– Хочешь сказать, что Мириам была шизофреничкой? В этом корень всех зол? Молчание мужчины только усиливает ее уверенность в озвученном утверждении. – То, что у ее матери были проблемы с психикой, не дает тебе права… – У меня есть такое право, Эни, – перебивает девушку Алан. – Но ты ошибаешься, я не считаю, что моя жена унаследовала болезнь матери. Однако она сама была уверена в обратном. Мириам убедила себя в том, что убила нашего ребенка. Он резко замирает и, обернувшись, протягивает Аннабель лист, который до этого держал в руках. Растерянно приоткрыв губы, она берет дрожащими пальцами документ. Взгляд впивается в отпечатанные сухие строки. В горле встает ком, беззвучный потрясенный стон срывается с побелевших губ, от затылка к позвоночнику струится леденящий холод. Пошатнувшись, Аннабель отступает назад, неуклюже рухнув в кресло. – Это свидетельство о смерти. Ему было всего пять месяцев, когда он умер. Сейчас бы Тим уже ходил в школу… – Тим? – севшим голосом переспрашивает Анна, и грудную клетку прожигает едкая боль. Ее помутневший взгляд застывает на окаменевшем лице с выраженной асимметрией. Флеминг говорил, что микроинсульт, вызвавший паралич лицевых мышц, произошел пять лет назад. Ровно столько прошло с даты, указанной в смятом онемевшими пальцами свидетельстве. Алан медленно кивает и снова отворачивается от Аннабель, тяжелой походкой перемещается к окну и, рванув на себя раму, прикуривает сигарету. В комнату врывается поток холодного ветра, поднимая в воздух только что сложенные стопки бумаг и с характерным шуршанием разбрасывая их по всему кабинету. Алан Флеминг – Помнишь, я недавно рассказывала тебе про лебедей? Они прилетали на пруд за нашим домом, когда я была маленькая. – Да, вроде ты что-то такое упоминала. – Они всегда прилетали вместе. Неразлучные и такие красивые… – Мириам, я в курсе, откуда взялось выражение «лебединая верность». – Ты как-то скептически это сказал. – Ну, я немного глубже изучил вопрос. – И? – Если один лебедь из пары погибает, второй не падает камнем вниз, чтобы разделить участь первого. Погрустив, он создает новую семью. Да и верность в установившейся паре подлежит сомнению. Ученые-орнитологи недавно выявили, что каждый шестой птенец – плод измены. – Ты знаешь, что с тобой совершенно невозможно разговаривать? – Ладно, извини, малыш. Твои лебеди были эталоном крепкого и нерушимого союза. – Можешь иронизировать сколько хочешь, но так и было. Я дала им имена, а когда они перестали прилетать на наш пруд, сильно тосковала и ждала… – Ты ждала лебедей? Неужели все было настолько плохо? – Жизнь на ферме не отличается разнообразием. Не так много событий происходит… А лебеди были свободны, могли улететь когда угодно и вернуться. Честно, я не понимала, зачем они вообще возвращались… На нашу ферму, на наш пруд. Мне бы их крылья… Звучит смешно, но я так им завидовала. А еще я пообещала себе, что однажды назову своих детей как тех лебедей, и они обязательно будут счастливы и свободны. – Ты серьезно? – Абсолютно. – И как будут звать наших детей? – Тим. Нашего сына будут звать Тим, а если родится девочка, то мы назовем ее Тея. – Подожди… Ты же не?.. – Целых три теста, Алан, и все положительные. У нас получилось! Сглотнув горькую вязкую слюну, я стряхиваю пепел и глубоко затягиваюсь. Воспоминания об испытанном счастье причиняют такую же боль, как о том страшном дне, когда мы потеряли его. Но тьма, что нас накрыла в самом конце, не перечеркнет незабываемых счастливых мгновений. Их было много, слишком много, чтобы поверить – так будет всегда. Мы наполнились нашим счастьем до краев, а потом разбились – оба. – Расскажи мне, – доносится до меня приглушенная просьба Аннабель. Взъерошив волосы, я тушу сигарету и заставляю себя вернуться на пять лет назад, в день, когда испытал чувство, сильнее которого, как мне тогда казалось, не существует в природе. – Мириам загорелась желанием стать матерью сразу после получения диплома. Собственный голос кажется мне чужим и незнакомым. Каждое слово как яд проникает в кровь, причиняя боль, которую не смогли притупить никакие годы. – Я ее полностью поддерживал, потому что и сам мечтал о большой семье, которой у меня, по сути, не было. Я на тот момент уже неплохо зарабатывал и не беспокоился о финансовой стороне вопроса. Полгода у нас ничего не получалось. Мири злилась, а я призывал ее к терпению и просил не зацикливаться на неудачах. Мы оба много и усердно работали, выбрали новый уединенный дом в пригороде… с бассейном. Она в него просто влюбилась, хотя я изначально не был в восторге, но в конечном итоге сдался. Счастливую новость Мириам сообщила мне в день переезда в новый дом. Нам обоим это совпадение показалось счастливым знаком. Я отменил все экспедиции, сосредоточился на писательской карьере, а Мири приняла решение уйти из офиса и занялась частными заказами, попутно обустраивая уют в доме и готовясь к материнству. Она так волновалась, боялась, что не справится. У нее вдруг сформировался навязчивый страх перед родами, потом появились жалобы на бессонницу, головные боли, беспричинные слезы. С каждым днем Мириам становилась все более тревожной и раздражительной. Ночные кошмары начались тогда же. Она постепенно закрывалась, отдалялась от меня, уходила в себя, грустила или, наоборот, погружалась в бурное веселье. Я не придал большого значения тревожным симптомам, как и наблюдающие мою жену врачи. У беременных часто бывают проблемы со сном, резкие перепады настроения, скачки энергии и полного бессилия. Всему виной гормоны, говорили светила медицины. У меня не было повода сомневаться, к тому же после рождения сына Мириам снова стала похожа на себя. Тим родился в середине февраля… Не в силах продолжить, я закуриваю очередную сигарету, и тут же в голове звучит голос из прошлого: «Ты всегда начинаешь курить, когда собираешься соврать, Алан. Тебе нужна эта пауза, чтобы придумать идеальную ложь, но меня не провести». Мириам была одержима мыслью, что я виртуозный лжец. Она считала, что все писатели – обманщики и вруны. Отчасти Мириам была права, но ошибалась в главном. Ей я не лгал. Не лгал до того самого момента, пока она сама не начала мне врать. – Я помню все, словно это случилось вчера, – выдавливаю из себя через силу. – Ранее утро, сигаретный дым, мои пальцы, без устали стучащие по клавиатуре, и стремительно рождающиеся строки рукописи. Мириам ворвалась в мой кабинет с дикими криками «Алан, я умираю!». Мы гнали в больницу как безумные, нарушая все правила. Мири загибалась от боли на соседнем сиденье, умоляя меня ехать быстрее. Я паниковал впервые в жизни. Оказывается, роды куда страшнее восхождения на самые неприступные скалы. Нам дьявольски повезло, что мы добрались до больницы живыми. В клинике нас быстро успокоили, заверив, что волноваться не о чем и все идет как надо. Мне выдали халат, бахилы, что-то нацепили на голову и проводили в родовую палату. Мириам уже была там. Увидев меня, она немного и ненадолго притихла и даже попыталась через силу улыбнуться. Сам процесс я не запомнил, жутко перенервничал. От позорного обморока меня спасло чудо. Может быть, я все-таки отключился в какой-то момент, но зато четко запомнил мгновение, когда нашего кричащего сына положили Мириам на грудь. Она больше не рыдала и улыбалась шире и радостнее, чем на нашей свадьбе, и совсем не смотрела на меня. Только на Тима, только на него. А я стоял там, измученный, мокрый от пота, потерянный. Я даже заревновал. Честно, заревновал, а потом ребенка передали мне, и я все понял… Голос снова предает меня, срываясь. Замолкаю, тяжело сглатывая, и позволяю событиям прошлого утянуть меня назад. Я помню все, словно это случилось вчера… Сердце будто стало больше, не помещаясь в груди, и незнакомо защипало в носу. Мири плакала от счастья и немножко от облегчения, что все закончилось, а я смотрел на сморщенное красное личико сына и думал, что не видел в мире никого красивее, чем он. «Он такой прекрасный, Алан, – прошептала Мириам. – У него твои глаза и нос, и губы. Его так легко будет любить…» Оторвав взгляд от Тима, я благодарно улыбнулся жене. Бледная и уставшая, с паутинками разорвавшихся сосудов на лице и искусанными в кровь губами. Меня зашатало, сердце грозилось вот-вот пробить грудную клетку, легкие горели от нехватки кислорода. Мириам растерла по щекам счастливые слезы и, кажется, чуть-чуть смутилась, и я подумал, что не видел в мире никого красивее, чем она… Я не заметил, как Аннабель подошла ко мне со спины. Не расслышал ее шагов, но участливое прикосновение теплой ладони к моему плечу неумолимо и безжалостно вернуло меня в реальность, превращая счастливые воспоминания в пыль. Боль не имеет срока давности. Она стреляет на поражение и точно в цель, пробивая любую броню. – Мириам зря боялась, у нее все получилось, – сглотнув горькую слюну, продолжаю свою агонию. – У нас все получилось, – добавляю, нечаянно уронив пепел на пол. – Тим… он был чудесным. Здоровый, улыбчивый, спокойный малыш. Мы часами любовались на него. Прекрасное было время, незабываемое. Он подарил нам столько счастья, но оно продлилось недолго – пять месяцев и три дня. – Что случилось? – севшим голосом спрашивает Аннабель. – Синдром внезапной детской смерти. Слышала о таком? – Да… – Какие-то минуты… – ожесточенно выплевываю я. – Ничего не предвещало. Никаких проблем со здоровьем, ни кашля, ни простуды. Мы купали его в ванной перед сном, Тим радостно улыбался, размахивая кулачками, а потом резко замер и перестал дышать. – Боже, как страшно, – тихо всхлипывает Анна, обняв меня сзади и прижавшись мокрой от слез щекой к моей спине. – Я там был, Эни, держал его на руках, пока Мириам вызывала скорую. Я видел и знаю, что произошло. Мы попали в гребаный процент статистики. Когда приехали врачи, его сердце уже не билось. На скорой увезли меня… Мой мозг, создавший десяток чудовищных жутких сюжетов, не справился с реальным кошмаром. – Боюсь даже представить, что ты пережил, – едва слышно произносит Аннабель. Я горько улыбаюсь своим черным мыслям. Бояться поздно, Эни, все уже случилось. – Я похоронил Тима рядом с могилами своих родителей, – продолжаю безжизненным тоном. – Мириам там не появилась ни разу. Ее не было даже на похоронах. Пораженная моим признанием, Аннабель заметно напрягается и слегка отстраняется. – Психологи считают, что большинство людей, испытавших сильнейшее горе, проходят пять основных реакций. Шок, отрицание, агрессия, депрессия и принятие. Мириам застряла в стадии отрицания, – отвечаю я на непроизнесенный вслух вопрос. – Она перестала со мной разговаривать. Совсем. – Алан… – Не надо, Эни. Не пытайся подбирать слова. Я знаю, что ты сожалеешь, – сухо перебиваю я. – Мы обратились к психиатру после того, как я нашел ее в парке с пустой детской коляской, а за пару дней до этого мне позвонил полицейский из того же парка, сообщив, что моя жена утверждает, будто наш сын утонул в озере. Она пыталась его достать, умоляла стражей порядка ей помочь. Были и другие эпизоды, но основную суть ты поняла. – Психиатр? – удивленно переспрашивает Аннабель. – Да, Эни, психиатр, – подтверждаю я. – Ей выписали лечение, и оно даже подействовало, но Мириам стала другой. Я ее не узнавал, а она упорно не хотела ни моего участия, ни моей поддержки. Мы оба закрылись в своем горе, а когда стало совсем невыносимо, предприняли отчаянную попытку спасти свой брак и отправились к семейному психологу. Он-то и посоветовал Мириам записывать свои переживания, если она не может проговаривать их вслух. – И тогда она начала писать свою книгу? – Нет. – Отрицательно качнув головой, я оборачиваюсь к Аннабель и смотрю в ее потемневшие глаза. – Тогда Мириам нашла иной способ справиться со стрессом. – Майлз Гриффин? – судорожно вдохнув, догадывается Анна. Я коротко киваю, сохраняя железобетонное спокойствие. Вот мы и приблизились к развязке. – Теперь ты знаешь, с чего все началось, Эни, – констатирую очевидный факт. – Все еще хочешь узнать финал истории? – Да… – отвечает она не самым уверенным и заметно дрожащим тоном. – Тогда нам придется прокатиться. Собирайся, у тебя пять минут, – сообщаю я и стремительно направляюсь к выходу из кабинета, оставляя за своей спиной растерянную Аннабель и разбросанные по полу свидетельства чужих преступлений. – Куда мы едем? – уже на пороге растерянно окликает меня Анна. – На ферму Бенсонов, но учти: на этот раз я не поверну назад.