– Серена, в этом путешествии я главный. – Что сделано, то сделано! – хмыкнула она. Разъяренный Тамрит вонзил копье в землю: – Я не подчинюсь! – В таком случае ты оскорбишь всех нас и будешь отвечать перед аменокалем. Тамрит выругался. Эта женщина слишком независимая, слишком властная, а он безнадежно влюблен в нее. Он ухаживал за ней два года, дарил верблюжье мясо и прекрасные ткани, писал стихи и вообще делал все, на что способен влюбленный мужчина. Но она оставалась равнодушной и недосягаемой. А сегодня она посмела с ним спорить и унизила перед другими. Проклятая женщина! Конечно же, она была права. Если она даровала безопасный проезд, ему не оставалось ничего иного, как согласиться с ее решением. «Хотя бы до тех пор, пока не представится благоприятная возможность», – подумал он. Серена заметила его нерешительность и поняла: удача на ее стороне. Теперь нужно побыстрее закончить начатое. Она подъехала к Анри и заговорила быстро и властно: – Мои спутники подумали, что вы разыскиваете оружие. Я заверила их, что это не так, но если оружие у вас действительно есть и вы попытаетесь применить его против нас, ваша смерть, Анри де Врис, наступит очень скоро. Я собственноручно вас убью. Но если хотите, я предлагаю вам безопасный проезд. Можете отправиться с нами в Арак, где покажете свою летающую машину нашему правителю. А там примкнете к какому-нибудь торговому каравану и вернетесь на север. Анри мешкал, просчитывая имеющиеся возможности, которые в данный момент были ограниченны. Он не знал, можно ли доверять словам этой женщины. Она завораживала его и, похоже, пользовалась влиянием среди соплеменников. Чувствовалось, ее слова обладают большим весом. Невероятно, но она управляла мужчинами. Какая африканская или, если уж на то пошло, европейская женщина вела себя подобным образом? Он повидал достаточно базаров, городов и деревень на севере Африки, где женщины выглядели робкими и бесправными существами, закутанными в паранджу ничтожествами. Отцы и мужья держали их под замком, требовали от них беспрекословного подчинения и били, как мулов. Эта женщина не являлась робкой и бесправной; не она, а мужчины прятали свои лица. Что же это за народ такой – туареги? На севере он вдоволь наслушался рассказов о вероломстве туарегов и сообщений о десятках путников, убитых ими. Однако сейчас ему и Гаскону предлагали безопасный проезд. Анри знал: если ткань оболочки шара сильно повреждена, починить его в здешних условиях не удастся. А если слова женщины о ветре – правда, нужного ветра можно так и не дождаться. Идти одним – сущее безумие. Даже если они с Гасконом и решатся на такое, есть опасность столкнуться с другим караваном и быть убитыми на месте. Серена слышала недовольные голоса соплеменников и знала, насколько опасно сейчас медлить. В любой момент она могла потерять контроль над ситуацией. – Решайте как можно быстрее, – поторопила она Анри. – От этого зависит ваша жизнь. Анри взглянул на Гаскона. Тот, оценив их шансы, посчитал благоразумным согласиться, о чем и сообщил кивком. – Ваше предложение с благодарностью принимается, – сказал Анри. – Сочтем за честь ехать вместе с вами. – Тогда собирайтесь. Воздухоплаватели свернули шар, собрали и сложили в кучу уцелевшие остатки багажа. Анри разыскал винтовки, упавшие в песок и придавленные обломком корзины. Он вел себя предельно осторожно, стараясь, чтобы туареги видели каждое его действие и не могли превратно истолковать. Винтовки он завернул в покрывало и опустил в корзину, которую предстояло погрузить на вьючного верблюда. Анри и Гаскон хотели помочь с погрузкой, но туарег по имени Бузу, одетый во все белое, бесцеремонно их отогнал. Он занялся этим сам, шипя, ругаясь и уговаривая животных без лишних капризов сделать то, что от них требуется. Бузу один возился с верблюдами. Остальные туареги молча сидели в тени. В них не ощущалось чрезмерной враждебности, но держались они замкнуто и недружелюбно. Когда караван наконец-то был готов тронуться, Анри обнаружил, что выделенный ему ездовой верблюд имеет скверный нрав. Верблюд – животное, чье поведение отличается контрастами. В зависимости от настроения он может быть либо совершенно несносным, либо благородным и великодушным. К тому же он обладает способностью выглядеть совершенно естественно в любом обличье. Всадник забирается на верблюда, когда тот стоит на коленях, затем верблюд встает, и всадника резко отбрасывает назад, потом вперед и снова назад. Верблюд Анри дергался в разные стороны, отчего едва не сбросил его, вынудив схватиться за шею и сползти вбок, где Анри повис в опасной позе. Серена, уже находившаяся в седле, вовремя подоспела графу на помощь. – А вы, месье, в корзине шара выглядели лучше, – весело сказала она, изо всех сил крепясь, чтобы не засмеяться. Анри застенчиво взглянул на нее и покраснел. Кое-как он переполз по верблюжьей шее обратно в неудобное кожаное седло, попутно выронив сумку. Он тупо смотрел на упавшую сумку, раздумывая, как спуститься за ней и при этом окончательно не потерять достоинства. Гаскон уже сидел в седле, как и все туареги. И вновь графу помогла Серена. – Сейчас подниму, – сказала она. Она легко спрыгнула с верблюда, подхватила сумку, протянула Анри и снова забралась в седло. Ее верблюду даже не пришлось становиться на колени. – Merci, – благодарно закивав, произнес Анри. – Сколько дней займет путь до Арака? – Восемь. – Через восемь дней я стану превосходным наездником. – Или вы с верблюдом поменяетесь местами, и он поедет на вас, – засмеялась Серена. Они ехали быстро, двигаясь гуськом по узкому вади, змеившемуся вдоль подножия плато. Караван покрывал милю за милей, не останавливаясь и не сбавляя скорости. Ехали молча. Верблюды были превосходными животными, полными сил, шли быстро, ударяя копытами по мягкому песку и выдерживая темп. Подражая манере езды туарегов, Анри обвил ногами верблюжью шею, но его верблюд не реагировал на движения ног. Упрямое животное так и норовило выбиться из цепи, чтобы полакомиться колючками или листьями редких кустов, однако Анри пресекал все поползновения, туго натягивая поводья. Несколько раз он дергал за носовое кольцо, ловя на себе злобный взгляд верблюда, а однажды тот попытался его укусить. Графу оставалось лишь надеяться, что за время пути между ними установится пусть и напряженное, но взаимопонимание. Достав записную книжку, Анри попытался вести путевые заметки и делать зарисовки, однако качка делала это невозможным. Спрятав книжку, он довольствовался тем, что просто наблюдал, любуясь видами с высоты верблюжьей спины. Через какое-то время вади стало шире, и вскоре граф поехал рядом с Сереной. – Вы меня радуете, месье де Врис. Вам удалось весь путь продержаться в седле! – Он дожидается вечера, чтобы сбросить меня, – с грустью признал Анри. – Думаю, верблюду было бы предпочтительнее видеть меня в корзине воздушного шара. Главное – не забыть, что к нему нельзя поворачиваться спиной. Серена показала Анри, как туареги сидят в седле, держат поводья и заставляют верблюда отвечать на движения ног. Для последнего графу понадобилось снять сапоги. Но верблюд не желал откликаться. Он громко возмущался и недовольно плевался, потешая Серену. – Должно быть, ему не по нраву ваши французские ступни. – А где вы так хорошо научились говорить по-французски? – спросил Анри. – Мне шел десятый год, когда весной мы небольшим отрядом отправились в Эль-Гасси, – начала она. – Я оторвалась от своих спутников, забрела в сторону, споткнулась и упала со скалы. При падении я сломала ногу, да так сильно, что кость пропорола кожу и торчала наружу. Никто из нас не знал, что делать. Обычно лечением ведал марабут, но его с нами не было. На этом мое путешествие прервалось. В городке, куда меня принесли, жил французский миссионер из Алжира. Один из «Белых отцов»[9][«Белые отцы» – католическое миссионерское общество.]. Он умел врачевать переломы, вернул кость на место и закрепил ногу. В довершение к сломанной ноге я подхватила лихорадку и чуть не умерла. Я долго пролежала, не в состоянии подняться с постели. Тогда-то он и стал учить меня французскому языку. – И прекрасно научил. – Он был добрым человеком. Выращивал овощи и раздавал жителям, хотя самому не оставалось. Он пытался обратить меня в свою веру. До этого он пытался обратить других, но безуспешно. Так никого и не обратил… А потом кто-то перерезал священнику горло, и мои уроки прекратились. Анри поразило, с какой будничностью Серена поведала о гибели священника, словно подобное было совершенно естественным явлением. – Кто это сделал? – Не знаю. Думаю, что шамба. – В устах Серены слово прозвучало как ругательство. Так называли арабов, обитавших в центральных оазисах севера, тогда как туареги относились к берберским народам. Между теми и другими веками велась кровавая вражда с нападением на караваны и разграблением лагерей, что омрачало жизнь многим поколениям. – Они строго придерживаются ислама и терпеть не могут «Белых отцов». Рано или поздно того священника все равно убили бы. – Тогда почему шамба не тронули вас? – Они, конечно, бен халуф. Но даже эти сыновья свиней не посмеют причинить зло маленькой девочке. И потом, священник надежно меня спрятал. Он тревожился о моей безопасности. Боялся, что расправятся со мной, а оказалось – расправились с ним. Найди меня шамба в его доме, они бы взяли меня в плен, а потом продали бы моим соплеменникам. Шамба ненавидят нас сильнее, чем… вас, и любым способом хотят нам навредить. Им никогда не удавалось подчинить нас или заставить жить так, как они. Когда мы сражаемся с ними, им здорово достается. Для них это хуже смерти. Они зовут нас «покинутыми Богом», но Бог, как видите, нас не покидал. Он вокруг нас. – Широким жестом Серена обвела впечатляющую местность, по которой они ехали. На западе тянулась цепь невысоких дюн. На солнце их склоны из твердого песка отливали медью. К востоку простиралась равнина, усеянная камешками всех мыслимых цветов: от оранжево-розового до темно-пурпурного. Впереди поднималось плато, испещренное зазубренными расселинами, по краям которых росли упрямые колючие деревья с яркими цветами. В ландшафте не было никакой монотонности, ничего тусклого и пустого. Для Анри это был многоликий мир, где сюрпризы подстерегали на каждом шагу. Ветер прибивал волосы к лицу Серены, и она их откинула. Анри поймал себя на том, что во все глаза смотрит на нее. Его поражала сложность характера этой женщины из пустыни, искренней в словах, свободной духом, непринужденно смеющейся и умеющей довольствоваться малым, но готовой в любой момент заглянуть в лицо смерти. Сахара была суровым местом, рождавшим крепких людей. Граф не сомневался: если понадобится, Серена с одинаковой легкостью способна поцеловать человека и убить его. Она была чистой и немного дерзкой. Ему это понравилось, особенно дерзость, ибо ее поведение сильно отличалось от того, что он всегда видел у женщин. Анри привык к женщинам, лебезящим перед ним из-за его богатства и положения. На Серену ни то ни другое не произвело бы ни малейшего впечатления. Казалось, все, что ей нужно, находится внутри поклажи ее верблюда. Эти мысли отвлекли его от того, о чем рассказывала Серена. Она поймала его взгляд. Несколько секунд они пристально смотрели друг на друга, затем она опустила глаза и продолжила рассказ: – …Северные оазисы. Там у меня была возможность поупражняться в вашем языке с французскими поселенцами. Пару лет назад я сопровождала моего дядю в Алжир. Он великий марабут и многому меня научил. – Серена пояснила, что марабутами называют святых людей, обучающих туарегов религии; они же исполняли роль врачей, а еще учили соплеменников астрономии, географии, ботанике, чтению и письму. – Дядя совершал паломничество в Мекку. Я осталась в городе и ждала его. Там-то я и увидела воздушный шар. Летающий, – добавила она. Весна в пустыне была теплой, но не жаркой. Караван беспрепятственно двигался дальше. Время перевалило за полдень, а послеполуденные часы незаметно перешли в ранний вечер. Анри и Серена ехали рядом и говорили без умолку, забыв об остальных. Караван растянулся в длинную цепь. Верблюды шли уже не так резво, как утром. Местность постепенно становилась все более равнинной. Жесткий песок вади стал мельче и мягче. Среди песка поблескивали разноцветные камешки. Анри и Серена непринужденно разговаривали обо всем на свете. О птицах, которые им встречались, о съедобных и ядовитых растениях, о султане Стамбула – Серену интересовало, правда ли, что он купается в золотой ванне, – о кораблях, бороздящих Средиземное море, о рогатых ящерицах и змеях. И конечно же, они говорили о пустыне: ее погоде, ночах, ливнях, заливающих все вокруг, о ее характере и красоте. Казалось, Серена знала о пустыне все и на все смотрела внимательными и восторженными глазами. Заметив что-то вдали, она молча пришпорила верблюда и устремилась вперед. Вернулась она с изящной песчаной розой – пустынным каменным цветком, отшлифованным эонами ветров. Серена протянула розу графу. Чтобы принять подарок, Анри пришлось наклониться. Он едва не потерял равновесия, но Серена другой рукой подхватила его, одновременно передав розу. Их руки соприкоснулись. Прикосновение было мимолетным, но оба ощутили волшебство этого мгновения. Анри негромко пробормотал слова благодарности и взглянул на розу. Ее кристаллы сверкали на солнце. Граф бережно убрал розу во внутренний карман плаща. Они с Сереной обменивались рассказами о местах, где успели побывать. Затаив дыхание, она слушала о реке Сене, которая лениво текла мимо его дома, образуя дугу, о заснеженных вершинах Французских Альп и скандинавских ледниках, которые ему доводилось пересекать. Она рассказывала графу о больших караванных путях и пещерах с древней наскальной живописью, свидетельствующей о том, что когда-то на месте пустыни были джунгли с плодородной почвой и обилием животных. Граф с интересом узнал об охоте на страусов, длившейся два, а то и три дня. Указывая на внешне неприметные места, Серена говорила, что там можно найти воду. Анри слушал и удивлялся. Еще более удивили его слова Серены о том, какой гром стоит над дюнами, когда восходит солнце. Было столько всего, о чем хотелось рассказать друг другу, столько впечатлений, которыми они жаждали поделиться. Оба захлебывались словами, не замечая хода времени. Тамрит дважды подъезжал к ней, требуя прекратить глупую болтовню с французом и вести себя достойнее. Дважды она прогоняла его, и в ее голосе полыхал огонь. Тамрит хмуро удалялся. Ему было тошно. Его приводила в отчаяние пропасть, отделявшая его от предмета желаний и того, что он мог бы получить в случае благосклонности Серены. Год за годом она отвергала предложения потенциальных женихов. Тамрит знал, что значительно опередил других на пути к завоеванию ее сердца. Но сегодня он вдруг с предельной ясностью увидел контраст между тем, как она отвечала ему, и ее поведением с французом. Да, Тамрит любил слушать ее смех, однако его терзало, что даже смех у нее изменился в общении с этим проклятым икуфаром. С Тамритом она никогда так себя не вела и не смеялась так легко и заливисто. С ним она всегда держалась очень отстраненно и была слишком недосягаемой. А разговор! Тамриту едва удавалось вытянуть из нее два десятка слов, а с этим дьяволом, свалившимся с неба, она трещала без умолку. Поначалу Тамрит испытывал скорее душевную боль, нежели гнев, но с каждым часом пытки, которую он был вынужден терпеть, равновесие сдвигалось, пока внутри не осталось ничего, кроме гнева. Жестко пришпорив верблюда, он оторвался от каравана и какое-то время ехал впереди, однако быстро вернулся, поняв глупость своего всплеска и чувствуя себя еще более отдаленным от Серены. Нет, лучше держаться к ней поближе и зорко следить за происходящим. Он выбрал такое место в караване, откуда видел обоих, хотя ему и было ненавистно смотреть на них. Этот день слишком долго испытывал его терпение. Постепенно фокус внимания Тамрита переместился с безразличия Серены к нему на дьявола с небес. Теперь его бурлящий гнев был направлен на француза. Гаскон ехал почти в самом конце каравана. Он был озадачен поведением графа, который, как ему казалось, окончательно потерял голову от этой женщины. Туареги по-прежнему внушали Гаскону опасение. Увы, винтовки находились на вьючном верблюде и были недосягаемы. Хорошо еще, ему удалось оставить при себе хозяйский саквояж, в котором лежал пистолет. Когда караван наконец остановился на ночлег, Анри обнаружил, что после дневной езды у него ломит поясницу. Он довольно ловко слез с верблюда, не дав туарегам повода посмеяться над ним, отчего почувствовал изрядное облегчение. А главное, он не выставил себя неуклюжим увальнем в глазах этой грациозной женщины пустыни. Эта мысль заставила графа покраснеть и тряхнуть головой. «Почему это должно меня волновать?» – подумал он. Бузу быстро устроил лагерь. И вновь он все делал один. Никто из туарегов ему не помогал. Когда Анри и Гаскон попытались ему помочь, он сердито их прогнал. – Он иравеллан, – пояснила Серена. – Раб. Позаботиться об устройстве лагеря – его обязанность. От нее Анри узнал о кастовой системе туарегов. Оказалось, что Бузу – это не имя, а туарегское слово, обозначающее раба. За исключением Бузу, все мужчины в караване были знатными туарегами и военачальниками. Они служили проводниками и охранниками, а также патрулировали свои земли, защищая от набегов. Марабуты, о которых Анри уже знал, жили не во всех туарегских лагерях. В их иерархии были также имрады – вассалы. Эти трудились на земле, пасли стада и платили дань за защиту, а иногда сопровождали знатных туарегов в качестве оруженосцев. В самом конце цепи находились рабы, которые возделывали сады, ухаживали за скотом, а в путешествиях обслуживали караван. Общественное устройство туарегов поразило Анри. Оно, как и облик спутников Серены, отдавало Средневековьем. Бузу разгрузил и стреножил каждого верблюда, связав им передние ноги, после чего отпустил бродить по окрестностям в поисках скудной растительности. Анри увидел, что раб развел огонь без кремня и кресала. Взяв зеленый прутик, заточенный наподобие карандаша, Бузу принялся водить им по сухой палочке. Там появилась бороздка, в одном конце которой собирались сухие кусочки древесных волокон. Эта кучка росла, затем начала дымиться и под конец вспыхнула. Над огнем слуга подвесил помятый жестяной котел с водой для чая. Далее Бузу стал разогревать густую пшенную кашу, по виду напоминавшую пасту. Взяв бурдюк из козьей шкуры, он добавил в кашу немного воды, имевшей почти черный цвет. Туареги и Анри с Гасконом устроились вокруг огня. Миску с кашей передавали по кругу. Каждый зачерпывал себе деревянной ложкой, и миска переходила к соседу. Лиц туарегов французы так и не увидели. Те не снимали покрывало, а лишь приподнимали, чтобы поднести ложку ко рту. Но и это они делали, отвернувшись. Каша была сытной, невкусной, сухой и полной песка. Анри этого не замечал. Как и прежде, его внимание поглощала Серена. На десерт ели финики и пили чай. Финики туареги держали в особых сумках, позволявших сохранять их свежесть. Анри пришлось отвечать на бесчисленные вопросы. Серена переводила. Ее соплеменники, за исключением Тамрита, преодолели первоначальную враждебность и приняли французов. Вскоре все они смеялись. Тамрит держался особняком. Втянув голову в плечи, он тихо сидел у костра, не принимая участия в разговоре. Тамрит больше не злился на чужеземцев. Гнев уступил место замыслу. Тамрит знал, как ему поступить. Их путь в Арак пролегал вблизи владений шамба. Как-то во время налета Тамрит убил араба, забрав у убитого нож. Под покровом ночи ему не составит труда неслышно подкрасться к спящим французским дьяволам и перерезать им глотки. Нож он оставит на всеобщее обозрение; пусть соплеменники видят, что вероломные шамба снова взялись за свое. Из всех лишь Серена усомнится. Возможно, даже огорчится, но с ней он сладит. Гаскон оглядывался по сторонам, выбирая наиболее удобное место для сна. Ночевать рядом с туарегами ему не хотелось. Он интуитивно не доверял тем, чьи лица постоянно спрятаны за странными платками. Гаскон поделился своими тревогами с графом, но тот лишь пожал плечами. Нет, граф не утратил бдительности. Просто его это совсем не волновало. Что ж, тогда Гаскон сам позаботится о безопасности их обоих. Он выбрал место по другую сторону костра, где лежал шар и остальное их имущество. Конечно, до винтовок ему оттуда не добраться, но не хотелось, чтобы до них добрался кто-нибудь другой. Гаскон удовлетворился тем, что выбрал наилучшее место для ночлега. Подушкой ему послужит саквояж, а спать он будет, держа руку на пистолете. Стемнело, однако луна еще не всходила. Взяв секстант, Анри с Сереной направился к границе каменистой равнины и дюны. Камешки сделались неразличимы среди песка, а сам песок стал глубже, и ступать по нему было тяжелее. Дюна оказалась значительно выше, и путь до нее занял больше времени. Поднявшись на гребень, Анри сел, скрестив ноги, и занялся наблюдениями. Он объяснил Серене принцип действия секстанта и рассказал, как, зная время и положение звезд, можно определить местонахождение. Для лучшего понимания он сделал несколько рисунков на песке. Серена быстро все поняла и возбужденно кивала, после чего сама приступила к наблюдениям. Анри показывал ей звезды, которые иногда брал в качестве ориентиров. – Это Вега, – сказал он. – Вот там Цефей, а дальше… – Ригель в созвездии Ориона, – перебила Серена. Она стала указывать другие звезды и созвездия: Пегас, Кассиопея, Дельфин. К изумлению графа, названия были схожими или близкими к известным ему. Пусть Серена и не могла объяснить происхождение названий, но она знала их все и, похоже, обладала более обширными познаниями в астрономии, чем он. С некоторыми звездами были связаны истории, которые ей рассказывал марабут. Анри зажег свечку и нанес на карту координаты места, где они сейчас находились. Следом он схематично обозначил путь, пройденный караваном за день, показав Серене местонахождение Бу-Саады и Большого Эрга. Она взяла у него карандаш и быстрыми, уверенными движениями значительно дополнила его схему, добавив на карту Тимимун, Арак, а далее Тассили-Ахаггар – высокое вулканическое плато в сердце пустыни. Там был ее дом. Серена наносила на карту русла рек, горы и другие детали ландшафта, достойные внимания, ненадолго останавливаясь и прикидывая расстояния до каждого. Ее движения отличались быстротой и уверенностью. Даже не прибегая к секстанту, Анри не сомневался в точности ее пометок. Географию пустыни Серена знала хорошо. Его удивила протяженность изображенных ею гор. – Я думал, там окажется больше… пустоты, – признался он. – Больше песка. – Песка там хватает, – засмеялась она, – но в тех краях, помимо дюн, есть еще много чего. Это удивительное место, изобилующее жизнью и смертью. Если у вас найдется лист побольше, я нарисую более подробную карту, – пообещала она. Над долиной поднялась большая полная луна. Оба поочередно смотрели на нее в бинокль, захваченные величественным зрелищем. Вдали мерцал костер лагеря. Холод заставил их поежиться. Анри укутал плечи Серены одеялом и достал фляжку с вином. Глотнув вина, она закашлялась, но вино ее согрело. Они просидели на гребне дюны несколько часов, смеясь и разговаривая обо всем. Час был совсем поздний, когда они неохотно спустились с гребня, вернулись в лагерь и пожелали друг другу спокойной ночи. Тамрит следил за их возвращением, и внутри у него все пылало. Он безотрывно наблюдал за ними. Когда Серена проходила мимо, он притворился спящим. Серене не спалось. Она лежала на спине и смотрела на ослепительно-белый диск луны. Ее разум бурлил от мыслей о французе. Она чувствовала что-то сладостное, зарождавшееся в ней, и наслаждалась этим ощущением. Это сулило что-то необычное. Однако проходила минута, и Серена начинала бороться со своими чувствами, испытывая смущение и неловкость. Ну какие могут быть отношения между людьми из разных миров? Еще через минуту такой вопрос совсем переставал ее волновать. Она лишь знала, что ей очень хорошо в обществе Анри. Ни один мужчина, находясь рядом с ней, не дарил ей столько тепла и счастья. «Все это глупые мысли глупой девчонки, – мысленно сказала она себе. – Откуда у меня такие мысли? Я знакома с ним менее суток. Но какой замечательный день мы провели!» Пусть события развиваются сами собой. И вдруг ночную тишину над лагерем нарушили негромкие звуки флейты, и в тысячный раз с момента падения воздушного шара на лице Серены появилась улыбка. Она не видела, кто играет, но безошибочно знала: это Анри, а не Гаскон. В мелодии было что-то от самого француза, что-то нежное, сладостное и теплое. У туарегов был обычай, когда мужчина слагал стихи для любимой женщины на церемонии ахала, чтобы продемонстрировать ей свои чувства. Анри, конечно же, не знал об этом обычае, но Серена решила сделать его музыку ахалом, адресованным ей. Она представила, что он играет только для нее и, кроме них, под луной и звездами нет никого. Она закрыла глаза и погрузилась в магию музыки. Уму непостижимо, откуда этот европеец знал, какой именно музыкой покорить здешние края. Он играл песню пустыни, песню, заставлявшую вспомнить вдохновенный призыв муэдзина, созывающего с вершины минарета верующих на молитву; песню тайн, сокрытых в движении песка, в течении времени и прекрасном неспешном ритме жизни. Потом музыка смолкла, и Серена уснула.