Сражение произошло там, где и предсказывал Эль-Мадани. В Амгиде. Сначала они увидели дюны: высокую гряду, огибавшую подход к колодцу с западной стороны. Дальше лежало плато Тассили с его странными и причудливыми природными скульптурами из песчаника. Это было суровое и красивое место. Колонна достигла вершины длинной горной цепи, круто обрывавшейся вниз, где находилось глубокое ущелье. По дну ущелья протекал ручей, о котором все они так грезили. А между колонной и ручьем расположилась живая цепь туарегских всадников на мехари, преграждавших путь к воде. Поль опустил Хакима на землю. Парень застонал, оставаясь в бессознательном состоянии. Поль смотрел в бинокль на туарегов и чувствовал нарастающую тяжесть в груди. Туареги стали для него не просто врагами. Они превратились в предмет ненависти. Ему хотелось прыгнуть на них и самому расправиться со всеми. Каждый из них заслуживал не просто смерти, а казни, соразмерной жестокостям, которые они учинили. Усилием воли он приказал себе успокоиться. – У них есть карабины, – сказал он Диану, тяжело опустившемуся рядом. – Но немного. И с точки зрения обороны положение у них отвратительное. Мы можем разделаться с ними. – Их слишком много, – прошептал Диану, который был слишком ослаблен, чтобы говорить обычным голосом. – Это равносильно самоубийству. – Черт побери, ну когда вы прекратите робеть перед ними?! – взорвался Поль. – Вы ничем не лучше стрелков, бросавших винтовки! В таком случае почему не пойти к ним и не сдаться? Чего оттягивать смерть, если вы не собираетесь сражаться? Что вы за человек? Да вы просто трус! Диану побагровел и вскинул руку, намереваясь ударить Поля, однако промахнулся и упал, тяжело дыша. – Вы не имеете права, – прохрипел он. – Извольте выполнять приказы, младший лейтенант де Врис. А сначала оглянитесь назад. Эти люди не в состоянии сражаться. Они и так уже наполовину мертвы. Они лишились всего. Поль посмотрел на тех, кто был у него за спиной. Здоровых насчитывалось человек двадцать и среди них только двенадцать стрелков. – Диану, у нас нет выбора. Нужно дать туарегам бой здесь, или мы действительно все перемрем. Диану вновь покачал головой: – Я сказал, ждите. Посмотрим, что они предпримут. Поль принял решение. – Я устал ждать, – заявил он лейтенанту и стал отползать назад. – А я устал спорить. – Рука Диану не имела прежней твердости, но пистолет был нацелен на голову Поля. – Если вздумаете ослушаться моих приказов, застрелю на месте. По сигналу Аттиси первая волна ихаггаренов устремилась в атаку: пятьдесят воинов, которые с криками размахивали мечами и щитами. К их крикам примешивался рев мехари. От недавней тишины ущелья не осталось и следа. Даже при таком средневековом вооружении туареги производили устрашающее впечатление. По всей французской цепи стрелки занимали позиции, готовясь вести огонь. Эль-Мадани бегал взад-вперед, выкрикивая приказы. Поначалу стрельба велась хаотично, но быстро обретала упорядоченность, когда в стрелках пробуждались навыки и привычка к определенной дисциплине. Эхо выстрелов гремело по всему ущелью. Забыв о недавней стычке, Поль и Диану стреляли по надвигающимся туарегским воинам. Поль сразил одного туарега и испытал прилив возбуждения, глядя, как тот скатился с мехари, снова выстрелил, но промахнулся. Третьим выстрелом он сшиб второго туарега. Подхлестываемая лихорадкой сражения, в жилах Поля забурлила кровь. Руки стали крепкими и уверенными. Недавнее утомление исчезло. Атакующие туареги быстро дрогнули под смертоносным огнем винтовок Гра. Потеряв дюжину убитыми, остальные в спешке отступили. Ущелье заволокло пылью, сквозь которую проникал только общий гвалт. Туареги быстро перестроились и снова двинулись в атаку. Основная часть атаковала с фронта, но часть двинулась в обход, подползая к ничего не подозревающим стрелкам с флангов и убивая их копьями и ножами. Люди едва успевали вскрикнуть перед смертью. Так продолжалось несколько часов. Яростные всплески ужаса и смерти перемежались с напряженным ожиданием. Все это время трофейные винтовки туарегов молчали. – Должно быть, у них не осталось патронов, – сказал Диану. В один из моментов затишья Аттиси осуществил задуманный маневр. На вершину утеса с противоположной стороны ущелья туарегский воин привел пленного. По обеим сторонам все молча смотрели, загипнотизированные этой сценой. – Моккадем! – тихо воскликнул кто-то из стрелков. – Он по-прежнему жив. Пленного заставили опуститься на колени. С головы сняли кожаный мешок. Несчастный прищурился от яркого света и огляделся, пытаясь понять, где находится. Чувствовалось, он понял, что́ его ждет, и над ущельем зазвучал его спокойный голос, читающий молитву. Она была слышна всем. Туарег занес над головой моккадема тяжелый меч и ударил что есть силы. Тело святого рухнуло в ущелье. На утес пригнали остальных пленных, захваченных в Тадженуте, и заставили назвать свои имена. Люди вскрикивали и мотали головами, с ужасом глядя на меч. Они и так прошли через сущий ад, чтобы исполнять последний приказ туарегов. Одного за другим пленных обезглавили, бросив их тела в ущелье. – Боже мой! – пробормотал Диану. Наконец-то он перестал выжидать. Лейтенант встал, сделал несколько шагов вперед, затем обернулся, зовя за собой остальных. Ужасное зрелище заставило подняться и их. Остатки французской экспедиции бросились в атаку. Именно этого и дожидался Аттиси. Из потайных мест между скалами ударили туарегские винтовки, молчавшие весь день. Диану упал, сраженный выстрелом в голову. Вслед за ним были убиты сначала Брам, затем Маржоле, пытавшиеся ему помочь. Огонь туарегов косил шамба, не щадя и стрелков. Оставшиеся яростно стреляли, но это почти ничего не давало. Туарегские воины были надежно укрыты и радостными криками сопровождали их успех. Аттиси ликовал. Его последний сюрприз удался. Солнце, опускавшееся за дюны, делало их похожими на холмы из золота. В западной части неба теснились розовые облачка, напоминавшие легкие клочки ваты, подсвеченные солнцем. От них исходило неестественное, сказочное сияние. Закат был редкостной красоты. Таких Поль еще не видел. Он сидел, понурив плечи, выжатый до предела. Они только что закончили хоронить погибших, вырыв неглубокие могилы. Хакима он погребал сам, осторожно уложив совсем легкое, маленькое тело своего помощника на песчаное ложе, окаймленное камнями, головой на восток, как того требовал обычай ислама. Поверх Поль набросал песка и земли, добавив сверху слой камней. Когда битва с туарегами только начиналась, Хаким был еще жив. Трудно сказать, что́ оборвало его жизнь – туарегская отрава или вызванная ею лихорадка. Смерть парня никто не заметил. Поль и сам не знал, пока не подошел к нему, чтобы дать воды. После сражения Поль ползком обследовал французские позиции, оценивая потери и общее состояние. Погибло восемнадцать человек, в живых осталось тридцать три. Правильнее было бы назвать их полуживыми. Поль остро чувствовал одиночество. Из французов остались только он и Побеген, все еще находящийся в своем бредовом мире. Вся полнота командования перешла к Полю. В Амгиде уже который час сохранялась тишина. Туареги никуда не ушли, однако не показывались. Они рассеялись и ждали. Поль изучал их позиции, прикидывал расстояние и варианты, всякий раз приходя к неутешительному выводу: все имевшиеся возможности были упущены. Причин тому было несколько: трусость и некомпетентность, отравленные финики и дьявольское коварство туарегов. – Мы не сможем подойти к колодцу, – хмуро заявил он Эль-Мадани. – Согласен, – кивнул старый воин. – Я насчитал почти полсотни дьяволов убитыми, но туареги и сейчас впятеро превосходят нас. У них есть вода и пища. Они могут ждать до бесконечности. Нам придется идти в обход, и чем раньше, тем лучше. – Как по-твоему, каким будет их следующий шаг? Эль-Мадани задумался. – Лейтенант, я могу ошибаться, но сдается мне, что на этом их козни закончились. Они еще могут послать нескольких человек, чтобы мотать нам нервы, однако за Амгидом их владения обрываются. Им незачем идти дальше. Они указали нам на дверь. Они рассчитывают, что остальное сделает пустыня. Если кто-нибудь из нас живым доберется до Уарглы и расскажет миру о случившемся, тем лучше для них и их владений. – Насчет пустыни туареги правы. Поль не строил иллюзий насчет будущего. Со времени бойни в Тадженуте прошло всего три недели, показавшиеся им вечностью. А ведь они не прошли даже половины пути до Уарглы. – Клянусь Аллахом, это такой позор: оказаться рядом с Амгидом и быть вынужденными уносить отсюда ноги! – с нескрываемой тоской признался Эль-Мадани. – Я мечтал всласть наесться рыбы. Поль сердито посмотрел на него: – Эль-Мадани, в Амгиде нет никакой рыбы. Хаким потчевал меня таким же бредом. Хотя бы ты не начинай. Поль знал: если еще и Эль-Мадани тронется умом, его самого надолго не хватит. – Есть там рыба, лейтенант. С какой стати я бы стал выдумывать? Собственными глазами видел, когда шли на юг. Я думал, все видели. Даже не верится, что вам ее не показали. Поль пристально смотрел в глаза стрелка. Эль-Мадани говорил правду. Взгляд Поля переместился на могилу Хакима. Возможно, это и пустяк, но после слов сержанта ему стало еще тошнее. «Ты изменился и стал жестоким», – однажды сказал ему Хаким. Парень умер, злясь на него из-за какой-то проклятой рыбы, водящейся в самом центре Сахары. Они тронулись в путь глубокой ночью. Самых слабых усадили на верблюдов, остальные потащились следом. Шли всю ночь и весь следующий день, без еды, воды и привалов. Очень часто вдали маячили туареги, но синие люди не делали попыток приблизиться и атаковать. На вторую ночь они остановились всего на час и двинулись дальше. Их толкало вперед отчаяние, необходимость участвовать в гонке между ослабленными телами, временем и пустыней. Поль старался вспомнить, далеко ли еще до Уарглы, и не мог. Весь их поход на юг слился воедино. При всяком удобном случае он заговаривал с Эль-Мадани, но разговор лишал организм влаги и энергии. Довольно скоро Поль начал ограничиваться междометиями, однако и они показались ему непозволительной роскошью, и он перешел на пожатие плечами и кивки. Через два дня они нашли воду… а может, через три. Люди, больше похожие на призраков, сгрудились возле грязной маленькой скважины и в спешке глотали воду пополам с песком. Ночью четверо стрелков похитили двух верблюдов и скрылись в темноте. Их следы вели на север. Поль хотел было пуститься в погоню, но быстро понял бессмысленность такой затеи. Схватив от досады винтовку, он выстрелил в направлении беглецов. Пуля упала где-то среди песка. Оставшегося единственного верблюда они быстро зарезали и разделали. Теперь Побеген должен был идти наравне с остальными. Глаза сержанта почти скрывались под темными кругами. Тело дрожало, мышцы отказывались подчиняться. Он все время находился в каком-то ступоре и задавал бессмысленные вопросы. Чувствовалось, что он умирает по частям. Они не решались делать остановки, ибо остановиться означало умереть. Остановиться – значит отсрочить приход в Уарглу. Уаргла стала их навязчивой идеей. Уаргла была жизнью. И они шли день за днем, под нещадным зноем, по песку, гравию и граниту. Каждый день их спины сгибались еще чуть-чуть, а на подошвах ног добавлялось трещин. Они ковыляли под звездами и луной, проходили через горы и плато. Целых два дня их путь пролегал по такому участку пустыни, где вообще не было признаков жизни. Ни мухи, ни травинки, ни ящерицы или птицы. Поль убедился, что поддержание дисциплины в таких условиях было почти невозможным. Ему нечем было воодушевить людей. Угрозы ни на кого не действовали. Айн-Эль-Керма согнул этим людям спины, а Амгид сломал им хребты. Сейчас в этом марше смерти каждый вел индивидуальное сражение за выживание. Пищи и воды на всех не хватало. Срабатывал неумолимый инстинкт, заставлявший каждого заботиться только о себе. Поль увидел ящерицу, которую заметили еще двое. Она грелась на широком плоском камне и, казалось, не подозревала, что за ней охотятся, но, когда все трое бросились к ней, быстро юркнула в расщелину, оставив их ни с чем. – Идиоты! – заорал на них Поль. – Если бы вы дали мне ее поймать, у нас появилась бы хоть какая-то еда! – И кто бы из нас ее съел? – прозвучал вопрос, оставшийся без ответа. Поль упрекал себя за то, что упускает из виду моральное состояние подчиненных, но не знал, как это можно исправить. Люди умирали. Кто-то шел все медленнее и потом падал, а кто-то ложился отдохнуть и уже не вставал. Иногда этого даже не замечали. Им попалась трава на подветренной стороне большой дюны. Жесткая, ломкая. Но они все равно принялись есть эту траву, ломая на кусочки и запихивая, словно шпажки, в свои воспаленные глотки. Люди ели ремни и сандалии, нарезая кожу так, чтобы удобно было жевать. Их челюстные мышцы от бездействия сводило судорогой. Эль-Мадани поймал тушканчика, проворную пустынную мышку, неожиданно выпрыгнувшую перед ним, когда он отдыхал. Старый стрелок сжал добычу обеими руками и держал, пока тушканчик не перестал дергаться. Затем Эль-Мадани тщательно содрал с добычи шкуру, а мясо съел сырым. Другой стрелок на рассвете нашел гадюку, которая дремала, свернувшись тугой пружиной. Прежде чем озябшее пресмыкающееся успело шевельнуться, он отсек змее голову. Вокруг лица и глаз постоянно вились мухи. Одна села Полю на язык. Он отпрянул и хотел было ее выплюнуть, но затем закрыл рот и проглотил. Муха прилипла к пересохшему горлу и еще долго ползала там, пока не провалилась дальше. После этого он пытался ловить мух руками. Как-то утром в поле зрения появилась газель. Ветер дул с ее стороны, и людей она не учуяла. Дюжина винтовок уперлась в дюжину плеч. Пальба взорвала утреннюю тишину. Когда дым рассеялся, все увидели, что испуганная, но не пострадавшая газель удирает со всех ног. В один из дней небо стало покрываться темными, угрожающего вида тучами. Тучи озарялись вспышками молний. Но грозы с ливнем, о котором все молили небеса, не последовало. Тучи рассеялись и исчезли. В другой день они набрели на колодец с великолепной водой. Там они провели весь день, не желая расставаться с источником драгоценной влаги. Им попадались и другие колодцы, иногда пересохшие, а иногда содержавшие лишь солоноватую жижу. За неимением другой воды они пили ее и набирали в бурдюки. У Поля саднило везде. Все тело превратилось в скопление волдырей, ожогов и царапин, которые вместе вызывали неутихающую боль. Каждый шаг отзывался в ноге, на внутренней стороне бедер, в подмышках или паху. Сильнее всего доставалось ногам. Кожа на подошвах его сапог истрепалась совсем. Только мысли о возмездии, обуревавшие Поля, еще помогали переставлять ноги. Однажды они набрели на тушу верблюда, которую воздух пустыни превратил в мумию. Шкура плотно обтягивала скелет, мертвые глазницы застыли, уже неподвластные времени. Встав на колени, уцелевшие члены экспедиции ножами полосовали шкуру, разрезая иссохшее тело, словно кожаный сапог. То, что некогда было плотью, превратилось в порошок. Люди смешивали его с водой, превращая в жижу, и жадно пили. Голыми руками они разделали скелет; верблюжьи кости хрустели, как сухие прутики. С помощью камней и каблуков эти кости тоже превратили в порошок и, размешав с водой, выпили. Работа и еда сопровождались вполне звериным урчанием. С севера подул ветер. Он был сильнее всех прежних ветров и создавал дополнительную помеху ходьбе. Эль-Мадани оглядел небо и подозвал Поля. – Нужно держаться вместе, – хриплым шепотом произнес сержант, морщась при каждом слове. – Идет буря. И сильная. Ветер, не переставая, дул весь день, вздымая песок. Песчаная река поднималась невысоко, всего на какой-то фут. Выше воздух оставался прозрачным. Передвигайся они на верблюдах, и не заметили бы. Но сейчас песок атаковал их, набиваясь в глаза, уши, носы, глотки и раны. Он ударял, обжигал и высасывал из людей еще остававшиеся драгоценные крупицы рассудка. От него прикрывались всем, чем только можно, используя каждую сохранившуюся тряпку. Ветер усилился, его шум перешел в свист. Песок поднялся выше, будто пелена тумана, пока не заслонил солнце. Буря набирала силу и в какой-то момент вынудила людей остановиться, поскольку идти дальше они уже не могли, как не могли сопротивляться ветру и что-либо видеть за песчаной стеной. Укрыться здесь было негде. Люди легли там, где стояли, сжавшись в одинокие комки. Песчаные струи уподобились водяным и перехлестывали им через спины. Заносы чем-то напоминали гигантские сугробы. Поль пытался докричаться до Эль-Мадани, но его голос тонул в реве стихии. Он ничего и никого не видел, кроме стены песка. Сняв куртку, он распластался на животе и постарался прикрыть хотя бы голову, выгородив небольшое пространство, где можно дышать. Получилось еще хуже; внутри было темно и душно. Впервые после Ахаггара Полю стало по-настоящему страшно. Он вспомнил истории о грандиозных песчаных бурях Сахары, поглощавших караваны и даже армии, погребая их в недрах пустыни. Люди и животные тонули в песке, задыхаясь под его толщей и обреченные на забвение. Буря неистовствовала всю ночь, весь день и вторую ночь. Правда, в царящей тьме было невозможно отличить ночь ото дня. Всякий раз, когда Полю казалось, что буря достигла предельной силы, та становилась еще сильнее. Ветер набрасывался на него, словно тысяча дженумов, заставляя неистово мечтать об окончании этого кошмара. Поль потерял бурдюк и остался без воды. Он не спал двое суток и знал, что больше не выдержит. Он звал Недотепу, потом мать. Он говорил с отцом. Прежде он никогда этого не делал, но сейчас стонал, хныкал и бормотал, обращаясь к мертвому отцу, упрекая, что тот бросил их с матерью, и призывая вернуться и помочь. Дважды его рука нащупывала рукоятку пистолета за поясом и пальцы сжимались вокруг нее. Первый раз он разжал пальцы. Второй – вытащил пистолет и положил у головы. Поль с трудом ворочался в тесном пространстве, пока пистолет не оказался возле рта. Он стал запихивать дуло в рот, пока не ощутил вкус металла, обещавший сладостное избавление. Оно было так близко, совсем рядом. Палец лег на спусковой крючок. Поль закрыл глаза, раздул ноздри и сделал глубокий вдох. Потом вскрикнул, как от боли. Он не мог покончить с собой. И тогда он взмолился: «Боже, сделай так, чтобы этот кошмар закончился! Прошу, умоляю Тебя! Если Ты это сделаешь, я вновь уверую, я покаюсь в богохульстве, сомнениях и ересях и до самой смерти останусь праведным католиком».