Поль умел определять по лицу настроение отца и знал, когда тот чем-то расстроен или готов обрушить свой гнев. Сейчас он видел, как отец прищурился, побледнел и передернул плечами. «Ну почему ты ничего не говоришь?! – хотелось крикнуть Полю. – Скажи им, что все это вранье, что все было совсем не так!» Но он не произнес ни слова. Выполняя требование дяди Анри, Поль сидел молча и мечтал, чтобы все скорее закончилось. Поль почуял беду, когда в руках обвинителя появилась толстая книга в синем переплете, где были записаны те, кто поступал на военную службу в Вузье. – Из этих документов явствует, что Виктор Делеклюз действительно является капитаном нерегулярных войск и что… – обвинитель снова схватил рапорт, поднял на уровень глаз и стал потрясать в такт каждому своему слову; наверное, для большей убедительности зала, – это… его… подпись. Никакой подделки. Никаких ошибок. Сличение подписей доказывает подлинность рапорта… В зале снова зашептались, и судья опять потребовал тишины. Судейские о чем-то спорили. Они делали это постоянно, демонстрируя скверные манеры и произнося высокопарные слова. Они не могли прийти к согласию ни в чем. Один говорил «да», другой «нет». Один говорил «сегодня», другой «завтра». Полю все они были одинаково противны, даже те, кто, казалось бы, должен защищать его отца. А эти защитники просто сидели и слушали все оскорбления в адрес полковника, всю ложь. Когда же им давали слово, они вставали и упражнялись в пустой болтовне. Полю хотелось, чтобы эти люди совершили какой-нибудь поступок, например выхватили сабли и устроили сражение, вывалив на стол кишки противника, а на пол – отрубленные головы. Но едва ли судейские умели сражаться. Даже дядя Анри сидел и слушал все эти мерзости. В зале стало душно. Воняло потом и застарелым табаком. Ближе к полудню жара и вонь сделались почти невыносимыми, однако заседание продолжалось. Новая буря разразилась, когда обвинитель вызвал свидетеля, которого не ожидал разыскать «из-за неблагоприятного протекания войны». – Сказал бы проще: «Из-за того, что пруссаки хлещут нас по заднице», – прошептал Мусса. Свидетелем оказался драгунский сержант – Поль узнал его форму, – высокий, сильный, исполненный присутствия духа. Он держался, словно кавалерийский офицер, и являл собой воплощение славы Франции. Форма на нем была новой и сверкающей. Красный мундир с белым поясом, на плечах алые эполеты, по бокам золотые пуговицы, начищенные кожаные сапоги до колена. Сержант снял золотой шлем и взял под мышку. Сам он стоял по стойке смирно, пока судья не вызвал его к столу. Глаза всего зала были устремлены на свидетеля, идущего к столу. Обвинитель попросил его представиться. По лицу отца Поль понял: тот вовсе не рад встрече с сержантом. Свидетель начал рассказывать свою историю, и это была история обвинений в адрес полковника де Вриса, излагаемая со спокойной уверенностью. Да, подтвердил он обвинителю, судье и зрителям, это он сделал приписку на обратной стороне рапорта Делеклюза. Да, это он видел, как полковник пытался сбежать от сопровождающего. Да, заявил он суду, он узнаёт этого человека. Сержант указал на Жюля де Вриса уверенно, без тени сомнения и каких-либо колебаний. Он говорил твердым голосом, убедительно и правдиво. Да, услышал суд, он оттащил полковника от сопровождающего, которого полковник едва не убил. А несчастный солдат всего-навсего выполнял свой долг и приказ по препровождению арестованного в Шалон. Да, он видел нападение с самого начала, видел, как полковник подкрался к сопровождающему, напал и начал безжалостно душить. Да, полковник сам признался ему, что пытался бежать! Да, слышал Поль: да, виновен, да, совершил, да, да, да… Ему хотелось заткнуть уши и закричать, хотелось вскочить, ударить сержанта по напыщенной физиономии и бить до тех пор, пока грязные, лживые сержантские мозги не потекут на пол. Дальше Поль не слушал. Он закрыл глаза и выкинул сержанта из своего сознания. Мусса наблюдал за двоюродным братом и видел одинокую слезинку, скатившуюся по щеке Поля. Слова тут были бесполезны. Мусса положил ему руку на плечо. Сержант едва успел вернуться на место, как в зал ворвался какой-то майор и бросился к столу. Подбежав к судье, он что-то возбужденно зашептал тому на ухо. Судья побледнел и поднял руку, требуя тишины в зале. Затем с предельно серьезным видом встал и обратился к суду: – Правительство национальной обороны сделало заявление… – Он откашлялся, и в зале стало тихо; все смотрели на судью. – Маршал Базен сдал пруссакам свои войска и город Мец. Маршал сделал это без каких-либо условий и не вступая в сражение. Пруссаки вошли в город. Наши доблестные войска взяты в плен. В судебном заседании объявляется перерыв на два часа. Да здравствует республика! Зал сотрясался от гула голосов. Все трое судей поспешно удалились. Рассерженные зрители дали волю своим страстям и глоткам, вымещая гнев на всех и ни на ком. – Последнее предательство империи! Трус! – орал кто-то. – Давайте его сюда! Мы ему покажем, как сдаваться! Какой-то старик, склонившись в три погибели, плакал горестными слезами. Охранники начали выпроваживать зрителей во двор, и зал быстро опустел. Поль слышал о маршале Базене и однажды побывал в Меце, однако известие не потрясло его, как взрослых. Его волновало другое: как отнесется к печальной новости отец. Жюль поговорил с Анри, затем встал, чтобы в сопровождении конвоира выйти из зала. Вставая, он впервые увидел Поля и застыл на месте. Поль вскочил с места. Какое-то время отец и сын смотрели друг на друга. Затем Поль пошел к отцу сначала неуверенно, но потом нахлынувшие чувства сами понесли его вперед. Последние несколько футов Поль буквально пролетел, врезавшись в полковника и обняв его за талию. Жюль находился в замешательстве. Он огляделся по сторонам, выискивая глазами свидетелей этой сцены. Никто, кроме Муссы, не обращал на них внимания. И тогда Жюль позволил себе похлопать сына по спине. – Отец, отец! – всхлипывал Поль, и слезы градом катились по его лицу. Он крепко обнимал отца, не желая отпускать. Жюль попытался высвободиться из объятий сына сначала осторожно, затем уже решительнее. – Поль, довольно, – сказал он. – Возьми себя в руки. Мы находимся в зале суда. Поль посмотрел на отца, улыбаясь сквозь слезы: – Отец, я по тебе скучал. Я очень хочу тебе помочь. Хочу что-то сделать, но не знаю что. Я хочу, чтобы они перестали лгать о тебе. Хочу заставить их тебя освободить. Я хочу убить всех пруссаков, всех здешних охранников, судей и юристов. Я хочу, чтобы ты поехал с нами домой. Жюль молчал, боясь, что у него дрогнет голос. Никогда еще он не испытывал такой потребности в сыне, как в этот момент, но не знал, как себя вести, чтобы его поведение не выглядело… слабостью. Поэтому он молчал и даже не пытался обнять сына. Чувствуя предельную неловкость, он мог лишь кивать. Потом кивнул Анри, чтобы тот увел Поля. – Поль, идем, – коснувшись плеча племянника, мягко сказал Анри. – Я не уйду! – заявил Поль. – Отец, пожалуйста, не прогоняй меня! Я не хочу уходить. Не хочу! Жюль вздохнул. Он отчаянно желал, чтобы Поль вообще не появлялся в суде и ничего этого не видел, чтобы Элизабет хватило материнской заботы и здравого смысла удержать Поля дома. Но разумеется, было слишком поздно. – Ну что ж, можешь остаться, если хочешь, – сказал он сыну. Жюля увели. Мальчики тоже вышли и теперь слонялись по прилегающим улицам. Поль так и светился счастьем. Наконец-то он поговорил с отцом. Даже возможность обнять отца существенно повлияла на его настроение и вселила уверенность в благополучном исходе. После мрачного утра настроение Поля здорово повысилось. Улицы, по которым бродили они с Муссой, были полны возбужденных горожан, сильно подогретых известиями с войны, где Мец – лишь недавний фрагмент общей картины поражений. Правительство воспринималось мягкотелым и ни на что не способным. Париж тлел и мог в любой момент вспыхнуть от собственного гнева. На ящиках стояли раздраженные ораторы и распаляли озлобленную толпу. – У нас будет новое правительство! – кричал какой-то человек, и слушатели одобрительно гудели. – Коммуна навсегда! В воздух летели шапки и шляпы, сверкали штыки. Люди обнимались и плакали от радости. – Да здравствует коммуна! Кто-то кинул в оратора камень, но промахнулся, и камень упал Муссе под ноги. Мусса отскочил и посмотрел на Поля. – Совсем как в тот день, когда пала империя, – сказал он, и оба поспешили обратно. Днем в зале суда было не продохнуть. Поль внимательно следил за процессом, подмечая каждое слово, звук и жест. Он догадывался, что наступил черед отца, поскольку обвинитель замолчал, а защитники, сидящие рядом с дядей Анри, вызывали свидетелей. Эти свидетели говорили об отце только хорошее. – Де Врис – прекрасный офицер, – заявил невысокий усатый человек по фамилии Распай. «Для офицера он слишком невысок, – подумал Поль. – Я с ним одного роста. Ну, почти». Однако этот человек был не просто офицером, а настоящим генералом. Меж тем обвинитель прицепился к его форме и закричал: – Это непорядок! Никакой Императорской гвардии больше нет. У этого свидетеля нет права давать показания! Тогда один из судей велел обвинителю заткнуться и сесть на место. Поль подумал, что это самый яркий момент всего судебного процесса. После Распая выступали другие офицеры: полковник и майор. Оба рассказывали удивительные вещи о службе отца в Италии и Африке и о том, как он служил Франции. Их рассказы пьянили не хуже шампанского. Поль жадно ловил каждое слово. Под конец заседания слово предоставили самому Жюлю де Врису. Поль толкнул Муссу, желая убедиться, что тот внимательно слушает. «Теперь они все заткнутся, – думал Поль. – Больше никто не усомнится в правдивости его слов». Отец говорил негромко, но сильным, твердым голосом. Интонации приковывали к себе внимание зала, что прежде не удавалось никому из выступающих. Этот голос Поль слышал тысячу раз; голос, велевший ему прекратить одно занятие и начать другое; голос, который всегда отчитывал или поучал. Поль внимательно слушал этот голос, повествующий о том, что происходило с полковником с того самого дня, как он уехал из Парижа на прусский фронт. Отец рассказывал свою историю со всеми подробностями, не упуская ничего: от дыма над Шалоном до прусского уланского патруля в лесу и положения тел в крестьянском доме. Говоря, он смотрел судьям в глаза. Он стоял, подняв голову и расправив плечи, и Полю казалось, что отец выглядит в миллион раз лучше драгунского сержанта. И то, о чем рассказывал полковник, противоречило сержантским словам. Вместо кавалерийских атак отец говорил о пьяных солдатах. Вместо тайных патрулей – о сожженных французских припасах. Вместо героических сражений французские солдаты, по словам отца, убивали женщин и детей. Все это создавало чудовищную путаницу. Поль не знал, как соотнести одно с другим. Поль видел, что судьи внимательно слушают отца. Все трое подались вперед и наклонили голову, словно желая получше услышать. Однако присутствующие в зале такого внимания не проявляли. До ушей Поля долетали шуточки, сомнения и гадости, которые сопровождали каждое отцовское слово и заявление. Зрители смеялись, качали головой и ворчали, что создавало в зале атмосферу невнимательности и недоверия. Поль сердито смотрел на них. Это же мой отец выступает! – Когда Делеклюз понял, что я поймал его с поличным на убийстве, он взял меня в плен, – донеслись до Поля отцовские слова. – Это был человек с исковерканной психикой. Его рапорт – месть империи. Делеклюз писал это в пьяном состоянии, когда мы сидели у походного костра. Он желал только одного: лишить меня чести. Составляя рапорт, он лелеял уверенность, что империя попадет в руки пруссаков и суд надо мной явится результатом… – Отец говорил почти час и под конец охрип. – Я не считаю себя виновным ни по одному пункту предъявленного мне обвинения. Я не трус. Я рассказал вам полную правду о том, что делал сам и что делали со мной. Я готов сражаться за мою страну. Я готов за нее умереть. Такой вдохновенной речи Поль еще не слышал. Ему хотелось вскочить и закричать, но на остальных присутствующих слова отца не произвели особого впечатления. Люди внимательнее слушали заключительные слова обвинителя. – Вся история Франции покрыта воинской славой, – говорил обвинитель. – Два века подряд наша страна держала в руках всю Европу. И нынешнее сокрушительное поражение Франции на поле боя невозможно было бы представить, не явись они результатом двуличия, предательства и дезертирства офицеров на ключевых направлениях. Мы видели это в Седане, где человек, изображавший из себя императора, совершал отвратительные поступки, а затем отправился к немцам с белым флагом. Это же сегодня произошло в Меце из-за бесхребетных действий труса, которого совесть не позволяет нам назвать маршалом Франции. А теперь, – обвинитель вновь остановился перед Жюлем и наклонился почти к самому его лицу, – мы это видим в самооправданиях Жюля де Вриса. На примере этого человека мы видим, как рушится могучий хребет Франции. Для него может быть только один конец. Честь и слава Франции требуют от вас, уважаемые судьи, чтобы этот низкий и изворотливый трус получил пулю в лоб. Толпа взорвалась. Такого грохота Поль еще не слышал. Его вновь охватил ужас. Испуганный Поль был близок к панике. Он напоминал себе, что мнение присутствующих ничего не значит. Ведь дядя ему говорил: все зависит от судей, принимающих решение. Но Поль смотрел на ликующую толпу, на судей, допускающих это беснование, и дядины заверения не помогали. Совсем. Когда зал утихомирился, выступали и другие судейские, но из-за духоты и обилия противоречивых впечатлений в мозгу Поля все смешалось. Под конец судья, сидящий посередине, объявил, что суд заслушал показания всех свидетелей и завтра утром вынесет решение. «Ну почему им нужно тянуть до утра?» – недоумевал Поль, вставая вместе со всеми и где-то радуясь окончанию этого длинного, тяжелого дня. Должен вас огорчить: майор Дюпре погиб под Флуаном. Установить, где сейчас остатки его отряда, невозможно. Никаких следов Делеклюза. Продолжаю поиски. Бланки Эту записку Анри получил после дневного заседания суда. В Париж она прибыла тремя днями ранее с голубиной почтой – одно из тысяч микроскопических посланий на фотографической бумаге. Властям понадобилось несколько дней, чтобы перенести содержимое каждого послания на обычную бумагу и доставить адресатам. Сообщение Бланки чудесным образом все-таки достигло шато. Прочитав послание, Анри упал духом. Он долго спорил с собой, показывать послание брату или поберечь Жюля от ужасного известия. Шансы полковника стремительно таяли, а может, вообще уже исчезли. «Великий граф де Врис перепробовал все и потерпел полное фиаско», – мысленно ругал он себя. Надо было послушаться Бланки еще тогда, когда тот предлагал вытащить Жюля из тюрьмы. Теперь может быть слишком поздно. И все же Анри решил показать записку Жюлю. Не мог он врать брату. По дороге к Военной школе граф слышал ритмичную барабанную дробь rappel[45][Сигнал военного сбора (фр.).], призывающую Национальную гвардию к оружию. Звук мятежа, звук террора, который в последний раз Париж слышал в дни революции 1789 года; звук, за которым следует смерть. В послеполуденные и вечерние часы город превратился в горнило нового восстания. За сокрушительными известиями из Меца и Ле-Бурже последовали слухи о перемирии с пруссаками. Правительство обсуждало вопрос о выплате значительной контрибуции ради прекращения войны, а также о передаче пруссакам Эльзаса и Лотарингии. Толпа, ворвавшаяся в Отель-де-Виль, была по горло сыта таким правительством. Генерала Трошю и его министров взяли в заложники. Войска в парижском квартале Бельвиль, населенном рабочими, в полном составе взбунтовались против властей. Комитет общественного спасения объявил правительство низложенным и провозгласил создание Коммуны. Войска, еще верные правительству, ждали на Вандомской площади приказа о подавлении мятежа. С начала осады не прошло и двух месяцев, а Париж, как предсказывал Бисмарк, уже вцеплялся себе в глотку. «И в такой атмосфере мой брат ждет приговора», – мрачно думал Анри. Жюль прочитал записку, поданную братом, скомкал и бросил на пол, кивнув так, словно ждал этого. За недели, проведенные в заключении, он не раз видел, как других арестантов уводили с внутреннего двора. Затем слышались винтовочные залпы расстрельных отрядов. Узники больше не возвращались. Последнего расстреляли два дня назад. Полковника обуревали тягостные мысли. – Я слышал барабаны, – наконец проговорил Жюль. – Боюсь, дело дрянь. – Анри рассказал о том, что видел по пути сюда. – Еще до окончания суда над тобой может вспыхнуть гражданская война. Я не знаю, в чьих руках будет власть к утру и как это повлияет на исход твоего процесса. Если повлияет, то лишь в худшую сторону. – Куда уж хуже. Боже мой, пруссаки у городских ворот, а внутри теперь le spectre rouge[46][Красный призрак (фр.).]. Никогда бы не поверил, что события могут так быстро принять скверный оборот. Вечером над городом разразился ливень и не утихал всю ночь. Жюль не сомкнул глаз, прислушиваясь к равномерному стуку дождевых струй. А в шато Поль молился, лежа в кровати. Его беззвучные молитвы перемежались клятвами, обещаниями и заявлениями. Это была первая ночь, проведенная им в страхе. – Спишь? – шепотом спросил он Муссу. – Нет. – Думаешь, его выпустят? Мусса молчал. В окно барабанил дождь. – Да. А ты? Снова тишина. – Да. Анри и Серена тоже не спали. Они лежали в объятиях друг друга и слушали разбушевавшуюся стихию. Подрагивало пламя единственной свечи. Анри поделился с женой своими сомнениями. – Никто не смог бы сделать большего, – возразила она. – Я мог бы вызволить его. – А я бы взялась тебе помогать, после чего мы бы тоже угодили в камеру вместе с твоим братом или оказались бы изгнанниками. И кто бы тогда нам помог? – Серена крепко сжала руку мужа. – Это не выход. Любовь моя, ты сделал все, что должен. Верю, твои усилия не пропадут даром. Завтра его освободят.