Кафе на Дерибасовской я нахожу довольно быстро. В праздничный день оно забито до отказа, на дверях красуется знаменитая табличка «мест нет», и довольно солидная очередь топчется у дверей на тротуаре. Бородатый швейцар, видимо, предупрежден и почтительно пропускает меня сквозь зеркальные двери. В красивом светлом зале с белоснежными скатертями и хрусталем на столах я разыскиваю Теляша. Он сидит в углу, возле окна, за небольшим столиком на две персоны и приветственно машет мне рукой. Но, прежде чем подойти к нему, я еще раз внимательно оглядываю зал. При моем росте это не так уж трудно. Однако ничего подозрительного я не замечаю. Свидание с Зурихом здесь, видимо, не состоится. Он, конечно же, опасается прямой встречи на людях с незнакомым человеком. А Теляш сейчас служит как бы приманкой, эдакой подсадной уткой, ну и своеобразной лакмусовой бумажкой на меня тоже, конечно. Приманка и еще одна проверка одновременно. Между прочим, все это предвидел и такой умный мужик как Стась. Теляш горячо жмет мне руку и, когда мы усаживаемся, тонко и одобрительно замечает: – Вы, однако, осторожны. – Хочу расплачиваться рублями, а не здоровьем. – Вы таки да, правы, – подхватывает Теляш, и большие уши его выразительно двигаются. – Бог мой, кто же хочет иначе. Официант подает нам закуску, открывает бутылку с вином, и мы приступаем к трапезе. – Я вам скажу так, – продолжает Теляш прерванный разговор. – Конечно, бизнес невозможен без риска. У нас особенно. Это ж ясно, боже мой. Ибо!.. – он поднимает палец. – У них в худшем случае – разорение, у нас, извините, тюрьма. Это две разницы, чтоб мне пропасть. – Потому что у них все это по закону, а у нас против, – как можно равнодушнее замечаю я. – Или это непонятно! Риск, конечно же, есть, боже мой. Но и доход тоже есть. А? Надо ж жить! И как можно лучше. Я так рассуждаю или нет? – У каждого в жизни свои интересы, – туманно говорю я, поддерживая разговор. – И свое дело. – Именно! А наше дело, я считаю, искусство. Умный человек все у нас может, чтоб мне упасть и не встать, – с азартом продолжает Теляш, ожесточенно поглощая закуску, уши его при этом непрерывно двигаются. – Господи, да только поворачивайся. Что тут главное? Кому дать, сколько дать, как дать. Это решает. При определенных условиях все берут. Ну ей-богу же, все! Я, конечно, не такой ловкач, как другие. Но и не последний, заметьте себе. Теляш самодовольно улыбается, и кругленькая его очкастая мордочка превращается в печеное яблоко. Ну и тип. Даже не тип, а продукт, я бы сказал. По его мнению, значит, все покупается, и все продается, в том числе и совесть, конечно. Последнее особенно его интересует. И мнение это, что самое главное, не с неба к нему упало, не на веру принято. Нет, оно подкреплено фактами, вот ведь что. Он уже сам много раз «давал». Скажи пожалуйста, «не такой я ловкач». Врет, сукин сын, прибедняется. Ловкач он, конечно, первостатейный. Точнее, жулик. И к тому же со своей подлой «философией». Пусть, мол, кому угодно будет хуже, зато мне будет лучше. И знать больше ничего не желаю. Такого надо схватить за руку и дать по этой руке, как следует дать. А потом уже попытаться, конечно, его перевоспитывать. Только где-нибудь подальше от Одессы, конечно. Теляш замечает, что я молчу, и понимает это по-своему. Считает, видимо, что такого делового человека как я не кормят общими разговорами, тем более что о «бизнесе» я, конечно, понимаю не меньше его, а он в моих глазах может показаться пустым болтуном. Спохватившись, он умолкает, мордочка его становится сосредоточенной, в глазах появляется напряженное внимание. – Если нет возражений, перейдем к делу. Я бы хотел услышать ваши предложения, – говорит Теляш, и уши его, как два локатора, чуть заметно надвигаются на меня. – А если вы считаете возможным, то… – Передать вам гонорар? – усмехаюсь я. – Это здесь-то? – Боже упаси, – смешавшись, отвечает Теляш. – Мы найдем другое место. Сейчас интересуюсь за дело. – А что значит «все сговорено», как вы выразились по телефону? – спрашиваю я. – Как это понимать? – Михаил Александрович мне звонил вчера, – понизив голос, сообщает Теляш. – И что же? – Встреча, если нет возражений, назначена на завтра. Вечером. У меня дома. – Возражений нет. – Но насчет вашего предложения и… гонорара я Михаилу Александровичу пока не сказал. Или я что-то не так понял? Теляш хитренько смотрит на меня, и уши его чуть заметно отодвигаются назад. Я тоже улыбаюсь. – Вы очень понятливы. Григорий Макарович сейчас работает самостоятельно. Взгляд Теляша снова становится почему-то настороженным, и уши угрожающе надвигаются на меня. – Михаил Александрович заметил, – говорит он, – что вы не можете иметь связь с Григорием Макаровичем. Интересно, почему это Зурих так полагает. Может быть, он знает что-то, чего не знаем мы? Вряд ли. Правда, Эдик мне сказал, что к Григорию Макаровичу не раз подкатывались прежние дружки, и он гнал их вон. Возможно, среди них был и Зурих или человек от него. Но это еще ничего не значит. Однако проверить надо. Не забыть проверить. Я снисходительно усмехаюсь. – Михаил Александрович не бог и не его наместник на земле. Он не может все знать и видеть. – Хи, хи, хи, – тоненько смеется Теляш. – Или я этого не понимаю, чтоб мне… А если конкретно? Я готов к этому вопросу. Ребята из ОБХСС напичкали меня всевозможными сведениями, особенно, конечно, Эдик по своей «строительной линии». – Железо, – коротко говорю я. – О! – щелкает пальцами Теляш. – Блеск, чтоб мне не жить. Сколько? – А сколько сумеете проглотить? – Я-то? Да сколько дадите, боже ты мой. – Тогда сегодня вечером я буду иметь разговор с Москвой, – важно говорю я. – Но все это… вы понимаете? – Абсолютное тэт-а-тэт, – прижимает руки к груди Теляш. – Я деловой человек. – Этого мало. Вы теперь наш человек, – я делаю ударение на слове «наш». – И Михаил Александрович… это вы тоже понимаете? – Абсолютно! Вы меня еще не знаете. Между нами говоря, – Теляш заговорщически понижает голос, – Михаил Александрович с большим недоверием отнесся к вашему приезду. Даже велел… И тут Теляш сообщает мне о довольно любопытных мерах, которые решил принять Зурих, организуя встречу со мной. Нервы у меня натянуты до предела, и я воспринимаю малейшие нюансы в тоне и настроении своего собеседника. И вот сейчас мне вдруг кажется, что Теляш что-то недоговаривает или чуть-чуть искажает. Однако проверить это я не в состоянии. – Гм… – бормочу я. – Горько слышать. Но с вами, кажется, можно иметь дело. Только учтите, – сухо предупреждаю я, – двойная игра будет означать конец всякой игры. – Клянусь, – с придыханием произносит Теляш, преданно смотря мне в глаза. – Чтоб мне не жить. – Посмотрим. Я с большим сомнением пожимаю его влажную ручку. Внезапное похолодание, видимо, установилось прочно. Без всякой осени в город сразу пришла зима. С неба сыплет мелкий снежок. Побелели крыши домов и деревья. На улице скользко, зябко и ветрено. Серое море, низкое серое небо, жидкая грязь под ногами. Под вечер к нам приходит Лева. Он, между прочим, сообщает, что известный нам домик во дворе взят под наблюдение, но приехавший из Москвы человек там почему-то до сих пор не появляется. Зато дважды там появлялся… Теляш. И выглядел весьма озабоченным. По-видимому, он тоже разыскивал этого человека. Тут, кажется, у Зуриха произошла какая-то неувязочка. Я собираюсь к Гале. Вместе мы пойдем в тот бар. – Мы тебя там в случае чего подстрахуем, – говорит Лева. – А до вашего прихода изучим обстановку за столиками. Если что-то осложнится, будем встречать еще на подступах, как условились. Учти. Уже совсем темнеет, когда мы выходим с ним из гостиницы. Лева на машине подбрасывает меня к нужному месту. Дальше я иду уже один. Вот и знакомый забор. В кромешной тьме я нащупываю калитку. Свет редких фонарей не проникает сквозь густые заснеженные кроны деревьев вдоль тротуара. Я почти бесшумно открываю калитку. В окнах домика за шторами горит свет. Иду к крыльцу по выложенной камнями дорожке и жду, когда в темноте загремит цепь, и раздастся лай Шалуна. Но пес узнает меня и, тихо урча, мягким комком подкатывается к моим ногам. Я с удовольствием глажу его по густой шерсти и достаю кусок сахару. Шалун лижет мне руку, тыкается в нее мокрым холодным носом. Он искренен в своем дружеском чувстве ко мне, единственное существо здесь, которому можно верить. Пес молча и преданно сопровождает меня до самого крыльца. Необычное его поведение наталкивает меня на новую мысль. Я не поднимаюсь по скрипучим ступенькам к двери, а, прижавшись к стене, медленно и неслышно двигаюсь вдоль освещенных окон. Какие-то неясные голоса доносятся из дома, кто-то там разговаривает. Около одного из окон я задерживаюсь. Здесь голоса из дома звучат уже громче. Я поднимаю голову. Ну понятно. Открыта форточка. Ногой я нашариваю в стене удобный выступ, цепляюсь руками за наличник окна. Вот когда мне пригодился мой рост. Голова оказывается почти вровень с форточкой, и теперь я могу разобрать каждое слово, которое произносится там, в доме. Галя говорит с каким-то мужчиной. – Он сейчас придет, – говорит она раздраженно. – Уходи. – Успею. Шалун залает. Так мы договорились? – Да, да… – И ты не будешь плакать по тому дураку, надеюсь? Он хотел нас обмануть, сволочь. И тебя тоже, не думай. И если бы с ним не случилась беда… – Ах, брось! Я знаю, что это за беда. Но плакать я не собираюсь, не бойся. Я и о тебе не плакала. «Зурих! Неужели это Зурих? – мелькает у меня в голове. – Может быть, сейчас, сразу…» Но я одергиваю себя и продолжаю напряженно слушать. – Значит, золото ты отдашь, – спокойно и властно говорит мужчина. – Это ты правильно решила. Тогда ты будешь жить, Галя. Весело жить. Спокойно. Я заберу не все. Где оно?