Спустившись по ступенькам в полуподвал и толкнув оснащенную колокольчиком тяжелую дверь, Хомяк очутился в тесноватом торговом зале, действительно декорированном под винный погреб. Над головой нависли каменные своды, из грубо оштукатуренной стены выступали днища вмурованных в нее гигантских бочек — разумеется, фальшивые, но выглядевшие очень натурально. Сделанные под старину светильники заливали помещение теплым тускло-оранжевым светом, а заставленная бутылками зеркальная витрина позади дубового прилавка, наоборот, сверкала, как шкатулка с драгоценностями. — Привет, Валера, — сказал Хомяк знакомому продавцу, шаря глазами по полкам. — Здравствуйте, Андрей Андреевич, — с готовностью откликнулся продавец. Магазинчик был не из дешевых даже по московским меркам, и постоянных клиентов, к числу которых относился и Хомяк, тут ценили на вес очищенного плутония и облизывали с головы до ног. — Что прикажете подать? — Виски, — коротко бросил Хомяк, не затрудняясь уточнением сорта, поскольку его вкусы здесь были известны каждому обитающему в подсобке таракану. — И бутылочку этого, французского… ну, в общем, как всегда, ты же в курсе. — Женщина? — с вкрадчивой интонацией холуя, которому повезло втереться в доверие к хозяину, предположил продавец Валера, выставляя на прилавок литровую бутылку виски. — Типа того, — кивнул Хомяк. — Давай, братишка, шевели фигурой, у меня в машине дама скучает! — Извините, — демонстративно загрустил Валера, — с вином проблема. Его временно нет в продаже. Могу предложить другой сорт… — Погоди, — набычился Хомяк, — что значит «нет»? Всегда было, а когда мне понадобилось, так сразу нет? Куда ж оно подевалось? Удивление Хомяка было искренним и вполне закономерным. Он хорошо знал Виктора Мухина и его компаньона. Если верить Мухе, дела у «Бельведера» шли превосходно, объемы поставок в торговую сеть столицы медленно, но неуклонно возрастали. При наличии обширного бомонда, члены которого не жалели денег для поддержания престижа, эти поставки приносили солидный доход, а перебои в них представлялись разновидностью делового самоубийства: раз-другой подвел покупателей, и готово — клиентуру увели конкуренты, а сама клиентура, еще вчера превозносившая твой товар до небес, теперь и смотреть на него не хочет. Тем более что вино, даже такое хорошее, как «Шамбертен», — не такой уж дефицит, чтобы ему не нашлось замены. Словом, чтобы недопоставить раскрученный товар в торговую сеть, нужно было либо иметь на то очень веские причины, либо окончательно сойти с ума. Хомяк встречался с Мухой буквально позавчера; сумасшедшим его старый кореш не выглядел, а о неприятностях своих, если таковые имели место, не обмолвился ни словом. Из этого Хомяк, успевший изрядно принять на грудь еще в ресторане, сделал вывод, что продавец Валера зачем-то пытается ввести его в заблуждение — попросту говоря, вешает ему на уши лапшу. Терпеть подобное отношение со стороны обслуживающего персонала Хомяк не привык, а выпитое за ужином спиртное пробудило в нем фирменное упрямство едва успевшего остепениться быка. Теперь он твердо вознамерился во что бы то ни стало получить то, за чем пришел, независимо от того, сколько времени, усилий и денег придется на это потратить. Он даже забыл о дожидающейся в машине блондинке, которой, собственно, и предназначалось вино; само собой, он даже не подумал, что Лике наплевать, какого именно вина пригубить перед тем, как лечь в постель, лишь бы вино было хорошее. — Так ты хочешь сказать, — нависнув над прилавком, обратился он к продавцу, — что у вас этот компот за день размели весь, до последней бутылки? Физиономия продавца Валеры мигом приобрела кислое выражение. Тон у Хомяка был очень красноречивый. Таким тоном разговаривают, одной рукой держа человека за грудки, а другой доставая из кармана пистолет. Рукам своим Хомяк воли не давал, но чувствовалось, что это временное явление, и исходивший от него аромат коньячного перегара ничуть этому ощущению не противоречил. — Понимаете, — улыбаясь через силу, пролепетал продавец, — не то чтобы раскупили… — Понимаю, — напористо перебил его Хомяк. — Это не настойка боярышника, по двести евро за пузырь не каждый отстегнет. Так в чем дело? Ну, чего темнишь-то? — Понимаете, — повторил продавец, — я даже не знаю, как сказать… В общем, заведующий распорядился убрать с прилавка, а я не могу… Ну, вы понимаете. Он стрельнул глазами в сторону укрепленной в уголке над прилавком видеокамеры так выразительно, что смысл его пантомимы дошел даже до затуманенного раздражением и алкоголем сознания Хомяка. — Ну и где этот перец? — поинтересовался тот чуточку более миролюбивым тоном, снова принимаясь шарить взглядом по полкам витрины. Валера не солгал: знакомых длинногорлых бутылок с тусклыми, будто поблекшими от старости этикетками на полках не оказалось, хотя обычно они торчали на самом видном месте. — У себя в кабинете, — с явным облегчением сообщил продавец. — Еще не уехал. — Его счастье, — сказал Хомяк. Сделав это в высшей степени сомнительное заявление, он прервал дебаты, не спрашивая разрешения, обогнул прилавок и скрылся в узком коридорчике, что вел в служебные и подсобные помещения. Минуту спустя он уже размахивал руками в кабинете заведующего магазином. Заведующего Хомяк тоже знал как облупленного, а потому не стеснялся в выражениях. Положение заведующего было много хуже того, в котором минуту назад побывал его подчиненный: если Хомяк не стал бы марать руки о простого продавца, полагая, что это ниже его достоинства, то стоящему парой ступенек выше завмагу от него вполне могло достаться на орехи. Рука у Хомяка была тяжелая, нрав крутой, а связи обширные. Он был на короткой ноге со многими, в том числе и с хозяином магазина, а посему мог безнаказанно размазать по стенкам хоть весь персонал. — Поверьте, мы здесь ни при чем, — молитвенно прижимая к груди руки, уверял заведующий. — Мы сами несем убытки от этого нелепого запрета! Мы недовольны, покупатели недовольны, не говоря уже о поставщике… Все недовольны, кроме управления торговли! Хотя какая им радость от этого бессмысленного акта, я не понимаю, а сами они ничего не объясняют — боюсь, потому, что тоже не понимают, кому и зачем это нужно… — Бред собачий, — непримиримо отмел в сторону его оправдания не на шутку рассерженный Хомяк. — Совершенно верно, бред! — с жаром поддержал его заведующий. — Но что я могу поделать? Разве что предложить вам другой сорт, ничуть не хуже. У нас широчайший выбор вин со всего света — из Франции, Италии, Испании, Аргентины… — Аргентина — Ямайка, — проворчал Хомяк. — И с Ямайки тоже! — с энтузиазмом подтвердил заведующий. — Засунь свою Ямайку себе в ж…, — посоветовал Хомяк, одним махом подписав приговор и собеседнику, и ни в чем не повинному острову — родине прославленного на весь мир ямайского рома. — Мне не нужна Ямайка. Мне нужно то, что мне нужно! — Но нам запретили… — Бумагу покажи! Официальную, с печатью! Есть бумага? Нету? Тогда засунь этот запрет туда же, куда и Ямайку. Ты что, хочешь сказать, что делаешь только то, что разрешено? А ездишь на чем? На «мерседесе»? И как это у тебя получилось, скажи, пожалуйста, если ты у нас такой законопослушный? И вообще, — внезапно перестав орать, утомленным голосом сказал Хомяк, — что я тут с тобой разговариваю? Не хочешь по-человечески, сделаем иначе. Вино я куплю в другом месте, а завтра с самого утра ноги твоей здесь не будет. Уж я позабочусь, чтобы тебя сперва выкинули, как помойного кота, а потом еще и руки-ноги переломали. Типа в воспитательных целях. — Ну зачем вы так? — плачущим голосом произнес несчастный заведующий. — А как? Ну ладно, давай попробуем по-другому. Двести пятьдесят евро за пузырь тебя устроят? Нет? Триста! Ну, ты чего, как маленький? Мама ему не велела… Никто же не узнает! Заведующий, у которого выдался трудный день, обреченно вздохнул. Похоже было, что отделаться от Хомяка можно только при помощи хорошо нацеленного выстрела в голову. Оружия у заведующего не было, желания в кого-то стрелять тоже. И потом, Хомяк говорил верно: запрет действительно был необъяснимый и какой-то дурацкий, а о нарушении его вряд ли кто-то узнает. Валера никому не скажет, потому что дорожит местом, а камеры, слава богу, установлены не везде… — Идемте, — сделав приглашающий жест в сторону двери, вздохнул заведующий. — В конце концов, это и в самом деле какой-то идиотизм. У нас этого вина двадцать ящиков. Продавать не велят, поставщику вернуть не получается… — Ну, еще бы, — хмыкнул довольный одержанной победой Хомяк, хорошо знавший, что вернуть Мухе купленный у него товар — дело немыслимое. — Давай, любезный, открывай свои закрома. Попробуем хотя бы частично поправить твое пошатнувшееся финансовое положение… Заведующий отпер ключом железную дверь складского помещения, и взгляду Хомяка предстало чарующее зрелище — полки, стеллажи, штабеля ящиков, исполосованных названиями дорогих марок спиртного. Вынув из кармана перочинный ножик, провожатый Хомяка в эту страну алкогольных чудес выдвинул на край стеллажа картонный ящик и одним движением разрезал клейкую ленту, которой тот был запечатан. — Прошу, — сказал он, разводя в стороны половинки картонной крышки и открывая взору Хомяка ряды одинаково искривленных длинных горлышек из темного стекла. — Возьму-ка я, пожалуй, парочку, — сказал предусмотрительный Хомяк, которому очень кстати пришло в голову, что нет ничего долговечнее временных, а главное, негласных запретов. — Впрок, чтоб второй раз не бегать. Заведующий бледно улыбнулся, представив, по всей видимости, повторный визит Хомяка, и с благодарным полупоклоном принял от щедрого, хотя и несколько скандального покупателя шесть хрустящих, пестрых, как конфетные фантики, бумажек достоинством по сто евро. Из другого ящика был извлечен фирменный бумажный пакет с рекламой магазина, надежно скрывший факт нарушения пресловутого запрета, после чего заведующий проводил скандалиста до самых дверей магазина. Хомяк поднялся по ступенькам, держа драгоценный пакет и про себя удивляясь собственному поведению. И какая муха его укусила, с чего вдруг его повело спорить с обслугой, качать права? Надо было сразу предложить деньги, а то и просто взять за грудки и легонечко тряхнуть, и все решилось бы в два счета. Наверное, сказалась спокойная жизнь легального бизнесмена, в которой уже не было места мордобою и разборкам со стрельбой, — отвык, размяк, научился решать проблемы переговорным путем… Лика ждала его в машине и, как ни странно, даже не выглядела обиженной из-за его затянувшегося отсутствия, хотя и не преминула поинтересоваться, в чем причина задержки. — Прием товара, — брякнул Хомяк первое, что пришло в голову, запустил двигатель и, резко стартовав с места, устремился навстречу приключениям — как ему казалось, сексуальным, а на самом деле чуточку иным. Глава 12 — Как это произошло? — спросил Илларион Забродов. Лицо у него было каменное, да и тон вопроса наводил на мысль, что именно так звучал бы голос каменного изваяния, обрети оно способность говорить. Андрей Мещеряков знал этот тон и это выражение лица, свидетельствовавшие о том, что Илларион пребывает в последнем градусе бешенства и только фантастическое самообладание удерживает его от того, чтобы наговорить собеседнику резкостей. Для пользы дела генерал решил временно игнорировать эти мелкие детали — во-первых, потому, что в своем общении они с Забродовым привыкли обходиться без телячьих нежностей, а во-вторых, особой вины он за собой не видел. Идея принадлежала самому Иллариону, и кто, черт подери, мог знать, что дело дойдет до применения автоматического огнестрельного оружия?! — Подробности неизвестны, — сказал он, — поскольку свидетелей, как ты сам понимаешь, нет. Их никогда не бывает, коль скоро речь заходит о серьезной пальбе. — Давай без лирических отступлений, — попросил Забродов. — Меня интересуют факты. А недостаточно активная жизненная позиция российских обывателей — это просто привычный фон, наподобие задника в фотоателье. Чего ты хочешь от обывателя, если его десятилетиями приучали к тому, что защищаться от насилия самостоятельно — делать себе только хуже? Бандитов он боится, милиции не верит и тоже боится, защитить себя и своих близких не может — не обучен, да и нечем… Так что на него пенять? Сами превратили нацию в косяк премудрых пескарей, а теперь сетуете: мол, что ни случись, свидетелей днем с огнем не сыщешь… — Да, лирические отступления действительно ни к чему, — не без яду прокомментировал его пространную реплику Мещеряков. — Я могу перейти к фактам или ты еще не закончил живописать портрет российского обывателя? — Прости. — Забродов одним глотком отпил добрую половину кофе из чашки и с силой провел ладонью по лицу. — Сорвался. Просто в голове не укладывается… Ладно, что там у нас с фактами? — Фактов негусто. Человек, которого я направил в Песков для обеспечения связи и координации действий, доложил, что цистерны благополучно прибыли в город и проследовали на территорию завода. При этом группа наружного наблюдения не только не появилась на месте, но и перестала выходить на связь — то есть, попросту говоря, отвечать на телефонные звонки. После его доклада мы взяли под контроль все переговоры милиции и спасателей и очень быстро обнаружили наших людей — вернее, то, что от них осталось. Машину изрешетили из автоматов, отогнали в лес и подожгли. Тела обуглились, опознать их удалось только по зубам, но это точно были они. Обочину шоссе прочесали на десять километров в обе стороны, но обнаружили только четыре пистолетных гильзы — предположительно от «стечкина». Видимо, нападавшие подобрали свои гильзы… — Сомневаюсь, — сказал Илларион, залпом допил кофе и так поспешно сунул в зубы сигарету, словно не курил целый месяц. — Скорее всего, эти подонки стреляли, не выходя из машины, через окна, и гильзы остались в салоне. Какой смысл их подбирать, если все остальное выглядит чуть ли не как демонстрация? — Да, демонстрация… — Мещеряков понюхал свой кофе и с раздражением оттолкнул чашку, так что часть напитка выплеснулась на скатерть и расплылась по ней коричневым пятном. — Дьявол, до чего досадно! Кто бы мог подумать, что из-за двадцати тонн вина кто-то отважится на такое! Эти быки опять начинают наглеть… — Сомневаюсь, — повторил Забродов сквозь сигаретный дым. — Сомневаюсь, что это были быки. Во всяком случае, тот, кто ими руководил, — не бык. Далеко не бык! Заметить слежку, осуществляемую двумя нашими ребятами, переиграть их, незаметно сесть им на хвост и спокойно, играючи уничтожить в сотне километров от конечной точки маршрута — это, согласись, не каждому по плечу. Приходится признать, что мы с тобой сели в лужу: и операцию провалили, и людей потеряли. Одно из двух: либо с этим заводом все гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд, либо наше управление превратилось в богадельню… — Да, — саркастически подхватил Мещеряков, — и все потому, что ты в нем больше не служишь! Естественно, все держалось исключительно на твоих широких плечах! — Утверждать, что так оно и есть, с моей стороны было бы нескромно, — сообщил Забродов, — но впечатление, честно говоря, складывается именно такое. Не заметить, что машины сопровождают, и дать себя укокошить, как парочку перепелок, — ну, куда это годится? — Сопровождения не было, — морщась, возразил Мещеряков. — Не было, понимаешь? И можешь мне поверить, люди, которых мы потеряли, были далеко не худшие. Просто мы сильно недооценили противника. — Я недооценил, — поправил Забродов. — И, боюсь, в том, что произошло, виноват тоже я. Мой разведывательный рейд в штаб-квартиру противника их насторожил. Они проверили Худякова, убедились, что к ним приходил не он, и насторожились еще больше. Бог знает что они себе вообразили! Возможно, заподозрили, что мой визит был разведкой перед банальным рейдерским захватом или подготовительной стадией какой-нибудь крупной аферы. Как бы то ни было, они подготовились к возможным неприятностям и нанесли превентивный удар. Я только не понимаю, откуда такая огневая мощь. Я наводил справки; у этого «Бельведера» нет ни собственной службы безопасности, ни устойчивых связей с серьезными криминальными структурами. Мухин в девяностых был мелкой сошкой, что бы там он о себе ни воображал, и только поэтому до сих пор на свободе. Он не мог организовать это нападение. Да и не решился бы, пожалуй, — мелковат, трусоват, дорожит своим положением легального бизнесмена, хорошей квартирой и дорогой иномаркой… — Да, огневая мощь… — вздохнул Мещеряков. Он вынул из пачки Забродова сигарету, повертел ее в пальцах и бросил на стол. — Что за дрянь ты куришь! Огневая мощь… Если бы мы только могли предположить, что они готовы воспользоваться этой мощью, наблюдение за автоцистернами было бы организовано иначе. Несколько групп, сменяющих друг друга по всему маршруту, вертолеты… — Бронетранспортеры, танки и грузовики с мотопехотой, — подхватил Забродов. — А также системы залпового огня, дальнобойная артиллерия и тактическое ядерное оружие. Это чепуха, Андрей, и ты сам об этом знаешь. Задействовать сколько-нибудь серьезные силы нашего управления для наблюдения за парой автоцистерн с грузом контрабандного вина — даже не коньяка, заметь, а обычного сухого вина! — значит стрелять из пушки по воробьям. Нет, ты и твои люди приняли верное решение, одного экипажа для такой работы было достаточно. Просто кто-то ввел в уравнение новую переменную, причем так оперативно, что мы ее не успели заметить. — Полагаю, эта переменная была там всегда, — возразил генерал. — Не могла же она возникнуть просто так, ниоткуда! Ты прав, тот же Мухин ни за что не отважился бы на такой отчаянный шаг только ради того, чтобы спасти двадцать тонн недорогого грузинского виноматериала. Потому что шаг был бессмысленный. Он не знает, кто следил за его виновозами, но должен понимать: кто бы это ни был, этот кто-то очень серьезный и расстрел группы наружного наблюдения неминуемо повлечет за собой резкие ответные меры. А «Бельведер» и так едва стоит на ногах — толкни, и завалится, как старый деревенский нужник… — Золотые твои слова, — удовлетворенно кивнул Забродов. — К этому-то я, собственно, и веду. Есть кто-то, кто кровно заинтересован в судьбе этих двадцати тонн и абсолютно равнодушен к тому, что будет с «Бельведером» и его владельцами. — Поставщик? — предположил Мещеряков. — Или посредник. Вряд ли крупная винодельческая компания рискнула бы заняться контрабандой в таких масштабах, ее слишком легко вычислить и призвать к ответу. Возможно, речь идет об оптовых закупках у мелких производителей, а накопившиеся крупные партии переправляются сюда. — Опять грузины! — с сердцем воскликнул Мещеряков. — Вовсе не обязательно. Грузины в поте лица растят на камнях виноградные лозы и делают вино, которое потом с радостью продают — может быть, своему земляку, а может, и нашему. Это не суть важно. Важно, что я не успокоюсь, пока не повидаюсь с этим неизвестно чьим земляком и не вобью его в асфальт по самые ноздри. — У, — протянул генерал, — опять? Мир на грани ядерной катастрофы… — Никаких катастроф, — пообещал Илларион. — Я аккуратно.