Он опустил взгляд на меня. Его лицо побелело. Это последнее, что я помню. Оно стало пепельно-серым от осознания и сожаления. Я не почувствовала падения. Скорее я его увидела, когда звуки вокруг меня стали приглушенными, а силуэты превратились в чернильные пятна. Секунду спустя я уже смотрела на ботинки Алекса и на платье Фэллон. Глаза закрывались, несмотря на мои попытки оставаться в сознании. Больше всего на свете мне хотелось услышать, о чем они говорят. Они орали сквозь поволоку беспамятства. Я напрягала слух. – Черт, черт, нет! – орал Алекс. – Фэллон, нет! – Мне так жаль, – кричала она. – Мне очень, очень жаль. Я вырубилась, так и не сумев сделать жизненно важный глоток воздуха. Все вокруг меня рухнуло. И сама я летела в пропасть. Хадсон: Как дела, девчонки? Дженна: Привет. Хадсон: Только мне одному показалось, что Алекс выглядел сверхсексуально на том лондонском концерте? Инди, это ты занимаешься его гардеробом? Он стал меньше напоминать бродягу. Хадсон: (он мне все равно нравится, но не говори ему) Дженна: Где она? Хадсон: Игнорирует наши задницы. Но почему? Дженна: Инди, ответь. Дженна: Инди. Дженна: ИНДИ. Дженна: ИНДИГО! Я очнулась в кровати. Моей парижской кровати. Нет, не так: нашей парижской кровати. Боже, меня тошнило. В нашей комнате все еще лежали вещи Алекса, словно ничего не произошло. Я огляделась, рассматривая коллекцию причудливых бутылок воды и полезных снэков на комоде, гитарных медиаторов, разбросанных блокнотов, полароидных снимков меня и Алекса в Лондоне. Мы сделали их на фотоаппарат, найденный в чемодане Блэйка. Комната казалась пропитанной обманом, раздувшейся от вранья. Голова гудела, и мне захотелось встать, пойти в комнату Блэйка и заявить об увольнении. Я была одна. Сглотнув кислый привкус рвоты во рту, я пошевелилась в постели, пытаясь собраться с силами, встать и начать собирать вещи. Через минуту после моего пробуждения из ванной вышел Алекс. Его глаза покраснели, а волосы растрепались. На нем были серые спортивные штаны и больше ничего. Казалось, что он только что пришел с собственных похорон. Попытавшись подняться, я прижалась спиной к изголовью. – Я все исправлю, Стардаст. Я собираюсь… – Не надо, – прорычала я. Голос прозвучал так грубо, что я не узнала его. – Не надо притворяться, что мы в порядке. Это не так. Я хочу, чтобы ты мне все рассказал. Ты лжец, Алекс Уинслоу, но в этот раз мне нужна вся правда. Это меньшее, что ты мне должен после всего, через что мы прошли. Он сел на край кровати и уставился на свои руки, лежащие на коленях. Вчера я не понимала, как могла смотреть на его лицо и не ощущать, как легкие сжимаются, будто он держит их в кулаке. Но сегодня он казался незнакомцем в одежде моего любимого. Да, любимого. Я влюбилась в него раньше, чем поняла это. По крайней мере, в одну из его ипостасей. Однажды простая смертная влюбилась в бога рока. Наверное, сейчас вы уже понимаете, что это не сказка. Смертным и богам не суждено быть вместе. – Четыре года назад Фэллон вернулась домой и выглядела так, словно побывала в аду. Мы только съехались. Тогда я еще не употреблял. Типа того. По большей части я сидел на болеутоляющих и был алкоголиком, но справлялся с работой. Я не закидывался дурью и не подозревал, что у меня проблемы. Думал, что я просто жил на всю и играл вовсю. В данной индустрии так поступали многие. Словом, она вернулась домой под кайфом и в расстроенных чувствах. Сказала, что сбила оленя на пути из Калабасаса и попросила пойти взглянуть на тачку. Так я и сделал. Она выглядела… – Алекс потер затылок и, вздохнув, уставился в потолок. – Машина была всмятку. Я то и дело выпытывал у Фэллон, правда ли это было животное. Там оказалось столько крови… Она продолжала утверждать, что это олень, и попросила помочь ей избавиться от машины. Так я и сделал. Я… я… – Ты помог ей замести следы. Хотя в душе и знал, что она лжет, – закончила я за Алекса, глядя ему прямо в глаза. – Вот что ты хочешь сказать мне. Он покачал головой, пробегая пальцами по волосам. – Я был пьян. Не только это не сходилось. Много чего показалось мне странным. Это был просто еще один пункт в списке. Но я позабочусь о том, чтобы она пришла с повинной, Инди. Если она этого не сделает, клянусь, это сделаю я. – Мне не нужны твои извинения. – Я же сказал, что все исправлю. – А еще ты известный лжец и сам себя так называешь, – я почувствовала, что нижняя губа начинает дрожать. – Сейчас я тебе не лгу. Клянусь. – Ты позволил убийце остаться невиновной, – мой голос стал выше, чуть не перешел на визг, и у меня снова закружилась голова. Он подсел ближе, и я отмахнулась от него, не давая взять меня за руку. – Нет. – Я бы никогда не позволил этому произойти, если бы знал наверняка. Я не знал. Я просто подозревал, но большую часть времени я видел и ощущал то, чего не существовало. Я был параноиком. И под действием препаратов. Несмотря ни на что, я решил закрыть на произошедшее глаза и поверить в ее рассказ. Я крепко зажмурилась, пытаясь заставить себя вздохнуть. Я скучала по маме. Скучала по папе. Я скучала по нормальной жизни и субботним ужинам, Рождеству и даже ужасной воскресной мессе. Я скучала по возможности и обещанию нормальной полноценной жизни для себя. Я скучала по старшему брату и его заботе. Даже по хорошему отцу, каким Крэйг мог бы стать для Зигги, если бы Алекс поднял трубку и позвонил 911, когда Фэллон вернулась домой той ночью. Может, тогда моя мама выжила бы. И с большой долей вероятности я бы не оказалась в этом турне, мое сердце не разбилось бы на сотни осколков, которые я пыталась удержать, ощущая, как боль просачивалась из швов. А все мое существование было в буквальном смысле соединено булавками и иголками и скреплено моей старой швейной машинкой. – Считай, что я официально увольняюсь, – сказала я, не открывая глаз. – Нет, – ответил он. – Нет, нет, нет, нет, нет. – Не стоит провоцировать меня, Алекс. Ты и так уже много чего сделал. Уважай мои желания и отпусти меня, – теперь я открыла глаза, посмотрела на него, на все, чем он был. Предателем, которому я распахнула дверь и которого сама впустила в свою жизнь. Ему понадобилось всего несколько недель, чтобы пробраться из коридора в мою душу. Он покорил каждый миллиметр моего существа и использовал это против меня, сам того не ведая. Я больше не видела его красоты, сексуальной привлекательности или поразительной стати. Не видела в нем забавного, сложного, ранимого парня, которому так мечтала помочь. Я видела лишь сломленного принца с глазами, полными мольбы и слез. Мужских слез. Они не были проявлением злости или раздражения. Слезы были настоящими, искренними и полными скорби. Все сломленные принцы умирают в конце. Разве не он сам сказал мне об этом? Возможно, он был прав. И самое страшное, что в тот момент я мечтала, чтобы пророчество Алекса сбылось. Я улыбнулась, удивляя саму себя. Не знала, что во мне есть эта жесткость, но, наверное, Алекс откопал ее в моих глубинах и бросил на стол в морге рядом с моим сердцем. Я знала, что, как только он найдет мое стихотворение, написанное после нашей ночи в его детской спальне, он поймет, почему все кончено. Почему мы не смогли бы остаться вместе. – Если оставишь меня, – сказал он, – заберешь с собой мою душу. – На кону всегда стояла моя душа, – тихо, но с вызовом ответила я. – У тебя нет души. Уже давно. Ты доказал это, все прошедшие годы скрывая преступление, хотя тогда одним-единственным звонком ты бы мог спасти мою маму. Я не нужна тебе. Тебе нужен лишь ты сам. Пришло время паковать вещи и отправляться на другие планеты. Найди свою душу, Алекс. Без нее ты никогда не будешь по-настоящему счастлив. Глава двадцать восьмая Алекс Она оставила мне записку. На листе бумаги. Из блокнота. Моего блокнота. Блокнота, в котором я писал песни. Песни, на которые меня вдохновляла она. Песни, которые я писал для нее, и, может, ей. В них хранилось ее наследие, каждое слово было наполнено намного большим смыслом. Это было нечто среднее между стихотворением и посланием. О нас. Обо мне. О том хаосе, которым стали наши отношения. И внизу было написано красными чернилами и подчеркнуто кое-что еще. Написано недавно. Она так сильно прижимала ручку к бумаге, что в некоторых местах та порвалась.