Явившаяся с чаем секретарша заподозрила неладное далеко не сразу: она привыкла к хамским манерам своего шефа, который обращал внимание на людей только тогда, когда сам этого хотел, и частенько вот так же смотрел мимо нее, изображая глубокую задумчивость и отрешенность от житейских мелочей — не иначе как для придания себе дополнительного веса в глазах подчиненных. На ее вопрос, положить ли в чай сахар, Шмыга не ответил. Это тоже было нормально; в такой ситуации вопрос следовало повторить, сопроводив его соответствующими почтительными ужимками наподобие покашливания в кулак, извинений и заглядывания в глаза. Секретарша покашляла в кулак и, наклонившись, чтобы заглянуть Александру Леонидовичу в глаза, с извинениями повторила вопрос насчет сахара. Шмыга опять даже бровью не повел в ее сторону; приглядевшись, секретарша заметила, что шеф не моргает, а спустя секунду поняла, что он еще и не дышит. Прибывший по вызову врач «Скорой помощи» был вынужден для начала вкатить истерично рыдающей секретарше дозу успокоительного, после чего, устранив источник раздражающего шума и тем снискав себе горячую, хотя и безмолвную благодарность присутствующих, смог наконец осмотреть тело и поставить исчерпывающий в своей краткости диагноз: «Внезапная остановка сердца». Глава 11 — Не прижимайся, заметят, — сквозь зубы посоветовал Краюхин. Вертя баранку, капитан Лисицын покосился на напарника. — Ты же вроде спал, — сказал он с кривой усмешкой. — Вот и спал бы дальше, чем лезть со своими советами. Не прижимайся… Они же еле ползут! Если ехать с такой же скоростью, тогда заметят наверняка. Чего это, скажут, он тащится, как вошь по мокрому месту? Краюхин не успел ответить: шедшая впереди автоцистерна вдруг замигала указателем правого поворота, засверкала короткими вспышками тормозных огней, съехала на обочину и остановилась. Проезжая мимо замерших на краю дороги, слегка накренившихся виновозов, они увидели, как от переднего, на ходу расстегивая штаны, бежит в сторону леса смуглый чернявый усач в надетой поверх свитера меховой безрукавке и вязаной шапочке. Наполовину высунувшийся из открытой дверцы кабины напарник что-то кричал ему вслед; усач на бегу отмахнулся одной рукой, другой продолжая сражаться с ширинкой. — Обгадился джигит, — констатировал Краюхин, когда тягачи с цистернами остались позади и скрылись за очередным поворотом. — Вот почему они тормозят чуть ли не каждые полчаса. Большая нужда потому и зовется большой, что с ней ничего не поделаешь: уж если приспичило, надо бежать, пока не поздно. — Не нравится мне это, — пробормотал Лисицын. — А кому нравится? — пожал плечами старший лейтенант. — Понаехало с гор всякой нечисти; мало того что всю Москву загадили, так теперь еще и в лесу шагу не ступишь, чтобы в кавказское дерьмо не вляпаться! — Свое, русское, конечно, приятнее, — сказал Лисицын. — Ты его по запаху отличаешь или на ощупь? — На вкус, — сообщил Краюхин. Капитан скривился, промолчал и, включив указатель поворота, съехал на неровную обочину. Шины с шорохом и хрустом прошлись по гравию, машина пару раз подпрыгнула и остановилась. Лисицын затянул ручной тормоз, освободил защелку капота и, не выключая двигатель, полез наружу. Подняв капот, он закурил, оперся руками о переднее крыло и с глубокомысленным видом склонился над моторным отсеком, делая вид, что ищет какую-то неисправность. Краюхин для пущего правдоподобия включил аварийную сигнализацию и тоже выбрался из теплого салона. Повернувшись спиной к сырому пронизывающему ветру, он закурил и последовал примеру старшего по званию, то есть подошел и стал рядом, изображая заинтересованность, как это делает, желая хотя бы морально поддержать водителя, всякий нормальный пассажир забарахлившей в пути колымаги. Некоторое время они молча курили, глядя на бешено вращающиеся приводные ремни и сливающиеся в туманный круг лопасти вентилятора. Мимо с шумом промчался забрызганный грязью автобус. Автобус был импортный, туристский, но сильно потрепанный и с табличкой в углу ветрового стекла, на которой значились начальный и конечный пункты регулярного пассажирского маршрута. Что это были за пункты, никто из офицеров не разобрал, но из самых общих соображений было ясно, что автобус везет очередную банду лиц кавказской национальности — везет, разумеется, не куда-нибудь, а в Москву и, вероятнее всего, на Черкизовский рынок. Обмена мнениями по этому поводу не последовало, поскольку ситуация была привычная и давно воспринималась как данность. Как говорили древние римляне, где ты ничего не можешь, там ничего не должен хотеть… — Что-то долго, — заметил наконец Лисицын. — Этот водила канат с тремя узлами проглотил, — предположил Краюхин. — Или имел неосторожность поесть в придорожном кафе. Впрочем, по производимому эффекту это примерно одно и то же. Лисицын, который, как и сам Краюхин, не знал проблем с пищеварением и при необходимости мог бы питаться коваными гвоздями, в ответ лишь равнодушно пожал плечами. В Москве его ждала жена, и очередная непредвиденная задержка в пути вызывала у него вполне естественное раздражение. Хотелось поскорее проводить цистерны до места назначения, дождаться, когда они порожняком выедут за ворота, и дать сигнал коллегам, которые перехватят их где-нибудь по дороге, километрах в сорока от этого захолустного городишки, и вытрясут из них всю правду: кто такие, на кого работают, откуда вино и липовые накладные, согласно которым цистерны пересекли российско-грузинскую границу порожними. Капитан не знал, какие претензии могут быть у его начальства к руководству небольшого провинциального винзавода, зато догадывался, что успешное выполнение задания поможет, помимо всего прочего, заштопать дырку, которая явно образовалась на таможне. И преизрядная же это должна быть дырища, если сквозь нее, как по маслу, без малейшей задержки прошли эти два сверкающих динозавра из нержавейки! Мокрый ветер раскачивал верхушки деревьев и гнал по затянутому сплошным серым пологом небу рваные темные клочья туч. Продолжавшая упрямо зеленеть, несмотря на наступление календарной зимы, трава в кювете шевелилась, как живая, клонясь к земле. Лес за кюветом был голый и как будто вымерший. От мерно рокочущего двигателя веяло теплом и тянуло приятными запахами бензина и моторного масла, в полупрозрачном бачке расширителя бурлила голубоватая охлаждающая жидкость. Время шло, дорогой высокооктановый бензин без видимой пользы для дела вылетал дымком в выхлопную трубу, а вместе с ним улетучивалось и благодушие напарников. — Странно, — первым нарушил молчание Краюхин, — он что, газетку сел почитать? Так вроде погода не благоприятствует… — Сдается мне, джигиты нас с тобой обули, — высказал вслух терзавшие обоих смутные подозрения Лисицын. — Еще две минуты ждем, а после надо разворачиваться и ехать искать этих уродов. — Не спугнуть бы, — на всякий случай осторожно заметил Краюхин, сам начавший склоняться к такой же точке зрения. — Предложи альтернативу, — сказал Лисицын. — Я пас, — честно признался старший лейтенант. — Если, конечно, не считать альтернативой предложение плюнуть на задание и закатиться в ближайший шалман. Водочка, шашлычки с зеленью — ммм!.. И пропади они пропадом со своим грузинским компотом! И все-таки странно, — добавил он, помолчав, — куда они могли подеваться? Свернуть было некуда, да и с какой стати? Это ж не диверсионная группа, а простые дальнобойщики. Если что, с них взятки гладки, а спрос с грузоотправителя. И, опять же, с грузополучателя. — Помолчи, — попросил Лисицын. — Едет кто-то. — Ну и слух у тебя, — не вняв просьбе, позавидовал Краюхин. — Лично я, кроме нашего движка, вообще ни черта не слышу… Э, да вот и они! Из-за поворота вынырнула знакомая красная кабина, за которой поблескивали гладкие металлические бока цистерны. Следом, тускло мерцая включенными фарами сквозь облако поднятой колесами грязной водяной пыли, шел второй тягач. — Ну, слава тебе, господи! — прочувствованно сказал старший лейтенант. Они, не сговариваясь, склонились над работающим двигателем, а Лисицын даже принялся делать какие-то движения руками, будто бы что-то подкручивая внутри. Передний тягач с протяжным стонущим звуком пронесся мимо; расталкиваемый им воздух ощутимо ударил по обочине, заставив «форд» качнуться на амортизаторах. Сразу же за первой воздушной волной нахлынула вторая. Краюхин оглянулся, провожая взглядом красные габаритные огни замыкающей цистерны, а когда та скрылась из вида, с очень неприятным удивлением увидел большой черный джип, затормозивший на шоссе рядом с их машиной. Двигатель джипа продолжал работать, густо забрызганные тонированные стекла мешали рассмотреть сидящих внутри. Спустя секунду-другую к нему мягко подкатил и плавно остановился еще один внедорожник — более старый и менее престижный, но тоже весьма вместительный. — Это еще что за фокусы? — вслух удивился Краюхин. — Техпомощь приехала, — процедил Лисицын, как бы невзначай запуская правую руку за пазуху, поближе к теплой рукоятке «стечкина». Этот маневр явно не остался не замеченным пассажирами джипов. Оконные стекла начали плавно опускаться; заметив мелькнувший в полумраке затемненного салона вороненый ствол автомата, Краюхин резко схватился за пистолет и метнулся под прикрытие машины. Его остановила короткая автоматная очередь; припав на простреленную ногу, старший лейтенант выстрелил в ответ и упал на грязную каменистую землю обочины, изрешеченный десятком пуль. Автоматы били уже в четыре ствола, и щелчки ответных выстрелов были почти не слышны за их плотным, злым грохотом. Капитан Лисицын успел выстрелить трижды, но потом и он повалился на продолжающий работать двигатель. Его пистолет лязгнул о грязный горячий металл цилиндров, ударился о балку переднего моста и упал в мелкую лужу под днищем машины. Кто-то сгоряча дал еще одну короткую очередь, пули с лязгом прошлись по открытому капоту и переднему крылу, дырявя тонкое железо, и наступила относительная тишина, показавшаяся абсолютной после слитного грохота пальбы. — Э, куда торопились, земляки? — недовольно осведомился Ржавый Реваз, убирая из оконного проема горячий, дымящийся автомат. В салоне внедорожника слоями плавал остро пахнущий пороховой дым, под ногами со звоном перекатывались стреляные гильзы, которыми был густо засыпан весь пол. — Зачем стреляли, кто просил? Я говорить с ними хотел, узнать, кто такие, зачем наши цистерны пасли. А теперь с кем говорить? — Они тоже стреляли, слушай, — осторожно заметил кто-то. — А что им было делать? — с горечью возразил Реваз. — Ты бы автомат увидел, что делать стал — маму звать? Э, что говорить! Он посмотрел на торчащие из-под открытого капота, трясущиеся в такт вибрации двигателя ноги, сплюнул в окошко и нажал кнопку стеклоподъемника, преграждая холодному ветру путь в нагретый, прокуренный салон. — Скажите, чтобы прибрали здесь, — ни к кому не обращаясь, обронил он. — Поехали, бачо, дела ждут. Один из сидевших сзади кавказцев, высунувшись наружу, сделал знак рукой в сторону второй машины. Потом джип тронулся и, с ревом набирая скорость, повез Ржавого Реваза прочь от места короткой перестрелки, больше напоминавшей расстрел. Второй джип подъехал вплотную к расстрелянной машине, так что с дороги, да еще на большой скорости, стало невозможно разглядеть, что там происходит. Смуглые джигиты забросили оба тела на заднее сиденье; один из них с лязгом опустил капот и сел за руль, морщась от задувавшего в разбитое окно холодного ветра и соседства мертвецов. Еще один уселся рядом и немедленно закурил самокрутку с марихуаной, чтобы расслабиться и отбить запах мертвечины, который начинал ему мерещиться всякий раз, как поблизости оказывался покойник, пусть даже, как в данном случае, еще не успевший остыть. Водитель отпустил ручной тормоз, включил передачу и дал газ. На педаль он давил сообразно возрасту и внешнему виду автомобиля, так что, когда пятилитровый движок злобно взвыл под изрешеченным пулями капотом и машину резко бросило вперед, усатый джигит издал короткий возглас удивления и испуга. — Вах, это не машина — ракета, слушай! — восхищенно воскликнул его пассажир. — Какой двигатель, э?! Даже жалко, честное слово! Водитель не ответил. Освоившись с неожиданно мощной и послушной машиной, он немного поэкспериментировал, развлекаясь, но вскоре был вынужден сбросить скорость: стоило чуть сильнее придавить педаль, как холодный сквозняк из выбитого окна превращался в ледяной ветер, дувший с такой силой, что, казалось, мог оторвать голову, да и следовавший по пятам за «фордом» немолодой джип, не выдержав заданного темпа, начал отставать. Уход в отрыв не входил в планы водителя: ему вовсе не улыбалось повстречаться с патрулем ДПС, сидя за рулем чужой, изрешеченной пулями машины с двумя трупами на заднем сиденье и не имея надежной огневой поддержки в лице своих земляков. Они свернули на первую же встретившуюся лесную грунтовку и еще с километр ехали, буксуя в грязи и осторожно, с плеском перебираясь через наполненные грязной водой колдобины. Наконец водителю изменило везение, и, угодив колесом в яму, тяжелая низкая машина прочно села на задний мост. Водитель еще какое-то время из чистого упрямства терзал сцепление и давил на газ, заставляя ведущие колеса бешено вертеться, выбрасывая фонтаны грязной жижи. — Что делаешь, слушай? — не выдержал наконец пассажир. — Кончай, э! Хватит в игрушки играть, я голодный и замерз совсем, как собака. Домой хочу, к жене! Водитель хотел было пройтись насчет джигитов, которым неуютно вдали от женской юбки, но со стороны остановившегося поодаль джипа на него уже гортанно орали в три глотки, предлагая либо бросить заниматься ерундой, либо оставаться здесь одному и бултыхаться в грязи в свое удовольствие. Поэтому он оставил свое мнение при себе, ограничившись коротким приказом: — Обыщи их. — Зачем, э? — заупрямился брезгливый пассажир. — Я покойников боюсь! — Документы проверь, — пренебрежительно бросил водитель. — А вдруг они из милиции? Соображать надо! Ворча, что соображать надо до того, как стрелять в милиционеров, а не после, пассажир вылез из машины, открыл заднюю дверцу и принялся, гадливо морща усатое лицо, обыскивать тела. Из документов при убитых были только паспорта и водительские права; ничего похожего на служебные удостоверения обнаружить не удалось, зато оба имели при себе приличные суммы денег и очень неплохие ножи. Поскольку водитель уже копался в багажнике, гремя там какими-то канистрами и что-то неразборчиво бормоча под нос, его напарник без зазрения совести распихал деньги по карманам кожаной куртки. Он как раз рассматривал один из найденных ножей, любуясь игрой света на тусклом вороненом лезвии, когда капитан Лисицын вдруг открыл глаза и молча вцепился кавказцу в глотку окровавленными пальцами. Издав панический вопль, подручный Реваза взмахнул острым как бритва спецназовским ножом. Первый же удар пришелся Лисицыну в шею; кровь брызнула горячей струей, сжимавшие горло кавказца руки разжались и бессильно упали, но он продолжал, дико вопя, наносить удар за ударом до тех пор, пока прибежавший на шум, перепуганный и бледный как смерть водитель не схватил его за руку с ножом. — Что делаешь, э?! — с истинно кавказским темпераментом закричал ничего не понявший в происходящем водитель. — Зачем покойника режешь? Смотри, испачкался весь, как свинья! Его напарник бросил нож и, оттолкнув земляка, побрел на непослушных ногах прочь от машины, прижимая к горлу окровавленную ладонь. Он брел куда глаза глядят, без цели и смысла, пока его не остановили высыпавшие из джипа бойцы. Кто-то принес канистру с водой и губку; беднягу заставили наклониться и стали отмывать от чужой крови, которой он забрызгался с головы до ног. Пострадавший что-то бессвязно бормотал по-грузински, не в силах прийти в себя после пережитого ужаса, когда его едва не задушил изрешеченный автоматными пулями труп. Ржавый Реваз так никогда и не узнал об этом инциденте: у земляков хватило ума промолчать, ибо в противном случае у ветерана партизанской войны могли возникнуть кое-какие мысли по поводу целесообразности привлечения осевших в Москве и бледнеющих при виде крови торговцев мандаринами к хорошо оплачиваемому участию в своих операциях на территории российской столицы. Обнаруженные в багажнике «форда» канистры с бензином пришлись очень кстати. Бензин с бульканьем полился из узких горловин, обильно орошая салон машины и лежащие внутри окровавленные тела. Потом возникла заминка: ни у кого не оказалось при себе спичек, а единственный владелец бензиновой «зиппо», которая хотя бы теоретически могла не погаснуть на лету, будучи брошенной в лужу топлива, наотрез отказался пожертвовать своим имуществом, поскольку это был подарок родного дяди. Наконец кто-то сообразил обмакнуть в бензин сосновую ветку; колесико пресловутой «зиппо» чиркнуло, выбросив сноп искр, импровизированный факел вспыхнул и полетел в открытую заднюю дверь «форда». Пламя взметнулось с негромким хлопком, над машиной поднялся и начал стремительно расти столб черного дыма. Кавказцы предусмотрительно попятились, и вовремя: в следующее мгновение взорвался залитый почти под пробку бензобак, моментально превратив автомобиль в косматый шар ревущего, всепожирающего пламени. * * * Вспомнив кое-что, Хомяк остановил машину напротив сияющей неоном вывески «Погребок маркиза». Делившая с ним не слишком просторное пространство ярко-алого «порше-каррера» платиновая блондинка повернула к нему накрашенное кукольное личико и вопросительно приподняла мастерски вытатуированные брови. — Горючего надо затарить, — пояснил Хомяк. — Вчера пацаны в гости заходили, выжрали все до капли, одна стеклотара осталась. Да столько, мать ее, стеклотары, что, если сдать, можно «Оку» купить. А может, и «Ладу». Блондинка понимающе кивнула. Сейчас, в машине, она была немногословна. Если бы она вела себя подобным образом во время знакомства, Хомяк решил бы, что девица глупа как пробка, не может связать двух слов и намеренно маскирует свою тупость многозначительным молчанием — не иначе как по совету более умных подруг, поскольку сама додуматься до такого хода просто не в состоянии. Но при знакомстве, которое состоялось часа полтора назад за столиком хорошего ресторана, девушка, представившаяся Ликой, щебетала, как пташка в разгар брачного сезона. Хомяк спросил, полное это имя или сокращение и если сокращение, то от чего. «От Гликерии», — ответила Лика, и Хомяк, по правде говоря, не понял, шутит она или говорит всерьез. О себе Лика рассказала только, что учится на пятом курсе МГУ. Хомяк воспринял эту информацию скептически: половина профессионалок, пасущихся в дорогих кабаках, представляется либо студентками, либо абитуриентками престижных столичных вузов. Впрочем, речь у Лики была грамотная, чувство юмора и даже ирония присутствовали, так что она вполне могла оказаться самой настоящей студенткой. В конце концов, студентки — тоже люди со всеми вытекающими отсюда потребностями, слабостями и даже пороками. По крайней мере, кем она не была, так это дешевкой, ночующей на вокзале, приводящей себя в товарный вид в общественном туалете. Таких Хомяк видел за версту, даже когда был пьян в лоскуты, и не подпускал к себе на пушечный выстрел. В Лике же чувствовалось недурное воспитание, да и имя ее говорило само за себя. Назвать дочь Гликерией могут либо люди интеллигентные до придурковатости, либо какие-нибудь окопавшиеся в таежной глуши староверы. На староверку Лика была похожа столько же, сколько сам Хомяк на солиста Большого театра, а значит, происходила из интеллигентной семьи (если не соврала насчет имени, естественно). Вообще, долго ковыряться в ее биографии у Хомяка не было ни времени, ни желания, ни необходимости. Жениться он пока не собирался — спасибо, хватило прошлого раза, — а в качестве подруги на вечер Лика представляла собой почти идеальный вариант: длинноногая, красивая, неглупая и веселая, она, как и Хомяк, была не прочь хорошо провести время в горизонтальном положении. С учетом вышесказанного Хомяк, естественно, решил блеснуть и именно поэтому остановил машину не где-нибудь, а возле «Погребка маркиза». Сказав «а», надо говорить «бэ»; если уж удостоил снятую в ресторане девицу поездкой в «поршаке» и ночью в шикарной спальне, глупо экономить на выпивке. Не выставлять же на стол советское шампанское или портвейн! — Подожди меня здесь, — сказал он Лике. — Только чур, не исчезать! Лика одарила его загадочной улыбкой, означавшей, по идее, что исчезновение не входит в ее планы, и, достав из сумочки зеркальце и патрон с помадой, принялась деловито и самозабвенно, как умеют только женщины, поправлять макияж.