– Сестренка, у тебя, кажется, сдают нервы, – ласково говорю я и, словно ребенка, глажу ее по голове. – Ну, ну. Все будет в порядке. А Лева, наш застенчивый, немногословный Лева, вдруг выдает целую речь, весьма, кстати, удачную. – Чуть не забыл, – говорит он. – Мы сегодня звонили в Москву, в ваше хозяйство. Майор Цветков велел поздравить вас с праздником и передать, чтобы работали спокойно. Ваш друг, капитан Откаленко, чувствует себя нормально. Тоже просил передать вам привет. Через два дня его транспортируют в Москву, к его старикам. Вот так. Мы с Леной переглядываемся, и она чуть вымученно улыбается. Мы выходим из нашего шикарного номера и торопливо сбегаем по широкой, выложенной ковром лестнице, мимо удивленного нашим видом швейцара в золотых галунах и говорливой толпы иностранных туристов. У подъезда нас дожидается машина. Когда мы усаживаемся, Лева говорит: – Теперь я тебе обрисую, куда мы идем, – он на секунду умолкает, словно набираясь сил для такого длинного рассказа, потом, закурив, продолжает. – Вообще-то говоря, довольно-таки неказистый пивной бар на Пересах. Но! – Лева предостерегающе поднимает палец. – Директор вполне надежный человек. Это раз! Очень удобное помещение, выходы, подсобки. Это два! Сейчас все увидишь. Но главное – это три! Кое-кого там поят в долг. И кормят тоже. Мировые музыканты. Бывают и «королевы», умереть какие! Ну и всякие нужные и интересные встречи. Словом, реклама идет. Среди этой публики, конечно. Никто из приезжих не минует этой точки. А из своих и подавно. Появляются и весьма опасные. И это их последний загул. Мы между собой так это место и зовем: «Точка, и ша!». Но ни одного мы там не берем. Что ты! Там все чисто и безопасно. Мы их берем далеко и совсем в других местах, когда они уже забыли, что провели вечерок в той точке. Ведь есть и другие места, где они у нас «отметились», – в голосе Левы звучит больше злости, чем лукавства. – Но вот что имей в виду. Между собой они там толкуют и счеты сводят. – Галя хочет завтра пойти туда со мной, – говорю я. – Показать кого-то. – Во, во. Где же и показывать, как не там, – кивает Лева. – Но сначала мы сами все посмотрим, и ты маленько освоишься, – и с ударением добавляет: – Сидеть будем отдельно. Мы не знакомы. – Понятно. Машина между тем все петляет и петляет по ярко освещенным, шумным улицам. Кругом много народа. И конечно же, всюду смех и веселье. Одесса не может праздновать тихо и чинно, у одесситов не тот темперамент. Наконец машина останавливается. – Дальше пойдем пешком, – объявляет Лева. – Нам рекламы не надо, мы не пижоны. Мы проходим два или три тихих квартала, поворачиваем за угол и неожиданно попадаем на довольно людную площадь. На противоположной стороне я вижу широкие, задернутые шторами и освещенные изнутри окна в полуподвале какого-то дома, красно-зеленую неоновую вывеску над ними, слышу доносящуюся оттуда музыку и догадываюсь, что это и есть та самая «точка». Неширокие каменные ступеньки ведут с тротуара вниз, к дверям бара. Но Лева ныряет в соседние ворота, проходит через темный двор и толкает какую-то незаметную дверь. Я как тень следую за ним. Мы оказываемся в узком коридорчике. Следующая дверь выводит нас в большое помещение. На полу бочки, мешки, вдоль стен протянулись полки, они завалены какими-то ящиками, пакетами, коробками. В нос бьет специфический запах продуктового склада. – Главное подсобное помещение, – говорит Лева. Он ловко лавирует среди бочек и мешков, и мы оказываемся около другой двери. Снова небольшой коридорчик, и вот мы уже в другой комнате, поменьше. Здесь довольно чисто, на окне занавеска, она плотно задернута, стоит стол, несколько стульев и застекленный старенький буфет. – Для коротких производственных совещаний, – усмехается Лева. – И для ожидания тоже. Мы выходим в коридор, и Лева показывает мне дверь, ведущую в зал, и напротив другую, в кухню. – Там сейчас аврал, – говорит Лева. – Слышишь? Да, я прекрасно слышу за этой дверью громкие возгласы, какое-то шипенье, грохот кастрюль и сковородок. – А мы пойдем туда, – Лева указывает в другой конец коридора. – Запоминай. Там я вижу еще одну дверь. Толкнув ее, мы снова оказываемся в темном дворе. – Отсюда можно попасть и на площадь, и на другую улицу, – говорит Лева. – Двор проходной. Так вот. Я возвращаюсь, а ты выходи на площадь и, как все смертные, заходи в бар. Там меня увидишь. Пока. Лева исчезает. Некоторое время я стою в темноте, чтобы привыкли глаза. Надо исследовать на всякий случай этот двор и все его выходы. И только поплутав по нему и запомнив каждый закоулок, я осторожно выхожу на площадь. Медленно спускаюсь по щербатым ступенькам и толкаю широкую застекленную дверь бара. В гардеробе мое пальто принимает какой-то худенький вихрастый паренек в тужурке с золотыми галунами. Остренькие его глазки внимательно ощупывают меня. Все понятно, ведь я здесь впервые. Я прохожу в зал. Он довольно большой, с низким, потемневшим уже потолком, беспорядочно заставлен красными и серыми пластиковыми столиками на тонких металлических ножках. Народу здесь много, и свободных мест почти не видно. Шумно, накурено, жарко. В глубине на маленькой эстраде расположился оркестрик, азартно наяривает что-то залихватское. Наконец замечаю свободное место у окна и пробираюсь между столиками туда. Переступаю через чьи-то ноги, кто-то толкает меня, пьяно хохочет. Я спотыкаюсь, невольно хватаю кого-то за плечи. Извиняться тут не принято. Окружающих все это лишь веселит. А я уже разваливаюсь на свободном стуле, словно пришел к себе домой и стесняться мне тут некого. За моим столиком сидит еще какая-то парочка. Он норовит ее поцеловать, обнимает за шею, притягивает к себе, она, оглядываясь на меня, шумно отбивается и заливается смехом. На столике перед ними пустые пивные кружки, на дне которых скопилась пена. Края обеих кружек почему-то испачканы помадой. Тут же растерзанная пачка дешевых сигарет. Ко мне подходит молоденькая официантка в помятом белом переднике и кокетливой белой шапочке на пышных волосах. Подведенные глаза ее бойко стреляют по сторонам. Меня она окидывает быстрым и цепким взглядом. Да, тут с новыми людьми знакомятся внимательно и запоминают, конечно, тоже. Я небрежно заказываю две кружки пива, бутерброды с сыром и закуриваю. Длинные мои ноги не умещаются под столиком и вылезают в проход. Вся поза выражает благодушие. Но внутренне я очень напряжен и весь словно собран в комок. Я внимательнейшим образом изучаю всех вокруг и вхожу в обстановку. Интересные типы окружают меня, молодые и пожилые, бородатые и совсем безусые, девчонки и парни, пьяные и трезвые, веселые и чем-то обозленные, развязные и скромные, они беседуют, спорят, ссорятся и обнимаются, смеются и визжат. Шум и гам вокруг порой даже заглушают звуки оркестра. Вдали, за одним из столиков, я замечаю Леву, он с кем-то чокается пивной кружкой. В зал заходят все новые люди, шумно присоединяются к компаниям за столиками. Один из вошедших мне вдруг кажется знакомым. Где-то я его, по-моему, видел. Коренастый, невысокий, с вытянутым бледным лицом, в очках, с короткими усиками и лысым яйцевидным черепом. Но вот где именно я его встречал, почему-то вспомнить не удается. Странно. Ведь память у меня на такие вещи хорошая. Я вижу, как этот человек внимательно оглядывается по сторонам и вдруг исчезает на миг за портьерой у гардероба, словно его кто-то резко и неожиданно утянул туда. Потом он снова появляется, пробирается между столиками и усаживается недалеко от меня. Человек этот сидит скромно, потягивает пиво из кружки и беседует с кем-то из соседей. Но я время от времени ловлю на себе его мутноватый и равнодушный, пожалуй, даже слишком равнодушный взгляд. Почему мне знаком этот человек? А он между тем рассказывает, видимо, что-то интересное. К его столику подсаживается еще трое или четверо парней, в том числе и Лева. Оттуда доносится смех и чьи-то запальчивые выкрики. Потом компания постепенно рассасывается. Уходит и тот человек, лениво уходит, не спеша. Больше за весь вечер ничего особенно интересного не происходит. Я медленно допиваю третью кружку пива. Наконец Лева подает мне знак уходить. Я подзываю официантку и расплачиваюсь. Девица за моим столиком провожает меня любопытным, нагловатым взглядом. В гардеробе Лева шепчется о чем-то с пареньком-швейцаром, когда тот подает ему пальто. Я выхожу первым. Лева догоняет меня, когда я успеваю уже пересечь площадь и углубиться в темный переулок, откуда мы с ним вышли часа три назад. – Ну как? – спрашивает он. – Море удовольствий? – Пожалуй. – Скоро мы изведем всю эту шушеру, увидишь, – зло и убежденно говорит Лева. – Кто сам на правильный путь не встанет, того заставим. А кого и… отправим подлечиться. Чтобы людям дышать легче было. – Не скоро еще. – Ого! Учти, Одесса очень терпелива, но когда она рассердится… И не таких бандитов она душила. Это я тебе говорю. Лева возбужден и на время теряет свою обычную молчаливость. – Между прочим, мне тут шепнули, – говорит он. – Слушай внимательно. Пришли двое. Один сунулся было в зал и сразу назад. Говорит другому: «Старый кореш сидит. Я его, гада, сразу срисовал, хоть он и перетырился. Иди и открой моргалы! С ним надо посчитаться. А мне сюда путь закрыт». И тот, второй, пошел и, по-моему, смотрел на тебя. – Это такой в очках, с усиками и голой головой? – Он самый. – Знакомая какая-то личность. – Именно… – А второй какой? – Второго срисовать не успели. Пальто, кепка, здоровый такой. Завтрашний твой визит сюда с Галей надо подготовить, – обеспокоенно говорит Лева. – Этого-то мы возьмем на крючок сразу, как появится. И второго постараемся. А вообще, чтоб ты знал. Это тебе не парк культуры и отдыха. Тут можно потерять здоровье, понятно? Глава 9 Чего это все стоит На следующий день я звоню домой Богдану Теляшу. Голос его ласков и вкрадчив. – Все сговорено в лучшем виде, – сообщает он. – Интересуюсь за ваше предложение. Увидимся или что? И мы уславливаемся о встрече. Через час, в кафе на Дерибасовской. Теляш берется заказать столик. Я вешаю трубку. И тут же снова звоню. На этот раз Стасю. Мы с ним приходим к выводу, что Зурих вряд ли будет присутствовать на этой встрече, хотя сама она, конечно, произойдет с его ведома и даже согласия. Я забыл вам сказать, что мы еще в Москве проверили Зуриха по всем нашим учетам и очень удивились, обнаружив его предыдущую крупную судимость. Удивились не потому, естественно, что считали Зуриха непорочной и светлой личностью, а потому, что наше открытие свидетельствовало об удивительной самоуверенности этого травленого волка, о его наглости даже. Видимо, Зурих решил, что на этот раз он уже неуловим, и потому можно действовать под прежней фамилией. Словом, тут он зарвался. Так, кстати, часто бывает со всякого рода людьми с нечистой совестью, когда они полагают, что все концы в их неблаговидном прошлом надежно спрятаны, и никогда не всплывут прежние их темные дела и поступки. Об этом я и думаю после разговора со Стасем и по дороге в кафе.