– Значит, это не шутка? Я и правда должен остаться здесь на ночь? В этой… – Было заметно, с каким трудом Том проглотил слово «дурка», которое вертелось у него на языке. – Вы абсолютно ничего не должны, – возразила София. – Можете попробовать. До ближайшего дома от нас не более получаса пешком, но я полагаю, через лес вам придется ползти на четвереньках. При минус семи. И температура понижается. – А если что-то случится? – Что вы имеете в виду? – Если Бруку станет хуже. Как мы вызовем помощь? Вопрос Шадека звучал резонно, но Каспар догадывался, что санитар на самом деле хотел намекнуть на что-то другое. – Не волнуйтесь. У нас отличное оборудование, – ответила София. – Похоже, что нож не нанес серьезных внутренних травм. В худшем случае повреждены только голосовые связки. Сейчас профессор обработает рану и введет доктору Бруку препараты, чтобы трахея не отекла. Когда он проснется, у него будут боли и, вероятно, он не сможет говорить, но в любом случае выживет. – Могу я вас попросить? София кивнула на дверь, и Том заулыбался, словно получил приглашение на свидание. – С превеликим удовольствием. – На прощание санитар коснулся указательным пальцем лба. – Может, я одолжу ваш снегоход и хотя бы доберусь до своей рации. – Удачи, – пожелал ему Каспар и упустил момент, когда мог упомянуть лужу бензина, которую ему только что показал Линус. София последовала за Томом и, проходя мимо Каспара, взяла его за руку. – Прошу прощения за беспокойство, – прошептала она и грустно улыбнулась. Его меланхоличное настроение исчезло – пусть лишь на мгновение, – но тут же вернулось, когда Том еще раз повернулся в дверях. – А можно я переночую в вашей комнате, фрау доктор? Я боюсь оставаться в темноте. Затем он рассмеялся и поднял обе руки, как при вооруженном налете на банк. – Эй, да я просто пошутил. Каспар хотел ответить что-нибудь подходящее, но слишком отвлекся на рубцы от ожога на правой ладони Тома. Они напоминали его собственные. Правда, в отличие от неровностей кожи на груди Каспара, у Шадека они образовывали геометрический узор. Каспар не был уверен, но ему казалось, что Тому довольно неумело вывели старую татуировку в виде свастики. 19:24 Не прошло и минуты, как София снова просунула голову в дверь. – Между прочим, это и вас касается! – Что? – спросил он и ногой подвинул полиэтиленовый пакет под кровать. Слишком поздно. София вошла и указала сначала на его ботинки, потом на зимнее пальто, которое Каспар забыл повесить в шкаф. – Пожалуйста, не делайте сегодня вечером никаких глупостей. – Я должен, София. Я уже слишком долго здесь нахожусь. – И куда вы направитесь? В такую погоду? В вашем наряде? Без денег? – Я пойду в полицию, – сообщил он ей план, который придумал в эту секунду. Похоже, тщательное планирование наперед не относилось к его сильным качествам, признался он сам себе. – Но мы ведь обсуждали это сегодня. Расфельд согласился, чтобы вы лично пообщались с полицией и прессой. – Когда? – Каспар встал с кровати и почесал один из рубцов под футболкой. – Завтра? Послезавтра? После Рождества? Все это слишком долго. У меня больше нет времени. София так сильно замотала головой, что волосы упали ей на лоб. – Послушайте, мне не нравится выжидательная тактика Расфельда. Но в одном я разделяю его мнение: в вашем состоянии еще слишком опасно самостоятельно покидать клинику. – Возможно. Но я не могу думать только о себе. – Вы говорите о девочке? Каспар кивнул. – Очень жаль, но с тех пор, как я увидел ее образ, мне кажется, что я задыхаюсь здесь внутри. Я срочно должен выбраться отсюда. – Мы ведь даже не знаем, ваша ли это дочь. Может, ее даже не существует? – Возможно, но… – Каспар задумался, пересечет ли черту следующей фразой. – Но если вы завтра уйдете, я и так останусь один. Здесь больше не будет никого, кому я могу доверять. София окинула его долгим взглядом и печально улыбнулась. Телефон в кармане ее халата сигнализировал о внутреннем вызове, но она проигнорировала его. Очевидно, внутрибольничная связь все еще работала. – Понимаю, – сказала она, когда телефон замолчал. – Но все равно хочу попросить вас об одном одолжении, Каспар. – О каком? Она указала на мансардное окно. Снег залепил стекло, как светонепроницаемые жалюзи. – Переспите с этой мыслью еще одну вьюжную ночь. Завтра утром, прежде чем я уйду, мы поговорим еще раз. – Что это даст? – Если завтра утром вы будете все так же решительно настроены, я не стану вас останавливать. – Но… – Но я сообщу вам информацию, без которой вам ни в коем случае нельзя покидать клинику. Особенно если вы хотите пойти в полицию. Лишившись дара речи, Каспар безмолвно открыл рот. В ухе зазвенело, словно внутри лопнул крошечный сосудик. Внезапно он почувствовал себя беспомощным. Как если бы врач сообщил ему, что он скоро умрет. – Какую информацию? – прошептал он. София опять помотала головой и взглянула на телефон, который снова энергично зазвонил. – Завтра утром, Каспар! Не сейчас. Звон в ухе стал громче, как и его голос. – Я хочу узнать это немедленно! – Понимаю, но это невозможно. – Почему? – Сначала мне нужно убедиться. – В чем? Каспар и София вздрогнули, когда в дверях раздался третий голос. Из-за телефонного звонка они не услышали, как подошел Расфельд. – В чем вы хотите убедиться? – с подозрением спросил главврач и, словно обличая, указал на них беспроводным телефоном. Пока Каспар с пересохшим горлом пытался сглотнуть, София уже взяла себя в руки. – Он… м-м-м… то есть пациент попросил снотворное, но я сказала, что должна сначала переговорить с вами. Расфельд одобрительно кивнул, видимо довольный уважением к своему авторитету. – Хорошо, но это может подождать, фрау Дорн, – сказал он тоном не терпящим возражений и вывел врача из палаты. – Я уже столько времени пытаюсь до вас дозвониться. Ваша помощь нужна в операционной. Еще долго после того, как Расфельд и София оставили его наедине с мучительными вопросами, в голове у Каспара звучало таинственное обещание врача: «Я сообщу вам информацию, без которой вам ни в коем случае нельзя покидать клинику». Голос Софии не утих и тогда, когда спустя два часа Каспар лег на кровать и закрыл глаза, чтобы привести в порядок свои мысли. Что еще находилось в его папке, содержанием которой Расфельд так неохотно делился?