Маркиз усмехнулся и, подняв бокал, сделал изрядный глоток. – Итак, Шантраль, – продолжал Гаспар, – как вам вчерашнее представление на балу? Граф опустился в огромное мягкое кресло, снова брякнув своими дурацкими жемчужинами. – Милорд, меня оно встревожило, – и добавил, обращаясь к Гаспару: – Вижу, вы вернули себе перо. – Да у нас дюжины этих перьев, – усмехнулся Монтсиммар. – Они вечно ломаются и пачкаются, даже если носить их только на балах. Что до турниров – если перо не приходится менять после каждой стычки, считайте, что вам повезло. – И тем не менее, – с нажимом сказал Гаспар, показав на новое перо, которое было прикреплено к его маске, – суть дела от этого не меняется. Вместо того чтобы ответить на вызов достойной дуэлью, Селина предпочла раскланяться перед Ферелденом. – Превратив знак орлесианских шевалье в игрушку, – прибавил Монтсиммар уже без малейших признаков былого веселья. – С тем же успехом она могла бы сыграть в мяч императорской короной. – Как вам хорошо известно, я не шевалье… – начал Шантраль. Гаспар подумал, что это явное преуменьшение. Чопорный и щуплый граф Велун, вероятнее всего, никогда не проливал крови в бою. Все же и ему была ведома доблесть – что недвусмысленно показали его следующие слова: – Однако и я люблю Орлей. Мой отец пал, сражаясь в Ферелдене. И я не желаю, чтобы его жертвенная гибель обернулась мимолетной забавой по прихоти императрицы. – Вы не одиноки. – Гаспар одарил графа улыбкой, которую часто использовал на турнирах, улыбкой, которая вынуждала соперников гадать, что же такое известно великому герцогу, чего не знают они? – Нас много – мужчин, готовых спасти Орлей от женщины, которая того и гляди вручит его нашим врагам с поцелуем в придачу, да еще и помашет вослед. Шантраль застыл: – Милорд, вы ведете речь о государственной измене! – Шантраль, я веду речь о благе нашей империи. Гаспар подавил вздох. Граф прекрасно осведомлен о цели этой встречи, но его, точно нервную дворянскую барышню, надобно еще подвести к верному решению. – Селина правит уже двадцать лет, но до сих пор не желает выходить замуж, даже сейчас, когда наша империя отчаянно нуждается в незыблемости и силе. Она заигрывает с Ферелденом и морочит голову вам, а между тем наши маги и храмовники смотрят на то, что творится в растреклятой Вольной Марке, и проникаются опаснейшими настроениями. Селина же не предпринимает ничего. – Гаспар одним большим глотком осушил свой бокал, резко выдохнув, когда бренди обжег ему горло. – И вот этим, смертельно опасным для страны бездействием она сама совершила государственную измену. Наступило долгое молчание. Монтсиммар быстро взглянул на Гаспара, и тот едва заметно покачал головой. Да, они рисковали, но это был рассчитанный риск. Даже если Шантраль откажется к ним присоединиться, добиться его молчания наверняка можно, и не прибегая к насильственным мерам. Притом, будучи шевалье, Гаспар никогда не опустился бы до того, чтобы подло зарезать человека посреди курительной комнаты. – Полагаю, – сказал наконец Шантраль, – что я все же выпью вашего бренди. – Молодчина, – одобрил Монтсиммар и, наполнив бокал, передал его Шантралю. Пальцы графа, принявшие бокал, заметно дрожали. Гаспар улыбнулся. Селина, по всей вероятности, считает, что выиграла вчерашнюю схватку, и, возможно, в глазах придворных фатов и щеголей так оно и есть. Вот только Орлею в предстоящей войне нужны будут совсем не такие люди. – Я намерен, – вслух сказал Гаспар, – заговорить с ней сегодня на охоте и сделать ей предложение руки. Быть может, она наконец внемлет голосу разума, и тогда этот наш разговор останется лишь праздной болтовней за бутылкой. – Вам нелегко будет излагать свои доводы на виду у всей знати, – заметил Монтсиммар, снова наливая себе из графина. – Не говоря уж о ее проклятом защитнике. – Я найду способ поговорить с нею с глазу на глаз, – посмеиваясь, сказал Гаспар. – Что касается защитника… полагаю, сегодня он может оказаться не у дел. Немало лет миновало с тех пор, как сэр Мишель в последний раз дрожал от страха, – но именно это произошло, когда он увидел записку на кровати в своих покоях. Страх обрушился на него, точно удар грома, лицо окаменело, и кожу на нем стянуло так, что разом заныли все зубы. На сложенной записке было начертано: «Сэру Мишелю де Шевину». «Сэру Мишелю» было написано изящным и четким почерком, а «де Шевину» – криво и небрежно. Сторонний человек мог бы подумать, что рука пишущего дрогнула или же сломалось перо. Мишель развернул записку. Там были указаны только время и место – более ничего. Подпись отсутствовала. Будучи защитником императрицы, Мишель знал ее распорядок дня наизусть. Этим утром она встречалась с министром торговли – заурядное мероприятие, которое не предполагало его присутствия. Однако во второй половине дня должна состояться охота, на которую приглашены те аристократы, что задержались в Вал Руайо после бала. К этому времени Мишель должен быть подле нее – как приличия ради, так и благодаря общеизвестной истине, что многие титулы меняли своих хозяев из-за «несчастного случая на охоте». Если постараться, чтобы встреча так или иначе оказалась короткой, он вернется вовремя. Защитник императрицы занимал особое, отдаленное от прочих положение при дворе. Хотя имя «де Шевин» говорило о знатном происхождении, Мишелю полагалось отринуть все честолюбивые устремления и хранить преданность только императрице и кодексу шевалье. Мишель присягал защищать Селину от убийц и сражаться от ее имени на всех поединках, однако он был не только телохранителем, но и доверенным лицом; посвященный в тысячу тайн, он должен был служить глазами и ушами императрицы там, где не присутствовала она сама. В любой схватке, в любом окружении он оставался воплощением самой императрицы, точно так же, как великий герцог Гаспар, пребывая в Тевинтере или Ферелдене, воплощал собою символ могущества Орлея. Хотя, мысленно признал Мишель, одеваясь, такое сравнение Гаспар сейчас вряд ли бы оценил. Он оделся для прогулки верхом. Рукава куртки и наружная сторона штанов были укреплены стальными вставками. Пускай подобное облачение и не защищало Мишеля также надежно, как полный доспех, в нем было легко двигаться, и это давало определенные преимущества в вероятной схватке. Сегодня Мишель не мог облачиться в доспехи. Сегодня он был живым воплощением пустого места. Он оставался в маске, покуда не вышел из дворца, воспользовавшись, никем не замеченный, дверью для слуг – а затем убрал маску в потайной карман куртки. Идя по Вал Руайо без маски, Мишель ничем не выделялся из толпы. Он равно мог быть и купеческим сынком, и солдатом в увольнении. Спешить было незачем, но смятение подхлестывало его, заставляя невольно ускорять шаг. Вскоре Мишель уже покидал богатые кварталы близ дворца. Глянув налево, он различил полосу зелени, протянувшуюся ниже башни. Пару минут спустя полоса превратилась в парк, который располагался на приземистом холме, благодаря чему был виден почти со всех концов города. Башня, высившаяся на вершине холма, служила центром небольшой крепости – Академии шевалье. К услугам посетителей академии была узкая тропа, рассекавшая парк. По траве парка, согласно древней традиции, могли ступать только шевалье и ученики, которые использовали парк для упражнений. Подобную сцену увидел сейчас Мишель: десяток юношей – и одна-две девушки – в громоздких учебных доспехах карабкались на деревья. Кряхтя от напряжения, они добирались до самых высоких веток, хватали яркие лоскутья и неуклюже спускались вниз, подгоняемые окриками своего наставника. Едва их ноги касались земли, им совали в руки утяжеленные мечи и щиты и сержанты атаковали их с обмотанными тканью шестами. Мишель вспомнил, как горели от боли легкие, как изнуренные руки болтались, словно ветки на ветру, когда он пытался удержать перед собой щит. Когда упражнение завершалось, сержанты хватали лоскутья, забрасывали их на деревья – и все начиналось сызнова. Мишель спрятал усмешку, когда кто-то из учеников оступился и кубарем покатился наземь. Судя по лицу наставника, парнишке назавтра предстояло несколько дополнительных тренировок. Годы, которые Мишель провел в Академии, были лучшими в его жизни. Он поступил туда, имея лишь рекомендательное письмо от графа Ги де Монфора, которое подтверждало его благородное происхождение, и набитый золотом кошелек в оплату обучения. Он упражнялся с рассвета и до заката, обучаясь правильно стоять, дышать, заставлять тело двигаться, когда мышцы отказываются подчиняться. Он научился владеть двуручным мечом, мечом и щитом, парными длинным и коротким клинками. Он узнал, как заставить обученного боевого коня двигаться так, словно ноги животного – твои собственные ноги, как вести бой на необученном коне и при этом не дать себя убить. Он сражался в пластинчатых латах, кожаном доспехе и кольчуге и научился не задумываясь использовать особенности любого вида брони, чтобы получить преимущество в бою. А еще он узнал гордую историю шевалье. Он научился ставить долг и доблесть в сражении выше своей жизни. Научился подставлять свой щит, чтобы блокировать удар, предназначенный соратнику, принимать свою смерть как неизбежный исход жизни, прожитой во имя чести. Когда испытания в академии завершились, Мишеля и других старших учеников вывезли в город. Их разлучили с дворцом, с книгами по истории, с повествованиями о доблести. Их загнали в кареты и после наступления темноты повезли в трущобы. Ваши тела были испытаны и признаны сильными, сказали наставники. Ваши умы были испытаны и признаны острыми. Наставники пустили по кругу бурдюк с крепким вином, вытолкали учеников из карет и сказали: теперь испытайте свои клинки. Трижды в этом году эльфы, живущие на здешних улицах, подняли руку на орлесианского лорда и один раз – на леди. Идите же и свершите правосудие орлесианских шевалье. Мишель знал, что, скорее всего, эта история – ложь, а если и нет, им не дано узнать, кто именно из эльфов совершил преступление. А еще он знал, что целью этого последнего испытания были отнюдь не поиски истины. В ту ночь он испил вина и испытал свой клинок. Сэр Мишель де Шевин никогда не оглядывался назад. Он повернул прочь от Академии шевалье и двинулся в трущобы. Вскоре он вошел в таверну, упомянутую в записке. Это была убогая дыра, и в такую рань здесь торчали только запойные пьяницы да воры, которым больше некуда было податься. Мельсендре, темноволосая женщина-бард, выступавшая вчера на балу, сидела одна за ветхим колченогим столом. Платье она сменила на кожаный костюм, а у бедра вместо лютни висели ножи. Увидев Мишеля, Мельсендре улыбнулась. – Сэр Мишель, – проговорила она, и в ее медоточивом голосе зазвенело веселье. – Ваш приход оказывает этому заведению великую честь. Мишель сел напротив: – Зачем я здесь? – Быть может, мне захотелось, чтобы вы вспомнили свое детство, – сладко улыбнулась Мельсендре. Пальцы Мишеля стиснули край стола с такой силой, что ветхое дерево заскрипело. – Ох уж эти шевалье, – продолжала она, – совершенно лишены чувства юмора. Всякий раз, когда я имею с ними дело, мне приходится заново заучивать этот урок. Таковы уж, понимаете ли, издержки свободной профессии. И кстати, о чувстве юмора. Интересно, станут ли шевалье смеяться, когда обнаружат, что благородное происхождение одного из их выучеников весьма и весьма сомнительно? Как вы полагаете, сэр Мишель? – Думаешь, ты первая, кто пытается уязвить меня тем, что я лишь дальний родич де Шевинам, что происхожу из угасшего рода? Мишель ожег женщину-барда неприязненным взглядом – та лишь изогнула ухоженную бровь – и твердым, уверенным голосом продолжил: – Сомневаться в моем происхождении, бард, значит подвергать сомнению мою честь. Придется вытерпеть официальное расследование, но затем я буду оправдан, а вот ты наверняка заплатишь за оскорбление жизнью. Мельсендре ничего не ответила. Что ж, попытаться стоило. Мишель смягчил тон: – Впрочем, в официальных расследованиях мало приятного, да и я не заинтересован в твоей смерти. Чего ты хочешь? Вряд ли ты позвала бы меня сюда, если бы тебе ничего от меня не требовалось. Женщина-бард усмехнулась и щелкнула пальцами. За спиной у Мишеля все, кто был сейчас в таверне, обнажили клинки. – Сэр Мишель, – сказала Мельсендре, – вы уже доставили все, что мне нужно. Глава 3 Мишель вслушался в металлический шорох, с которым клинки выскользнули из ножен. – Шестеро? – Семеро, ну да к чему мелочиться? – Женщина-бард усмехнулась. Мишель развернулся, пинком опрокинул стул на подбиравшихся сзади головорезов и приступил к делу. Его клинок – не парадное оружие защитника императрицы, а обычный длинный меч из красной стали, вполне добротный в бою и достаточно заурядный, чтобы не привлекать внимания, – вылетел из ножен и тут же вошел в горло ближайшего в безупречно исполненном приеме «Дуэлянт Ловит Яблоко». Никто из нападавших не успел еще даже двинуться с места, и когда раздался потрясенный крик, Мишель толкнул умирающего на его товарища и безукоризненно точным ударом из серии «Второй Щит» проткнул насквозь тело первого противника и поразил второго. Затем он выдернул меч, и оба повалились замертво.