12 – Ты одна из них?! Выражение ее лица, на котором пляшут тени и лучики света, с порывом ветра меняется. Мгновенно настораживаюсь – теперь всякий раз, глядя на Алексу, я вижу призраки тех, кого отняла Стая. – Прекрати пялиться на меня. Она срывает с ближайшего растения пучок листьев. Перевожу взгляд на океан. Все, что мне хочется сказать и спросить, сплелось в тугой ком, осевший где-то внутри. Алекса резко сует листья в сверток из кофты – и тот падает на песок. – Не стоило этого делать, – бормочет она и уходит к поляне, которую мы потихоньку обустраиваем. Я не возражаю. Наклоняюсь за рассыпавшимися листьями и замечаю блестящую на солнце застежку. Алексе нельзя беспечно разгуливать без часов. Разве она не понимает, что иначе ей придется раскрыть карты? Я могла бы ее окликнуть, но молчу. Остальные имеют право знать. Я не собираюсь им ничего говорить, облегчать Алексе задачу. Пусть все расскажет она сама, глядя им прямо в глаза. Она увидит их гнев. И боль. Бреду к берегу, усаживаюсь на песке. Прибой щекочет пальцы ног. Благодаря Волкам – и Алексе – у меня годами не было возможности свободно расположиться у воды. С каждой набегающей волной накатывают исполненные горькой радости воспоминания. Моя крошечная семья, много лет состоявшая только из нас с отцом. Костры, которые мы жгли с Берчем под светом луны, поджаренный на огне зефир. Ракушки, морские звезды, замки из песка. Чайки, воровавшие у нас хлеб. Мой мир, который я принимала как должное. Порыв холодного ветра заставляет кожу покрыться мурашками. Вытряхиваю листья из любимой кофты и натягиваю ее на себя. Пока солнце еще не зашло, мне будет тепло. Надеюсь, что, когда настанет пора ложиться спать, от ветра меня защитят густые заросли вокруг поляны. Принимаюсь за работу, сплетаю листья друг с другом. Занятие умиротворяет. Когда я заканчиваю третью подстилочку, солнце исчезает с посеревшего неба. Смеркается. Подушечки пальцев горят; куча листьев существенно уменьшилась – на четвертую подстилку их уже не хватит. Замечаю неподалеку пару босых ног – Хоуп. – Я присяду? – Если найдешь свободный дюйм, – сметаю в сторону остатки листвы. – Сейчас горячий сезон – и на пляже не протолкнуться. – Ох уж эти туристы! – Хоуп падает на песок, вытягивает стройные загорелые ноги и качает головой: – Ты могла вообразить, что будешь скучать по туристам? – Я никогда не думала, что буду скучать по стольким вещам. И не думала, что столько потеряю. – Моя старшая сестра вечно жаловалась на них, мол, нет никого хуже туристов, – рассказывает Хоуп. – Она работала официанткой в рыбном ресторане на пирсе Санта-Моники. – Вы оказались в Техасе вместе? После дня Зеро людей начали запихивать в лагеря, построенные в основном на побережьях, где было опаснее всего. Таким образом Волки хотели разбить как можно больше семей. Я оказалась из тех немногих, кому повезло: меня оставили в своем родном городе. Бабушка – с одной стороны, дедушка – с другой, пара блудных дядюшек… Не представляю, где они теперь. И живы ли вообще. Хоуп не отвечает, и я впервые за время нашей беседы отвожу взгляд от океана. Хоуп подтягивает к себе колени, обхватывает их руками. Утыкается подбородком. – Мне не дали попрощаться. Не помню никого, кому бы такое позволили. – И мне тоже. Ни с мамой, ни с бабушкой, ни с дедушкой. Мама, правда, умерла задолго до войны. – Никаких братьев или сестер? – Единственный ребенок. Берч был почти что членом семьи. Если бы до двадцати лет дожили мы оба, то Берч, наверное, действительно им бы стал. – Иногда думаю, что так лучше, – добавляет Хоуп. – То есть проще. Не обязательно лучше. Я не теряла ни братьев, ни сестер, но я ее понимаю. У меня сотни раз возникали похожие мысли: когда от сердца отрывают кусок за куском, быстро начинаешь жалеть о том, что еще помнишь, каково это – иметь целое сердце. И никто не станет спорить, что целое бьется гораздо лучше разбитого. Хоуп погружает пальцы ног в песок. – Как темно, – произносит она. – Надо же! Если бы не ломоть луны, зависший над горизонтом, мы очутились бы в кромешной тьме. Пора возвращаться на поляну – ветер набрал силу, стал холоднее. Можно разжечь костер, посидеть у огня. – Жаль, что нельзя провести ночь у воды, – говорю я. Меня совсем не тянет возвращаться к Алексе. Даже если она и в самом деле сбежала от жизни в Стае, она все равно помогла им изуродовать наш мир. Не то чтобы я не уважала ее смелость… здесь я отдаю ей должное. Но Волки – хищники, и они заставили нас бояться. Внезапно тишину разрывают резкие голоса. Похоже, на поляне разразился скандал. Сперва громко возмущается Финнли, затем Алекса. У подножия огромного дерева уже полыхает пламя. А вдруг вместе с порывом ветра начался пожар? Хоуп вскакивает на ноги и мчится к поляне, но мне туда совершенно не хочется. Сколько бессонных ночей я провела, глядя в потолок и мечтая об Убежище… У меня и мысли не было, что здесь окажется бывший Волк. Но теперь остров – мой дом. Наш дом. Нравится мне это или нет, другой семьи у меня, вероятно, никогда не будет. Поэтому я подхватываю три готовые подстилки и тоже срываюсь с места. – Она – Волк! – взрывается Финнли, когда я приближаюсь. Огонь мирно горит в кольце гладких белых камней. – И когда ты собиралась рассказать, Алекса? Или хотела втихаря убить нас сегодня, когда мы будем спать? Думаешь, мы не видим пушку у тебя за поясом? Алекса стоит прямо перед ней, сверлит ее острым взглядом. – Если бы я хотела вас убить, то вы и до лодки бы не добрались. Как бы ненавистно ни было для меня ее прошлое, но сейчас Алекса права: она спасла меня, когда я пряталась под настилом. Предупредила, чтобы я не двигалась. А могла бы с легкостью застрелить, избавить себя от лишних хлопот. – Ты нас использовала, чтобы попасть на остров, – не уступает Финнли. – Месяцами шпионила за Иден, зная, что Убежище существует, и теперь дождалась своего! А сейчас ты намерена от нас избавиться! Алекса стискивает зубы. – У тебя плохая память! – огрызается она. – Я была против поисков острова. – Но если ты не стремилась сюда, – говорю я, – то куда ты хотела попасть? Алекса поворачивается ко мне, и я с изумлением замечаю, что у нее в глазах блестят слезы. – Сколько раз тебе повторять? Я хотела сбежать! Ее голос срывается, да и сама она явно на грани, буквально сглатывает подступающую истерику. Алекса не лжет, но что-то недоговаривает, я уверена. Как и в том, что она действительно не намеревалась нас убить. – Погоди-ка, что значит «сколько раз повторять»? – Финнли переводит стальной взгляд с Алексы на меня и обратно. – Иден, ты в курсе? И молчала? – Я недавно узнала… – И что, решила скрыть, типа, мы не обидимся? – Нет, я… – А может, ты тоже из них, – заключает Финнли. Она выдирает у меня сплетенные подстилки, хватает за запястье, выворачивая, чтобы проверить. Дергаю руку обратно. И сама сверлю Финнли взглядом, не обращая внимания на рыдания, которые подступают к горлу. Предательница… – Я что, похожа на человека, – ровным тоном произношу я, – который бросит все, лишь бы растоптать других? – Мне кажется, она не имела в виду… – встает между нами Хоуп.