– Мы познакомились в день Зеро, – неохотно отвечает Финнли. Да, сменила тему… Зеро. День, когда Волки устроили переворот. Тогда у нас отняли наш мир. Я, уже неделю как студентка второго курса Академии Веритас, отстояла очередь в столовой и взяла не пиццу или картофель фри, а салат. Иначе во время практического занятия по биологии моя и без того чересчур облегающая юбка рисковала треснуть. Но стоило мне раскусить помидор черри, как двери резко распахнулись. И внутрь хлынули люди в форме: десять человек, двадцать, пятьдесят. Целая толпа для столовой Академии. – Хм, на распределении? – спрашиваю я. – Или в бараках? – Чуть раньше, – присоединяется к разговору Хоуп. – Я видела Финнли на учебе, но мы не общались. А когда нас уводили, мы очутились в одной группе. – Офицер ее ударил, – добавляет Финнли. – Очень сильно. Хоуп упала. Дело было на парковке, и она ободрала колени о гравий. Я задержалась, чтобы ей помочь. – Ударил? Тебя? – смотрю на Хоуп и не могу такое вообразить. Как кому-либо, даже офицеру, могло прийти в голову повысить на нее голос и сбить ее с ног? – За что? В глазах Хоуп блестят слезы. – Я сказала «нет». Нет, ты меня не заберешь… Короткое слово ставит все на свои места. Говорить «нет» нельзя. Прокричав его, Берч успел сделать лишь пару шагов. – Как ты?.. – Выжила? Хоуп прислоняется к мачте спиной, глядя в бесконечность горизонта. – Офицером был мой старший брат. 4 Прежде чем обнажить клыки и пролить кровь, враг годами носил овечью шкуру. Отцы. Братья. Бариста, который изо дня в день готовил тебе латте. Парень за рыбным прилавком в продуктовом магазине. Девушка-консультант из парфюмерной сети «Сефора», учившая тебя подводить глаза. Все они, на первый взгляд не связанные друг с другом, вдруг стали единой силой. Картинка полностью сложилась только после дня Зеро. Яркие листовки на столбах. Хэштег волкостая, который мы принимали за название какого-то фэндома. Подвески, списанные на дань моде. Знаки были повсюду, но мы, по уши погруженные в собственную жизнь, не придали им должного значения. На это, думаю, они и рассчитывали. И расчет их оказался верным, хоть и циничным. Слишком многие действительно жили в отрыве от реальности и бездумно существовали благодаря тяжелому труду других – тех, кому ради выживания приходилось выбиваться из последних сил. Большинство считали, что другие им должны, и принимали все безо всякой благодарности. Пожалуй, мы привыкли, что все, чего мы касаемся, превращается в золото. Волки, в общем-то, в чем-то были правы. Сама проблема стара как мир – одни люди имеют, другие желают иметь… Но затем случилась череда потопов. И «Мы хотим лучшей жизни» превратилось в «Мы хотим жить. Точка». Общественный строй рухнул. Началось все с островов Кирибати. Морская вода поглотила семнадцать из них постепенно, поднимаясь в течение десятилетий, а затем внезапно – будто в одночасье – сгинули и остальные шестнадцать. Сперва пришел тайфун. За ним – цунами. Страшно подумать, но цепочку событий, что привела к вспышке мировой войны, запустил мир. Вернее, Тихий океан, уничтоживший ничего не подозревающий народ, который жил на островах, омываемых солеными водами. С каждым может случиться что угодно, и неважно, заслужил человек такую судьбу или нет. Впрочем, людям было, как обычно, на это наплевать. Пока под воду не начали уходить и наши побережья. Катастрофа следовала за катастрофой – Сан-Франциско, побережье Каролины, Нью-Йорк. Туристы погибли при обрушении расположенных на скалах гостиниц. Девочки-скауты утонули на рыболовном пирсе Кур-Бич, у которого не выдержали опоры. Потопы не дотягивали до масштаба сюжетов новостей на национальном телевидении, однако количество их непрерывно росло – например, в одном только две тысячи сорок девятом году в некоторых регионах они случались до тридцати раз. Прибой непрестанно приносил с собой разрушение и смерть. Раны только начинали заживать, но их вновь и вновь вспарывали. Бригады экстренной помощи сбивались с ног. Питьевая вода оказалась загрязнена, по улицам стекали нечистоты, а среди тех, кто упрямо отказывался бежать, распространялись болезни. Федеральное агентство по управлению в чрезвычайных ситуациях выдало бутылки «Хейвенвотер». Один фильтр на каждую тысячу бедняков, которые не в состоянии себе их позволить. Один фильтр на каждую семью богатеев. Позже начались принудительные эвакуации, экономика дала трещину, доллар обвалился… И люди ударились в настоящую панику. Они хотели жить в безопасном мире. В надежном, вечном. Где земля не уйдет из-под ног, где не нужно бояться, что дети будут голодать или бродить по самую шею в загрязненной соленой воде, которую нельзя пить. Массовые волнения начались еще с Кирибати, но местных успокоили обещанием: вас спасет «ИнвайроТек». Компания, создавшая бутылки «Хейвенвотер», передовые шелк-технологии и прочие способы, дружественные к экологии. Тогда мой отец и перестал спать по ночам. Он начал покрывать обои – их мама выбрала незадолго до смерти – чертежами и схемами, исследованиями искусственных известняковых рифов и биосинтетических городов, выращенных из протоклеток. В том году «ИнвайроТек» и вручил отцу награду, благодаря которой мы чудесно поужинали стейками и купили новенькую машину. И благодаря которой разразилась война. Компания «ИнвайроТек» намеревалась запустить так называемый проект «Атлас» – расположенную в океане высокотехнологичную среду обитания. «Атлас» доверили разработать моему отцу, но вскоре общество потрясла новость, что количество мест там будет ограничено, да и достанутся они лишь тем, кто больше всех заплатит. Добро пожаловать, господа, мы рады вам, если у все имеются денежки. О последнем факте никто не должен был знать – по крайней мере, в то время, – но среди сотрудников финансового отдела нашелся служащий, который в гневе слил немало конфиденциальной информации. Страх и злость – взрывная смесь. А страх и власть… Данная комбинация может привести к апокалипсису. То, что вначале было крошечным зернышком, быстро разрослось и набрало такую мощь, что превратилось в разрушительный таран, застывший в ожидании подходящего момента. И он действительно наступил – когда Верховный суд подтвердил право «ИнвайроТек» устанавливать собственные цены – во имя коммерции, капитализма и многовековых мечтаний. Уважаемые судьи наверняка хотели, как и мы, дожить до старости и нянчить внуков. Но в отличие от обывателей они могли себе позволить подобную роскошь. Таран Стаи оказался стремительным и беспощадным настолько, что обратил в руины целую страну. Я до сих пор вижу день Зеро в кошмарных снах, слышу, как кругом скандируют: «Богатеев в тюрьму! Конец «ИнвайроТек»! Настал наш час!» Да, настал наш час: татуировками на их лицах и предплечьях, на спинах, как ангельские крылья, – и навечно в моей памяти. В первые недели, которые мы провели в лагере, где нас распределяли и клеймили, несколько надзирателей – Волков, как мы их называли, хотя были они, несомненно, людьми, – здоровались с нами. Они даже не повышали голос. Те, кто был пропитан страхом, а не злобой, чуть ли не извинялись за то, что им нельзя пропускать нас в приличные места, которые теперь объявили «волчьей» территорией. Один надзиратель выбросил мое наполовину съеденное мороженое, но заметил, что мусор нам есть не запрещено. Прозвучало жестоко, однако я понимала, что Волк попытался таким образом проявить ко мне доброту. Но не все подразделения были одинаковы. Некоторые оказались более воинственными – и те надзиратели издевались над нами, как откровенные психопаты. Да и над остальным миром – тоже, когда другие страны решили помешать Волкам перевернуть статус-кво с ног на голову. На все попытки Глобального альянса территорий и держав связаться с Волками Стая отвечала сперва полным молчанием, а затем агрессией – если верить слухам, просочившимся в лагерь. Волки отвоевали себе жизнь, о которой они давно мечтали. Они взломали банковские системы, загнали бывших богатеев в бараки с голыми досками вместо постелей. Заставили их работать на заводах, гнуть спину в литейных цехах и в полях. И все ради того, чтобы есть, пить, жить, любить, спать… Словом, быть такими, какими прежде были мы сами. Не думаю, что кто-то призывал развязать мировую войну, но… ведь людям свойственно защищать то, что они любят, да? Ну а цивилизованный мир вроде бы всегда любил справедливость – и права человека. А Волки истово верят в то, что они любят справедливость. Они говорят, что, сместив чаши весов, они восстановили равенство. Но я считаю, что Волки любят лишь самих себя. После того как я съела мороженое из мусорного ведра, минуло почти два года. Примерно тогда же в моем кармане поселился пузырек с кровью и зубами отца. Оказывается, два года могут затмить прочую жизнь. 5 Черное небо усыпано множеством ярких звезд – они похожи на искусственные снежники, прилипшие изнутри к стеклянному шару. Холодно, несмотря на время года – настолько, что кожа горит, будто натертая наждачной бумагой. Жаль, что я успела надеть только желтую вязаную кофту. Жаль, что рядом нет Берча. Я лежу, вытянувшись, на скамейке у правого борта. У левого устроились в обнимку Финнли и Хоуп. Большую часть дня они тихонько переговаривались между собой. Вернее, трепалась Финнли. Хоуп предпочитает слушать – причем так терпеливо, как никто другой. Я заподозрила бы, что они замышляют взять курс на Матаморос, пусть идеи хуже и не придумать, но Хоуп – в отличие от меня – не очень-то умело справляется с парусом. Значит, они обсуждали что-то другое. Алекса держится особняком и помалкивает. Наверное, ей, как и нам, не спится. Океан мягко покачивает нас под колыбельную плеска волн. Но вода – не мать, которой можно доверять. Завтра вода может сотрясти лодку так, что от нее останутся лишь обломки. Может опрокинуть ее, переполнить и поглотить. Шелест шагов по деревянной палубе. Алекса. – По ночам к поверхности приплывают акулы, – произносит она, усаживаясь в центре. Если ей взбредет в голову растянуться и спать прямо здесь, мы с Хоуп будем вынуждены переступать через нее всякий раз, когда надо будет поправить парус. – Они жаждут крови, и у них полно острых как бритвы зубов. Слова Алексы звучат… скользко. Мы молчим и не шевелимся: как будто, если притворимся, что нас тут нет, никто не захочет нами полакомиться. – Мы скорее утонем, чем попадем на обед к акулам. Реплика Финнли едва не заглушает плеск волн. – Интересно, как там будет? – спрашивает Хоуп, поерзав. – На дне? – отзывается Алекса чересчур легкомысленным тоном. – Или ты про акул? – Про остров. Убежище. Какими будут камни храма – голыми, серыми и неприступными или покрытыми мхом, раскрошившимися от старости? А монахи? Представляю, как они в красных складчатых одеяниях, с блестящими на солнце бритыми головами что-то монотонно распевают – негромко, но так, что могут призвать китов или изгнать призраков. – Если он и существует, в чем я сомневаюсь, то на нем наверняка джунгли, – говорит Алекса. – Где нас во сне задушат боа-констрикторы, а тысячи всяких жуков только и ждут, чтобы прогрызть наши тела и полакомиться сердцами. Гоню прочь мысли про боа-констрикторов – змеи пугают меня гораздо сильнее, чем акулы. Они являлись мне в кошмарах задолго до того, как к ним присоединилась масса «волчьих» ужасов.