаешь? Неужели тебе невдомек, что твой арест разрушил нашу жизнь? – Я… – Жюль взглянул на жену и увидел совершенно чужую женщину. – Боже мой! – печально пробормотал он. – Я не… Поверить не могу… Ноги не держали его, и он тяжело опустился на койку. Никогда еще он не чувствовал себя таким измочаленным. Казалось, он попал в туннель несчастий и обречен бродить вечно, не находя выхода. Ни лучика света, только тьма и открытия, одно неприятнее другого. Все казалось тяжелым и запутанным. Он обхватил голову руками и закрыл глаза. Элизабет смотрела на мужа с печальным снисхождением. Ей было по-настоящему жаль его. Он и в самом деле ничего не понимал. Она застонала, ненавидя это убожество и позор. – Жюль, – всхлипывала она, – прости меня. Это у меня в сердцах вырвалось. Я сбита с толку. Все это так несправедливо! Я вообще уже не понимаю, что́ говорю и чего хочу. Я… я просто не знаю. – У нее дрогнул голос, и она ссутулилась, привалившись к стене. – Я просто подумала, не была бы смерть лучше бесчестья. Жюлю было нечем ей ответить. Он мог ожидать от Элизабет чего угодно, только не этого. Он вдруг понял, что совсем не знает свою жену, и это открытие повергло его в молчание. Он никогда не оказывал ей столько внимания, сколько следовало бы. Он это знал и теперь раскаивался. Императорская гвардия всегда стояла у него на первом месте. Их супружеская жизнь была поверхностной. Жюль обеспечивал жене положение в обществе и сознание, что она находится под защитой мужа. Она отдавала ему свое тело и была матерью его сына. И это все? Неужели их жизнь и впрямь была настолько пустой? Присутствовала ли там любовь? Они когда-нибудь любили друг друга или разыгрывали спектакль, исполняя медленный никчемный танец? А сейчас он не знал, что́ сказать жене. Лучше смерть, чем бесчестье. Он уже говорил это себе. Он говорил это своим гвардейцам. А теперь слово «честь» в его мозгу потеряло четкость, и он перестал понимать значение этого слова. Все, к чему я прикасался, становилось мертвым. Крестьянка, ее ребенок, мои гвардейцы. Увечный юный солдат Этьен. Теперь и мы с Элизабет. Мы с ней тоже мертвы. – Спасибо, ваше преосвященство, что согласились меня принять. Вы так добры. Элизабет преклонила колени, поцеловала перстень на его руке и села на предложенный стул. Стул был бархатным и мягким, как и сам дворец – тихий, спокойный остров в океане безумия. Она оказалась в этом дворце, поскольку ей было больше не к кому пойти и еще потому что дворец епископа виделся ей лучшим местом. Бернар Делакруа, генерал, с которым она спала ради успехов военной карьеры Жюля, погиб близ Флуана вместе со своим кавалерийским дивизионом. Известие о его кончине Элизабет встретила с безразличием, если не считать досады от напрасно потраченных усилий. Он никогда не казался ей генералом, способным погибнуть вместе с солдатами. «Как жаль, – думала она. – Этого старика нет, и все мои старания пошли насмарку». Были и другие, не менее достойные кандидатуры, блистательные высшие офицеры, но обратиться к ним она уже не могла. Кто-то погиб, кто-то пропал без вести, а иные оказались в бельгийском плену. Из тех, кто мог бы ей помочь, не осталось никого, а на новые альянсы не было времени. Война оказалась невероятно разрушительной. Элизабет стала расспрашивать и искать пути. Тайные знаки постоянно указывали ей на епископа Булонь-Бийанкура. Этот человек успевал повсюду: заседал в комитете обороны и в комитете по продовольствию. Про него говорили, что он покупает и продает людей, как скот. Щупальца его влияния тянулись далеко. Он имел тесные связи с генералами и политиками. Его власть простиралась далеко за пределы Церкви. И потому, движимая отчаянием, Элизабет обратилась к нему, чтобы заключить сделку по освобождению Жюля. Она толком не знала, как будет расплачиваться за желаемое. Элизабет не питала иллюзий насчет благотворительных устремлений епископа, а денег для оплаты сделки у нее было мало. Ходили слухи о его плотских аппетитах. Сейчас, глядя на епископа, она надеялась на ложность этих слухов. – Что старый епископ может сделать для вас, дитя мое? – спросил он. Улыбка на его лице казалась приклеенной, холодные серые глаза оставались непроницаемыми. «Мне знакомы такие глаза», – подумала Элизабет. Она боялась епископа и инстинктивно чувствовала, что рассказы о его возможностях – не выдумка. Я пришла к тому, кто мне нужен. – Ваше преосвященство, я нуждаюсь в вашей помощи для вызволения моего мужа из тюрьмы. Речь о полковнике Жюле де Врисе. Его обвинили в дезертирстве. Разумеется, ложно. – Разумеется, – подхватил Мюрат. – Я слышал об этом деле. Полковнику очень не повезло. Но боюсь, мадам, вы преувеличиваете мои возможности. Я епископ, а не генерал. Я буду поминать его в своих молитвах. На что еще я способен, кроме молитв? – Вы слишком скромны, ваше преосвященство. Я говорила с офицерами, которые сожалеют, что в нынешние времена они генералы, а не епископы. – Элизабет подалась вперед. – Они, ваше преосвященство, уверены, что вы способны очень много сделать для освобождения моего мужа. Очень много. – Им более чем хватает забот с пруссаками, это верно, – согласился епископ. – Только, думаю, они недооценивают трудности самой Церкви. Война вызвала много смятения. Ничто уже не действует, как прежде. Люди отвернулись от Божьего мира, дабы гоняться за дьяволами войны. И тем не менее, да, с помощью всемогущего Бога я пытаюсь в меру своих скромных усилий быть полезным нуждающимся. – Мюрат многозначительно посмотрел на гостью; он знал о ее связи с покойным генералом Делакруа, которому никогда не хватало осторожности в таких делах. – Мадам де Врис, я знаю, что вы женщина смышленая. Вы едва ли пришли сюда без определенного замысла. Чего именно вы хотите от меня? Элизабет обошлась без околичностей. – Присяжных для трибунала будет назначать генерал Трошю. Я узнала, что он сделает это в ближайшие две недели. Есть три человека, которые с пониманием и честно относятся к положению моего мужа. – Она назвала фамилии, епископ кивнул, так как все трое были ему знакомы, и Элизабет продолжила: – Ваше преосвященство, было бы… полезно, чтобы эти люди вошли в состав присяжных. А когда их назначат, было бы… как это яснее выразить… было бы лучше всего, если бы они… – Знали, какой из вариантов правилен и справедлив, – договорил за нее епископ. – Конечно. Я вас понимаю. Все проще простого. Мюрат позвонил в колокольчик. Вошел слуга. – Принеси бренди, – коротко распорядился епископ. – Не хотите ли освежиться? – спросил он Элизабет. – Благодарю, ваше преосвященство. Пожалуй, я составлю вам компанию. Слуга исчез и быстро вернулся с хрустальным графином. Мюрат жестом отпустил его и налил Элизабет. Она сделала маленький глоток. Пила она редко, и бренди обожгло ей горло. Свою порцию епископ выпил залпом и быстро налил еще, затем повернулся к ней и улыбнулся. Элизабет внутренне собралась. Наступил деликатный момент. – Мои возможности таковы, что я мог бы оказать некоторое влияние на ваше дело. Правильнее сказать, я охотно готов попытаться. Я не верю в вашу наивность в подобных делах. Поэтому скажу просто: те, кто приходит в храм помолиться, обычно делают приношения Господу, дабы Его служители могли продолжать Его благие дела. Должен вас спросить, мадам: чего в этом доме Божьем могут ожидать от ваших молитв? Говорят, он не ходит вокруг да около. Элизабет покраснела и сделала большой глоток. Бренди обожгло ей горло. – Ваше преосвященство, боюсь, я едва ли смогу вам что-то предложить. Богатства у меня нет. Мой муж был… и остается кадровым офицером. За многолетнюю службу императору и стране он получал весьма скромное жалованье. Но то немногое, чем располагаю, я готова отдать. – Элизабет увидела, что епископ отвернулся, словно ему стало скучно. – Быть может, ваше преосвященство, вы сами что-нибудь предложите? Она мысленно застонала из-за собственного безденежья. Все эти годы ей было нечего отдавать кроме… себя. Епископ встал и подошел к окну. – Кое-что могу предложить, мадам, – помолчав, произнес он. «Ну вот опять, – подумала Элизабет, уверенная, что знает дальнейшие слова епископа. – Какие бы одежды ни носили мужчины, они одинаковы: внутри ничего, кроме похоти». – Что же это, ваше преосвященство? Епископ повернулся к ней, и их глаза встретились. Боже, какой же он уродливый! Отвратительные вздутые вены на лице. Чрезмерная полнота. Элизабет представила, как он придавит ее собой и ей придется нюхать его пот и зловонное дыхание, а его мясистые, унизанные перстнями пальцы будут лапать ее. Бернар хотя бы не заплывал жиром. – Вы ведь по-прежнему живете в доме вашего деверя, графа де Вриса, – сказал епископ. Неожиданный поворот разговора застал ее врасплох. – Да, ваше преосвященство. – У него есть нечто ценное… для меня. Элизабет покачала головой: – Увы, ваше преосвященство, граф не советуется со мной в делах, касающихся моего мужа. Но если у него есть то, что вы желаете, я обязательно к нему обращусь… – С этой ценностью он едва ли расстанется добровольно, – резко перебил ее Мюрат и приковал Элизабет взглядом, заставляя смотреть ему в глаза. – Речь о том, что нужно у графа забрать. – Je ne comprends pas[42][Я не понимаю (фр.).]. Элизабет с недоумением смотрела на хозяина дворца, не понимая, куда он клонит. Мариус Мюрат не забыл об участках земли, которые Анри не пожелал ему отдать. Не забыл он и своей ненависти к графине. Земля для епископа уже ничего не значила, если говорить о стоимости. Все внешние бульвары, задуманные императором, были построены и пережили самого императора. Епархия оправилась от безденежья, серьезного, но краткосрочного. Мюрат хотел заполучить землю, чтобы завершить незаконченное. Это было вопросом гордости. Победа являлась жизненным импульсом, привычкой, требующей подпитки, что он всегда и делал. – Вы знаете, где он хранит бумаги? Я имею в виду важные, касающиеся его владений. Элизабет моргнула. Она никогда не обращала особого внимания на подобные вещи. – Думаю, что да, ваше преосвященство, но граф не… – Оставим графа в покое. Я хочу, чтобы вы разыскали несколько документов. Я вам подробно расскажу, как они выглядят и что в них написано. Их вы привезете мне. – Ваше преосвященство, я… не знаю, что и сказать, – запинаясь, произнесла Элизабет. Выкрасть у Анри какие-то документы – вот уж чего она совсем не ожидала. – Мадам, позвольте мне говорить напрямую. Вы хотите, чтобы вашего мужа освободили невзирая на всю щекотливость его положения. Возможно, вас удивит, но я достаточно хорошо знаю обстоятельства его дела. Должен сказать, перспективы у него не блестящие. Вооруженные силы находятся в руках черни, не делающей различий между честным офицером и офицером-мздоимцем. Вовсе не это различие будет влиять на принимаемое ими решение. Они будут судить империю, подхлестываемые отчаянием низов, проигравших пруссакам на полях сражений. Справедливость в подобных случаях мало что значит. Вы просили меня сделать что-нибудь в пределах возможного, если на то будет Божья воля. Но для этого я должен зайти очень далеко. Я не могу обратиться непосредственно к генералу Трошю. Здесь требуется зайти с черного хода, открыв неприметную дверь. Действовать нужно с чрезвычайной осторожностью. Упомянутые документы – единственное, что может всерьез побудить меня взяться за это дело. Вы должны вручить их мне. Я внесу в них определенные изменения, после чего вы, как родственница графа, должны будете засвидетельствовать эти изменения, дабы впоследствии ни у кого не возникало сомнений в их подлинности. У меня есть свой нотариус – месье Паскаль, – с которым я тесно сотрудничаю в подобных вопросах. Он все подготовит. Только так можно освободить вашего мужа, мадам де Врис. Иного способа нет. У Элизабет заколотилось сердце. Обмануть Анри! Выкрасть у него документы, а потом засвидетельствовать подлинность подлога! Мало того, скрепить это своей подписью! Он же сразу все поймет и вышвырнет ее из шато. Епископ требовал слишком многого, на что она не могла пойти. – Ваше преосвященство, это невозможно! Документы еще куда ни шло, я могла бы их привезти, но что-то подписывать, свидетельствовать, как вы предлагаете… Он же сразу увидит! Он все поймет! Он меня уничтожит! Я не могу этого сделать, не могу пойти на такой риск! Епископ пожал плечами: