«Готов к чему?» – хотел спросить я, но собеседник уже развернулся и, бросив короткое: – Жди меня здесь, – вышел из помещения. Начальник с замом тоже отошли, что-то негромко обсуждая. Что именно – не знаю, не прислушивался. Но, видимо, обо мне, потому как больно уж красноречивые взгляды кидал на меня Амнис. Лекари также прибыли на место, и сейчас я видел, как кожа Вигира на глазах восстанавливается, как отваливается запекшаяся корка, открывая новый бледно-розовый покров. С такой мощной магической поддержкой жизни парня ничего не угрожало, а значит, можно было наконец выдохнуть. Минут через пять снова появился Дизариус, один, но с каким-то свертком в руках. Как-то торжественно вышел на середину помещения, после чего принялся медленно сверток разворачивать, убирая скрывающую продолговатый предмет ткань. И вроде бы такое простое действие, но в голове у меня внезапно словно застучали молоточки, а сердце тревожно и вместе с тем предвкушающе забилось. Я поднялся на ноги, сам не понимая, что со мной происходит и почему я так реагирую, но тут край ткани спал, и в руках инквизитора я увидел матово блеснувший тем же металлом, что и моя кираса, чуть заостренный на макушке шлем с дырчатым, полностью закрывающим лицо забралом. Прикипев к нему взглядом, я сделал шаг вперед. Шлем завораживал, тянул к себе. Я буквально чувствовал, что он мой, хоть и в первый раз его видел. А еще я чувствовал, что только его мне и не хватает, чтобы стать тем, кто я есть. Шаг, следующий. Хотелось подбежать, выхватить шлем из рук старика, надеть, но что-то, какая-то мысль, все билось где-то на задворках разума, заставляя медлить. – Тысячу лет прошло, а нелюди все пытаются разрушить нашу империю, с каждым разом становясь все наглей и изобретательней, – с какой-то печалью в голосе заговорил Дизариус, видя, что я колеблюсь. – И не будет нам покоя, пока не ответим мы им тем же, террором на террор, пока не ощутят они гнев инквизиции на своих собственных землях. Посему прими этот шлем, как самый достойный, – старик протянул мне его, – и возроди Караул Смерти таким, каким он был тысячу лет назад. Стань тем, кем должен. Стань тем, кем хочешь быть. Стань клинком, что поразит нелюдей в самое сердце. Я шагнул вновь, почти коснувшись поблескивающего забрала, но неожиданно сквозь уже не молоточки, а гудевший в голове набат пробилась отрезвляющая мысль: «А разве я уже не тот, кем хочу быть? Почему я должен стать еще кем-то?» В голове всплыло лицо архимага и его слова о том, что не всегда общее счастье важнее своего собственного, и я опустил руку, помотал головой, стряхивая непонятную одержимость, и отступил назад. А затем с усилием, буквально ломая в себе что-то, глухо и раздельно произнес: – Я… не… хочу. И словно оборвалось что-то, рухнуло, освобождая разум, утекая, словно мутная вода, из моей головы, проясняя сознание. Блеск шлема как-то потускнел, и руки старого инквизитора опустились. А на плечи вдруг навалилась тяжесть кирасы – доспех мгновенно стал каким-то жестким и неудобным, чужим, сковывающим движение. – Что ж, – тихо сказал Дизариус, – подобную ношу принять можно лишь добровольно. Значит, доспех снова будет терпеливо ждать. А я принялся срывать с себя броню, торопливо, путающимися пальцами расстегивая кожаные ремешки. Просто потому, что почувствовал едва ли не отвращение к этому телу. И только когда скинул на пол сапоги, понял, что это была не моя мысль. Это просто не могло быть моей мыслью. Отшатнулся назад, с ужасом начиная вспоминать все то, что казалось мне нормой, но таковой не являлось. А Дизариус вновь заговорил, глядя на меня: – Ты был достоин доспеха, и поэтому он давал то, чего тебе недоставало: силы, уверенности, даже знаний. Он помогал тебе делать правильный выбор, без сомнений, без мук и угрызений совести. И поступать так, как должно. Ты отказался от него, и это твой выбор, – тут голос старика стал более глубоким, пронизанным нотками гордости и печали, – но ты уже никогда не сможешь забыть тот вкус силы и власти, что он даровал тебе. – Пусть так, – ответил я, дрожа как от лихорадки, словно заново переживая все, что со мной происходило, – но лучше не сделать и пожалеть, чем сделать и стать тем, кому жалость неведома. Инквизитор не стал ничего отвечать, лишь склонил голову, грустно улыбнувшись. – Заберите доспех. Придется ему полежать, пока не найдется другой достойный. – Стойте… Хриплый голос заставил всех обернуться, а с пола медленно, отодвинув лекарей, поднялся Вигир. Чуть подхрамывая, он подошел к Дизариусу и сказал, глядя тому в глаза, совсем не по-мальчишески серьезно: – Я хочу… стать… – Нет, – произнес я, не в силах поверить, что парень действительно желает согласиться на подобное. Но старый инквизитор уже протянул ему шлем. Взяв его в руки, Вигир замер, а затем улыбнулся и объявил: – Он мой. Я чувствую это. Я обессиленно опустился на пол, прислонившись к холодной стене и закрывая глаза. Они все-таки нашли того, кто оказался достоин. Вот только того парня, которого я знал, больше не будет, а будет существо без страха и упрека, оружие, клинок в руках инквизиции. Караульный Смерти. И ничего уже не изменить. – Так надо, – услышал я и, открыв глаза, увидел, как аватар опускается на пол рядом со мной. – Я действительно этого хочу. Ты сам говорил: чтобы изменить систему, надо стать ее частью. Лишь изнутри можно ее исправить. – Став инквизитором, – с горечью в голосе ответил я, – а не тем, что таит в себе доспех. Ты понимаешь, что это будешь уже не ты? – Нет, – качнул головой Вигир, – это все еще буду я, но лучше, сильнее, больше, чем просто я. Я это чувствую. Мои губы невольно растянулись в горькой улыбке от той убежденности, с которой он говорил. – Пойдем, – приблизился к нам Дизариус, опуская руку на плечо Вигира. – Доспех ждет нового носителя, а империя – возрождения Караула Смерти. А я? Я больше не смог ничего ему сказать. Не нашел слов, аргументов, а может, сил в самом себе, пойти наперекор, вырвать из его рук и забросить подальше этот чертов шлем. Мне оставалось только сидеть и проклинать самого себя за нерешительность. Когда они ушли, унеся и доспех, к которому я более не смог бы прикоснуться, ко мне подошли молчаливые Амнис с Диконтрой и, подхватив с двух сторон, помогли подняться. Уже в кабинете начальника я переоделся в обычную робу и, выпив чего-то крепкого и обжегшего горло, постепенно начал приходить в себя. А затем вспомнил про Ниике, про свадьбу, про ее такие искрящиеся глаза… и про жалобный крик… и вдруг почувствовал себя таким подлецом, такое омерзение испытал сам к себе, что стало физически больно и тошно. Я обманывал, влюблял бедняжку в себя – все ради того, чтобы выведать секрет, а затем бросить как ненужную вещь. Я вспоминал ее лицо, слова, чувства, сейчас, без сковывающих разум цепких лап доспеха. И пусть не любовь без памяти, но какое-то щемящее чувство рождалось в груди каждый раз, когда ее образ вставал перед глазами. Надо найти девушку – понял я. Найти и объяснить. Хотя бы попытаться. Просто потому, что не чем иным, как предательством, я свой поступок назвать не мог. И пусть это был не совсем я, но для девушки оно совершенно ничего не меняло. Подскочив, я обвел нервным взглядом сидящих и удивленно на меня посматривающих начальников, которым и принадлежала идея так поступить с Ниике, и, скрипнув зубами, ни слова не говоря выбежал в коридор, по дороге со злости пинком опрокинув стул, на котором сидел. Выскочив из управления, я хотел было телепортироваться прямо туда, где оставил девушку, но понял, что совершенно не представляю, как это делать, и, почти срываясь на бег, поспешил туда на своих двоих. – Я приду, Ниике, просто дождись меня, – бормотал я на ходу. – Приду и все объясню. Только дождись. Я торопился, не обращая внимания ни на что вокруг, думая лишь о ней. Но стоило мне углубиться в городские трущобы, как вдруг меня что-то ударило по ногам, обрушивая на мостовую, болью отозвавшись в выставленных вперед ладонях. А затем нечто твердое и тяжелое опустилось мне на затылок, и я свалился уже окончательно, погрузившись во тьму… Эпилог – Вы все-таки нашли его, – утвердительно произнес Диконтра, и старый инквизитор чуть самоуверенно кивнул: – Лучшего даже, чем я мог ожидать. – А Ширяев? – Ширяев мог бы стать хорошим караульным, но он сделал намного больше – нашел и подготовил нам того, кто просто идеален для подобной роли. Что ни говори, а юноша весьма талантлив. – Вы про Вигира? – Нет, про Павла, конечно, – Дизариус позволил себе улыбнуться. – Он настолько удачно, сам того не понимая, путает всем карты, что мы уже сейчас получаем результат, которого сами достигли бы только спустя годы планомерной оперативной работы. Ходячее бедствие? Нет, вовсе нет. Наоборот. Кстати, где он? – Кто его знает? – пожал плечами Амнис. – В городе где-то. Возможно, слишком сильный откат, удар по эмоциям. Теперь сидит где-нибудь, переживает. Пьет, как обычно. – Вы это бросьте, – построжел тоном старый инквизитор. – В такой ситуации его одного оставлять нельзя. Про вашу к нему неприязнь я наслышан, да только она не дает вам права махать рукой, вы ведь, как-никак, его наставник. Поэтому немедленно организуйте-ка поиск Ширяева и доставьте его сюда. Если пьет – пейте вместе с ним, если плачется – подставляйте свою широкую наставничью грудь. Хочет выговориться – сидите и слушайте. И чтобы больше я такого от вас – в городе где-то – не слышал. Поняли меня? – Понял, – хмуро буркнул Амнис. – А раз поняли, так выполняйте. * * * С тихим стоном я разлепил глаза, наталкиваясь взглядом на натянутый над головой тент. Тот мерно покачивался, и только через пару мгновений я понял, что нахожусь в повозке и меня куда-то везут. Слышался скрип колес, стук, лошадиное ржание, чей-то гортанный голос выкрикивал непонятные слова, и я попытался вспомнить, что же произошло. Кадры падения на мостовую отозвались глухой болью в затылке, невольно заставив вновь застонать. А затем моя память подсказала, куда и зачем я бежал. – Ниике… – произнес я вслух пересохшим горлом. Мне так хотелось ее найти, объяснить, рассказать… Вдруг в глубине повозки шевельнулся чей-то силуэт, а затем такой мягкий и знакомый голос сказал: – Я здесь, любимый. Она, а это точно была она, подобралась ближе ко мне, наклонившись и поцеловав в губы. С трудом я поднял ватную, плохо слушающуюся руку, касаясь ее. – Не трать силы, милый, ты пока очень слаб.