Лицо Габриеля вновь побагровело. — Если бы эта женщина захотела узнать о том, какие чувства Данте испытывал к Беатриче, то знала бы, где искать ответ. Она бы не отважилась рассуждать о вещах, о которых не имеет ни малейшего понятия. Да еще и выставлять и Данте, и себя на публичное осмеяние. Криста ошеломленно поглядывала то на профессора Эмерсона, то на Джулию. Что-то подсказывало ей, что разговор давно уже идет не о Данте и Беатриче. Она решила пока не встревать, но потом все хорошенько разнюхать. Габриель повернулся к доске и, пытаясь успокоиться, крупно написал: Данте думал, что это был сон. — Язык, используемый Данте для описания своей первой встречи с Беатриче, имеет отношение не столько к реальности, сколько к миру снов. По различным причинам… личного характера Данте не доверяет своим чувствам. Он не уверен, что Беатриче — реальная женщина. Есть гипотеза, согласно которой Данте считал Беатриче ангелом. И здесь возникает главная коллизия их отношений. Беатриче полагает, что Данте все прекрасно помнит об их первой встрече, но просто не хочет признаваться. Это предположение не дает ей ничего, кроме беспочвенных обид на Данте. В ее положении было бы куда разумнее напомнить ему, дать ему возможность объясниться и внимательно выслушать его объяснения. Если Данте считал Беатриче ангелом, он, естественно, и надеяться не мог на ее возвращение. Данте уже был готов объяснить ей все это, но она отвергла его, не дав ни малейшего шанса. Так кто из них виноват? Как ни печально, вина опять ложится на Беатриче. Криста не утерпела и подняла руку. Габриель нехотя кивнул ей. Менее всего ему сейчас хотелось выслушивать мисс Петерсон. Но Джулия ее опередила: — Обсуждение их первой встречи совершенно неуместно. Увидев ее во второй раз, Данте должен был ее узнать. Не имеет значения, считал ли он их первую встречу сном или нет. Зато вполне уместен вопрос: почему Данте сделал вид, что не узнал Беатриче? — Он не делал вид. Ее лицо показалось ему знакомым, но с уверенностью утверждать это он не мог. Он пребывал в сомнениях, на которые вскоре наложились определенные печальные события его жизни. — Чувствовалось, Габриелю стало трудно говорить. — Уверена, именно такими оправданиями он и глушил свою совесть, чтобы спокойно спать по ночам. Но это когда он бывал трезвым. В иные дни он шел в какое-нибудь питейное заведение… в тамошнее флорентийское «Лобби» и напивался до бесчувствия. — Джулия, это уже слишком! — теперь уже не прошептал, а довольно громко произнес Пол, дергая ее за рукав. Криста снова раскрыла рот, но Габриель властно махнул рукой: — Это не имеет никакого отношения к предмету лекции! Он часто дышал, безуспешно пытаясь сдержать поток эмоций. Перестав говорить, Габриель смотрел только на Джулию, совсем не замечая, что Пол развернул свой могучий торс на случай, если понадобится заслонить Джулию от разъяренного профессора. — Мисс Митчелл, а вам никогда не бывало одиноко? Вам никогда не хотелось, чтобы кто-то был рядом? Пусть временно, пусть даже ваше общение и не поднимется выше уровня плоти? Иногда это все, что вам доступно. И вы принимаете доступное; вы благодарите даже за это, хотя прекрасно понимаете, что это суррогат настоящих отношений. У вас просто нет другого выбора. Вместо того чтобы столь надменно и самоуверенно судить Данте за его образ жизни, вам следовало бы проявить хотя бы каплю сострадания. — Габриель замолчал, спохватившись, что наговорил слишком много лишнего. Джулия холодно смотрела на него и ждала продолжения. — Воспоминания о Беатриче преследовали Данте везде и повсюду. И это только осложняло и без того непростую его жизнь. Ни одна из встречавшихся ему женщин не могла сравниться с Беатриче. Ни одна из них не была столь же красива, как она, столь же чиста, как она. Ни одна не могла пробудить в нем чувства, которые пробуждала Беатриче. Данте всегда желал ее, но он уже отчаялся когда-либо ее найти. Поверьте мне, если бы она не скрытничала, а назвала себя и напомнила ему подробности их первой встречи, он пошел бы за ней на край света. Не задумываясь. — Сейчас у Габриеля были глаза безнадежно влюбленного подростка, стоящего под закрытым окном. — Так что, по-вашему, оставалось ему делать? Просветите нас, мисс Митчелл. Беатриче его отвергла. В его жизни не осталось ничего ценного, кроме работы. Только работа придавала еще какой-то смысл его существованию. Но Беатриче предупредила его: если он посмеет и впредь напоминать ей о себе, это может иметь плачевные последствия для его работы. Что оставалось Данте? Отпустить ее с миром. Однако это был ее выбор, а не его. Джулия очаровательно улыбнулась, и он понял: сейчас она выплеснет еще одну порцию яда. — Профессор, мне и всем, кто вас слушал, остается лишь поблагодарить вас за эту познавательную лекцию. Но мне по-прежнему неясен один момент. Вы утверждаете, что Полина не являлась любовницей Данте. Тогда кто она? «Женщина на одну ночь», чье имя случайно осталось в истории? Аудитория притихла. Тишина длилась несколько секунд и была нарушена громким хрустом. Аспиранты не верили своим глазам: профессор Эмерсон сломал маркер, которым писал на доске. Чернила забрызгали ему пальцы: черные, как безлунная ночь. Но кромешной тьмы в этой ночи не было — в небе сверкали две сердитые синие звезды. Профессорские плечи дрожали от гнева. Пол силой усадил Джулию на стул и заслонил собой. — Лекция окончена. А вы, мисс Митчелл, ступайте в мой кабинет, и немедленно! — Торопливо побросав в портфель книги и конспекты, профессор Эмерсон покинул аудиторию, громко хлопнув дверью. ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ В аудитории стало тихо. Даже слишком тихо. Поскольку большинство слушателей не были специалистами по творчеству Данте, они сочли произошедшее довольно забавной, хотя и несколько странной словесной дуэлью. В научном мире такие дуэли не редкость. Всем известно, сколь страстными (и пристрастными) бывают ученые, когда дело касается предмета их исследований. Схлестнулись мнения излишне пылкого профессора и такой же излишне пылкой аспирантки. Конечно, семинара как такового сегодня не получилось, но это не очень-то шокировало слушателей. Это был еще не самый впечатляющий семинар. Пол вспомнил прошлый семестр, семинар у профессора Сингер, посвященный средневековым пыткам. Ученая дама иллюстрировала свой рассказ действующими моделями пыточных орудий… Что было, когда она предложила самым храбрым слушателям на собственной шкуре проверить действие этих устройств! Возможно, кто-то из аспирантов не возражал бы остаться на второй сеанс (особенно если бы в аудиторию заглянул продавец попкорна и прохладительных напитков). Но профессор Эмерсон не был намерен продолжать шоу, и аспиранты начали расходиться. — У тебя что, суицидальные наклонности? — не выдержал Пол, когда они с Джулией остались одни. — Что? — рассеянно спросила она. Джулия удивленно оглядывалась по сторонам, словно только что проснулась. — Видела, в каком состоянии он ушел? Зачем ты его дразнила? Он и так ищет повод, чтобы выкинуть тебя со своего потока. Адреналин выплеснулся вместе с ядом и злостью. Сейчас Джулия ощущала себя спущенным воздушным шариком. Но шарик мог преспокойно лежать себе где-нибудь в углу или под диваном, а ей нужно было собрать остатки сил для крайне неприятного разговора в профессорском кабинете. — По-моему, не надо тебе к нему ходить, — сказал Пол. — А я и не хочу идти. — Тогда не ходи. Отправь ему электронное письмо. Напиши, что еще не совсем поправилась. Извинись. Мысль была очень заманчивой. Но Джулия понимала: хватит вести себя как подросток. Единственный шанс спасти свою аспирантскую карьеру — это пойти к нему, принять все, что свалится на ее голову, а потом по кусочкам собирать свою личную жизнь, если такое возможно. — Если я сейчас к нему не пойду, он разозлится еще сильнее. Выкинет меня со своего потока. А мне нужны его семинары, иначе к маю мне не окончить магистратуру. — Тогда я пойду вместе с тобой, — вызвался Пол. — А лучше прежде поговорю с ним сам. — Он потянулся во весь рост и согнул руки, словно проверяя свои мускулы. — Не надо меня выгораживать. Кроме неприятностей, это ничего не даст. Я пойду одна, извинюсь. Пусть выкричится. Когда он выплеснет всю злость, я спокойно уйду. — «По принужденью милость не действует…»,[23] — пробормотал Пол. — Особенно после того, как ты довела его до бешенства. До сих пор не понимаю, зачем ты с ним сцепилась из-за какой-то Полины. Не было у Данте любовницы с таким именем. Джулия заморгала, как школьница у доски, которую учитель поймал на вранье. — Я нашла статью о Пие де Толомей. Иногда ее называли Полиной. — Пиа де Толомей не была любовницей Данте. Ходили слухи, будто они все же были близки и даже имели совместных детей. Но никаких документальных подтверждений тому нет. Увы, Джулия, здесь Эмерсон прав: никто из серьезных исследователей не верит, что Пиа была любовницей Данте. Только дилетанты, падкие до сенсаций. Джулия, по обыкновению, терзала внутреннюю поверхность щеки. — Может, ты и прав: я несколько перегнула палку. — Не «несколько», а слишком сильно. Бедняга Эмерсон даже маркер сломал. Если бы ему врезал кто-то другой, я бы только позлорадствовал. Сказал бы: «Получи, придурок, что давно заслужил». Но с тобой у него все непросто. Боюсь, что за свой срыв он на тебе отыграется. — Пол мотнул головой. — Давай я все-таки с ним поговорю. — Пол, ты же пишешь у него диссертацию. Тебе незачем портить с ним отношения. Если мне станет невмоготу слушать его крики, я просто уйду. И жалобу подам на недопустимое поведение профессора Эмерсона. — А вот это уже зря, — обеспокоенно сказал Пол. — Без свидетелей ты ничего не докажешь. В подобных случаях университетское начальство всегда встает на сторону преподавателей. Я уж не говорю о том, что ты бесповоротно испортишь с ним отношения. Он тебя возненавидит. — Так что по-твоему, я должна дрожать в уголочке? Он большой злой профессор, я маленькая аспирантка. Ах да, забыла, у него есть власть, а у меня ее ни капли. — Вот именно. У него есть власть. А власть творит с людьми странные вещи. — Ну что он мне сделает? Пол высунул голову в коридор, проверяя, не подслушивает ли кто. — Эмерсон, конечно, непредсказуемый придурок. У него был конфликт с профессором Сингер, а это значит, что он… — Пол вдруг замолчал и потряс головой. — Это значит… что? — В общем, так: если он будет по-хамски себя вести или попытается на тебя наезжать, скажешь мне, и я тебе помогу. Мы составим жалобу. — По-моему, ты все рисуешь в мрачных тонах. Болезненное самолюбие — диагноз многих профессоров. И многие из них не выносят, когда им возражают. Зайду я сейчас в его святилище, получу порцию унижений, и, надеюсь, этим все и кончится. А с потока он меня не выбросит. — Хотелось бы надеяться. Вообще-то, раньше он не выходил за рамки. Но ты для него как красная тряпка. Пол проводил Джулию до профессорского кабинета и сам постучал в дверь. Дверь открылась почти сразу. Глаза профессора Эмерсона метали молнии. — А вам что надо? — спросил он Пола, сердито косясь на Джулию. — Я совсем ненадолго. Уделите мне минутку вашего времени, — попросил Пол. — Не сейчас. Завтра. — Но, профессор. Я… — Завтра, мистер Норрис. И нечего настаивать. — Конечно. Извините, — промямлил Пол, явно тревожась за Джулию. Профессор Эмерсон дождался, пока его настырный лаборант скроется за углом, и только тогда отошел в сторону, пропуская Джулию. Едва она вошла, он тут же закрыл дверь, а сам прошествовал к окну. «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Жалюзи в профессорском кабинете были опущены. Кабинет освещался только настольной лампой. Отойдя от своей строптивой аспирантки на максимальное расстояние, профессор сосредоточенно тер глаза. Его пальцы были пятнистыми от чернил. Джулия крепко прижимала к себе рюкзак, превратив его в щит. Профессор молчал. Она стала оглядываться по сторонам, ища глазами жесткий стул, на котором ей придется сидеть, как тогда, в сентябре. К ее удивлению, стул самым варварским способом был сломан. На персидском ковре валялись его обломки.