8 Жил да был мир, полный мечтаний, вопреки душевным мукам, и любви, вопреки изломанности. Жил да был мир, полный красок: желтая разметка на черном асфальте шоссе, россыпь цветов всех оттенков радуги. Теперь его поглотило море, и то, что от него осталось, задыхается среди буйной зелени проросших сорняков зависти и власти. А иногда и любви к справедливости, которая не знает меры и причиняет боль. Теперь стало сложно отличить цветы от сорняков. 9 Алекса как одуванчик. Она умело скрывает тайны, словно крошечные лепестки, которые вот-вот обратятся в дым. А ее признание – чудовищное, до боли честное – вызывает еще больше вопросов. Пытаюсь подобрать слова. Ничего не выходит. – Не говори остальным, – предупреждает Алекса. – Будет неловко. Хоуп и Финнли имеют право знать правду. Впрочем, когда Алекса поделилась своим секретом, нам обеим действительно стало неловко. – Почему ты мне рассказала? Она внимательно следит за мной несколько минут, но что-то явно изменилось. Взгляд ее по-прежнему острый – он буквально пронзает насквозь. Как кухонный нож, на который смотришь и вдруг понимаешь: он создан, чтобы резать томаты, а не человеческие сердца. Острие нацелено не на меня. Вернее, уже не нацелено. – Ты в курсе, что я убила офицера, но не боишься меня, да? Хочу возразить, что она ошибается. Я боюсь. Я – в ужасе, но не из-за ее прошлого, а из-за того, как она способна так просто о нем рассказывать. Из-за того, что она еще, наверное, хранит глубоко внутри себя. С глаз долой и из сердца вон. Из-за того, что подвигло ее на подобные поступки. Может, Алекса догадывается, что я хочу копнуть глубже ей под кожу и выведать остальные тайны, понять ее. Может, страх слишком хорошо спрятан за сопереживанием. Нужно расспросить Алексу прямо сейчас, пока она в настроении, и постепенно подобраться к провокационной теме – к татуировке. Но сначала надо пошатнуть ее стены: – Жалеешь? – О чем? – Алекса рассеянно покусывает ноготь большого пальца. – Что убила или что тебе протрепалась? Молча жду. Уточнять пока нечего. Алекса не отвечает. Видимо, это и есть ответ. – Я собиралась бежать, – говорю я. – И добралась бы до цели. Если честно, я верю, что у меня бы получилось. Без взрывов. Без смертей. – А я бы в мгновение ока умерла. – Алекса встречается со мной взглядом – на долю секунды, после чего смотрит на волны. – Все мы делаем то, что должны, да? И меня осеняет: Алекса ровно настолько же одинока, как и я. В лагере у нее никого не осталось – судя по тому, что она устроила на фабрике. И если бы она хотела еще кого-то спасти, то в нашей лодке оказалось бы не четверо беглецов, а пятеро. Финнли и Хоуп хотели добраться домой, в Санта-Монику. Может, и Алекса думала к кому-то вернуться. – Кто он? – спрашиваю я. – Кого тебе не хватает? И, будто по щелчку пальцев, Алекса вновь закрывается. – Неважно. Его больше нет. В ее «нет» звучит разряд в десять тысяч вольт, и я не собираюсь его касаться. Лучше идти мирным путем. – Но я отлично понимаю, каково… Она резко вскидывает ладонь, и я испуганно замолкаю. Алекса смотрит поверх моего плеча на остальных девчонок. Оборачиваюсь. Финнли и Хоуп не спят. Они смотрят на что-то вдалеке. Наш разговор с Алексой ни одна ни другая, кажется, не расслышали. Что привлекло их внимание? Окидываю взглядом океан, но вижу лишь поблескивающую в лучах солнца воду. Океан кажется бескрайним. – Иден? – зовет Финнли. – Это оно? Переглядываемся с Алексой. По крайней мере, не я одна ничего не понимаю. – Оно – это что? Может, мое идеальное зрение не настолько идеально и с последнего визита к офтальмологу, который случился за полгода до дня Зеро, я начала потихоньку слепнуть, как старушка?.. Но нет, контуры четкие, цвета яркие. И вижу я только воду и небо. – В твоей книжке есть рисунок острова, – продолжает Финнли. – Тебе не кажется, что похоже на него? Речь идет только об одной книжке и единственном рисунке. Я быстро пролистываю страницы в поисках – судя по тому, что я уже разобрала, – там были строчки о том, как ловить рыбу. Вот она! Отец полностью перекрыл печатный текст рисунком, выполненным синей ручкой. Линии разной длины, штриховка, точечки. От края до края тянется берег. За ним – частокол деревьев, перед ним – бурлящие волны. И тщательно вырисованный высокий тотемный столб, устремленный в небо: он стоит возле густых зарослей. Из-за утреннего плавания чернила на полях потекли, но рисунок все же сохранился. Правда, сейчас вокруг нас лишь вода. И нет никакого острова. Так? – Можно я гляну еще раз? – Финнли протягивает руку, продолжая глазеть в прежнем направлении. – В смысле, на рисунок. Пересекаю лодку, чтобы отдать Финнли книжку… но роняю ее на палубу, так и не успев вручить ей руководство. И чуть ли не падаю сама. Всего три шага – и на горизонте возникает то, чего там раньше не было. – Алекса! – зову я. – Ты должна это видеть! 10 Мой отец был педантичен. Безупречная речь, всегда гладко выбритые и пахнущие мятой щеки, никакой грязи под ногтями – он ее не выносил. Любовь к идеальному порядку пронизывала все сферы его жизни. Я вижу это в каждой точке, линии и изгибе рисунка – они в точности повторяют каждую точку, линию и изгиб острова, к которому мы приближаемся. Поэтому я не понимаю, каким образом лодка доплыла до него за столь короткий срок. Подробнейшие указания и координаты говорили о том, что путь неблизкий. Вдобавок в своих заметках папа вообще не упомянул об этой странной оптической иллюзии. Почему с одной части лодки остров виден, а с другой – нет? Но, несомненно, перед нами остров Убежище. Мои чувства, как флюгер на ветру, мечутся от радости к страху и обратно. Он существует! Найдем ли мы на суше свое убежище, конечно, остается загадкой. Но, по крайней мере, теперь я знаю, что у нас хотя бы есть надежда. Мы с Хоуп, поправляя парус, разворачиваем лодку. Сейчас остров виден с любой точки. И, сообразив, что мы наконец-то преодолели скрывающий его барьер – барьер ли? – мы направляемся к самому острову. Сперва нам кажется, что до берега – меньше часа плавания. Да и остров выглядит маленьким. Похоже, его можно за час обойти по периметру. Как там могут размещаться беглецы? Однако, несмотря на приличную скорость, с которой мы рассекаем воду, до берега мы добираемся лишь к вечеру. И нам сразу становится ясно: остров в действительности гораздо большего размера, чем мы предполагали. Мы чувствуем себя крошечными уже на мелководье, кристально чистом и голубом. За девственной полосой песка растут грозные великаны-деревья: они выше нашей мачты в четыре раза. Я замечаю тотем из девяти глыб с высеченными на них огромными мрачными лицами. Маленьким здесь кажется лишь небо – тонкая голубая полоска, которую почти не видать за зелеными верхушками. Листва настолько густая, что пропускает лишь тонкие лучи света – и то, когда ее шевелит ветерок. Хоуп опускает парус, а я перемахиваю через борт. Вода встречает меня приятной прохладой. Вместе с присоединившейся ко мне Финнли подтягиваем лодку к берегу. Мы постепенно замедляемся: чем меньше нам помогает океан, тем тяжелее становится ноша. Алекса и Хоуп спрыгивают в воду возле самого берега, и она плещется у их лодыжек. Вчетвером мы толкаем лодку вперед, дюйм за дюймом, пока она не оказывается полностью на суше. Первой перестает толкать Алекса. На гладком мокром песке остаются аккуратные следы ее ног – единственный признак, помимо тотема, что на острове есть люди. – Неплохо, – бросает она нам через плечо. – Отсюда лодку унести не должно. Я не совсем согласна. Вернее, я вообще не согласна, однако у меня уже ноют все мышцы. Ощущаю на себе взгляды Финнли и Хоуп. Они продолжают держаться за лодку: наверное, готовы толкать ее еще целый час, если я посчитаю это необходимым. Хоуп раскраснелась. Она такая тоненькая – удивительно, как не переломилась. Финнли покрепче, но ненамного. – Даже если ее унесет, – произносит Финнли, – нам уже некуда плыть. Она права, но ее слова никого не утешают.