— А отравитель? — Никуда не денется. Говорю же, я аккуратно, без шума, пыли и привлечения к делу официальных лиц. В рамках оказания сугубо консультативной помощи. Мещеряков вздохнул, подавляя в себе желание немедленно извиниться перед военным пенсионером Забродовым за причиненное беспокойство. Несмотря на то что пресловутая «сугубо консультативная помощь» уже далеко не впервые обернулась огромным напряжением и риском, Илларион, естественно, не имел к старому товарищу претензий. Ему никто не мешал в любой момент отказаться от этого расследования, пока что шедшего по принципу «чем дальше в лес, тем больше дров», но он продолжал двигаться вперед. А теперь, когда противник переступил невидимую грань и открыл огонь на поражение, можно было не сомневаться: Забродов не остановится и не отступит, даже если его очень сильно об этом попросить. Чтобы остановить, его придется взять под стражу. Да и то, пожалуй, сбежит, потому что бегать из-под стражи — часть его профессии, а профессией своей он владеет, как никто. — Не вздыхай, твое превосходительство, — будто подслушав его мысли, сказал Забродов. — Все будет нормально — как всегда. Ты, главное, убери из Пескова всех своих людей. Неохота, понимаешь ли, чтобы кто-нибудь из своих же ребят впопыхах, не разобравшись, поставил мне на затылок свинцовую пломбу. Да и я могу ненароком кого-нибудь не того зашибить — на них же не написано, кто свой, кто чужой. Ночью, как ты знаешь, все кошки серы. — А справишься? — усомнился Мещеряков. — Только подначивать меня не надо. Я уже не мальчик, чтобы на «слабо» гвозди зубами перекусывать. Могу, конечно, и не справиться — мало ли!.. Тогда, брат, как в песне: пусть красные отряды отплатят за меня… — Тьфу на тебя, — сказал генерал, подумав между делом, что большинство его разговоров с Забродовым кончается именно этой репликой — практически лишенной смысла, но эмоциональной. А впрочем, как еще можно реагировать на его болтовню? Среди кадровых фронтовых разведчиков всегда хватало суеверных людей, считавших, что говорить о собственной смерти или хотя бы прощаться, уходя на задание, — значит накликать беду. Забродов же верил только в две приметы: одну хорошую и одну плохую. Плохой приметой, по его твердому убеждению, являлась недостаточная готовность к выполнению задания, а хорошей — готовность полная. И Андрей Мещеряков уже давно начал подозревать, что, поддразнивая и подначивая его, Илларион не просто валяет дурака, а приводит себя в состояние полной боевой готовности — попросту говоря, поднимает себе настроение перед тяжелой и, как правило, грязной работой. — Тьфу так тьфу, — согласился Забродов и всем телом развернулся на стуле, отыскивая взглядом официантку. — Девушка, счет, пожалуйста! Я плачу, — быстро добавил он, заметив, как генерал потянулся за бумажником. — Чашечкой кофе ты со мной не рассчитаешься, даже не мечтай. И вообще, должен же я кутнуть напоследок! — Действительно, — согласился генерал. — Может быть, в рамках кутежа ты меня до управления подбросишь? А то я водителя отпустил — тещу ему, что ли, из больницы забрать надо… — Подброшу, — кивнул Забродов, рассовывая по карманам сигареты и мобильный телефон. — Хотя с точки зрения воинской дисциплины и укрепления обороноспособности Российской Федерации твой мягкотелый поступок выглядит весьма предосудительно. А если вражеский десант случится? — Если случится вражеский десант, служебная машина мне все равно не поможет — обязательно в пробке застрянет. Как, впрочем, и твой десант, — оптимистично заявил генерал. — Да и о какой обороноспособности можно говорить, если в московском небе появятся чужие парашютисты? — Например, грузинские, — подсказал Забродов. — Вот-вот, именно. Если такое случится, отсутствие на рабочем месте генерала Мещерякова вряд ли сильно повлияет на общую картину боевых действий. Боюсь, его вовсе никто не заметит. — Еще как заметят! — заверил его Илларион. — И не просто заметят, а назовут главной причиной позорного поражения. Должна же, согласись, у поражения быть причина! Вот ты ею и станешь. Вернее, твое отсутствие за письменным столом под портретом президента, с шашкой на боку и с телефонной трубкой в руке. Хотя твое отношение к роли собственной персоны в деле укрепления обороной мощи страны мне, в принципе, нравится. Скромность и самокритика — украшение высшего командного состава Вооруженных сил… — Представь себе, — проворчал Мещеряков, делая вид, что задет. — Представил, — не остался в долгу Забродов. — Хотя для этого понадобилось изрядно напрячь воображение. — Смотри не надорви свое воображение, — предупредил генерал. Илларион положил купюру в принесенную официанткой папку со счетом и поднялся из-за стола. — Поехали, ваше превосходительство, — сказал он. — Время не ждет. Они вышли из кафе и забрались в остывший, пропахший табачным дымом салон забродовского черного «бьюика», что был припаркован у бровки тротуара. Перед тем как захлопнуть дверцу, Мещеряков поискал глазами урну и, не найдя ничего похожего, бросил окурок на асфальт, целясь в решетку ливневой канализации. Окурок ударился о чугунный край решетки, подпрыгнул и, дымясь, откатился к колесу стоявшей в метре позади «бьюика» вишневой «девятки». «Девятка» казалась пустой, но, когда старый внедорожник Забродова, фырча выхлопной трубой и волоча за собой шлейф белого пара, покатился в сторону видневшегося на некотором удалении светофора, над ее приборной панелью медленно возникло напряженное, заросшее жесткой рыжей щетиной горбоносое лицо. Человек за рулем вишневой «девятки» какое-то время смотрел вслед удаляющемуся «бьюику», а потом запустил двигатель, аккуратно вписался в поток уличного движения и, потихоньку увеличивая скорость, поехал следом. * * * Бывший полковник грузинской госбезопасности, а ныне вольный стрелок Реваз Вахтангович Гургенидзе был человеком хотя и горячим, но в высшей степени прагматичным. Приезжая в Москву для решения периодически возникавших деловых вопросов, он не забывал об отдыхе, стараясь, чтобы отдых этот по возможности приносил практическую пользу. Примером такого совмещения приятного с полезным были, например, дружеские застолья с нужными людьми или оказание этим людям мелких услуг по принципу: получил заказ, выследил, шлепнул, забрал гонорар и уехал домой, в горы. Правда, с годами такие заказы стали случаться все реже, потому что людей, которые привыкли решать проблемы подобным образом, в Москве осталось немного: кого-то подстрелили конкуренты, а большинство следило за стремительным течением современной жизни из-за колючей проволоки. Ржавый Реваз по ним не скучал, да и от вынужденного безделья страдать не приходилось: он был из тех, кто не знает скуки, потому что всегда умел найти себе занятие, и, как правило, не одно. В этот приезд ему пришлось заняться решением проблем своего партнера Виктора Мухина. За это дело Реваз Гургенидзе взялся в свойственной ему манере, предусматривавшей плотный огонь из автоматического оружия и энное количество трупов, обычно колебавшееся от одного до дюжины, иногда полутора. Зная изменившееся отношение Мухи к подобному способу ведения переговоров и в глубине души подозревая, что пальбой на шоссе он не столько решил проблему, сколько ее усугубил, Ржавый не стал посвящать партнера в интимные подробности, ограничившись заверением, что все нормально — было, есть и будет. Рейдерские захваты, сказал Мухину Реваз, бывают успешными, когда их не ждут. Этот фокус мог пройти месяц назад, но теперь, когда «Бельведер» взят под надежную охрану бесстрашными горскими джигитами, любая попытка применения силы встретит достойный отпор. Разговор этот происходил по телефону и был коротким — естественно, по инициативе Реваза, который поспешил закончить беседу, сославшись на неотложные дела. Перед тем, как прервать соединение, он напомнил Мухину о деньгах: товар благополучно прибыл на место, Реваз убедился в этом лично, и теперь Мухе и Климову для успешного завершения сделки следовало всего-навсего честно выполнить взятые на себя финансовые обязательства. Сразу после этого Реваз намеревался исчезнуть и с безопасного расстояния посмотреть, что из всего этого выйдет. В происходящих вокруг «Бельведера» странностях он, откровенно говоря, мало что понял — понял, что дела компании плохи, а скоро станут еще хуже, но и только. На кого работали люди, убитые им на шоссе, он не знал, но догадывался, что их смерть не останется без последствий. Виновозы, за которыми следили убитые, направлялись в Песков, на принадлежащий Мухе и его партнеру завод, и именно на владельцев завода должен обрушиться гнев неведомого противника. Потому что обрушить свой гнев на Реваза у противника не получится: фирма — поставщик грузинского виноматериала существует только в липовых накладных, а сам Реваз, вернувшись в родные горы и сменив городской наряд на привычный камуфляж, станет недосягаем для мести. Так что отвечать за все придется Мухину, и после этого, надо полагать, одним хорошим знакомым у Реваза в Москве станет меньше. Что ж, ничто не длится вечно; сотрудничество с Мухой было плодотворным, но и оно подошло к концу. «Бельведер» раскачивался и трещал, как гнилой дощатый сарай; пальба на шоссе могла ускорить его падение, но что с того? Неделей больше, неделей меньше — для Реваза Гургенидзе это уже не имело никакого значения, да и для Мухина с Климовым тоже. А вино не пропадет; если есть вино, обязательно найдутся люди, готовые его выпить. А уж проходимцев, которые с радостью возьмут на вооружение готовую, идеально отлаженную схему вместе с надежным коридором на границе и ручной, прикормленной таможней, в Москве всегда хватало — только свистни, толпами сбегутся на готовенькое… Конечно, Реваз позаботился о том, чтобы до получения им денег с «Бельведером» ничего не случилось. Московский офис действительно находился под круглосуточной вооруженной охраной, которая старалась никому не попадаться на глаза и оттого была особенно эффективной. Да и затерявшийся на просторах Рязанской губернии провинциальный городишко Песков, сам того не подозревая, в эти дни испытывал небывалый в его истории наплыв лиц кавказской национальности. Сохранить в тайне эту почти беспрецедентную активность грузинской диаспоры было труднее всего: память о случившейся в августе скоротечной войне с русскими еще не потускнела, люди так и рвались пустить кому-нибудь кровь, и сдерживать их оказалось тяжело. Ржавый сразу предупредил земляков, что ни на кого не собирается нападать первым и что по его сигналу все военные приготовления должны быть мгновенно прекращены — так, словно их никогда и не было. По первому же телефонному звонку его миниатюрная армия должна была рассеяться, как утренний туман под лучами солнца, не оставив никаких следов. Армию это не устраивало; джигиты ворчали, но открыто спорить со своим предводителем не решались. Реваз видел это, но не принимал в расчет: после его отъезда эти торгаши, воображающие себя лихими джигитами, вольны были распоряжаться собой по собственному усмотрению. Хотят стрелять — пусть стреляют, не хотят — пусть возвращаются за свои прилавки и хвастают друг перед другом воображаемыми подвигами. Это, по крайней мере, сохранит им жизнь хотя бы на время — до тех пор, пока не придет их черед стать разменной картой в большой игре… Должным образом все организовав, Реваз обнаружил, что, пока Муха будет выколачивать из своего несговорчивого партнера Климова деньги за вино, ему решительно нечем заняться. Это было неприемлемо, тем более что Реваз свято верил: если человеку нечего делать, так это только потому, что делать что бы то ни было он не хочет сам. Перебрав с десяток возможных и вполне приемлемых вариантов времяпрепровождения и ни на чем не остановившись, Ржавый решил пообедать и отправился в ресторан. Бывая в Москве, он ездил на вишневой «девятке», которая во время его отсутствия мирно дремала за запертыми воротами капитального гаража, расположенного в кооперативе недалеко от Ленинградского шоссе. Когда ее оттуда извлекали, скучать машине не приходилось: Реваз не любил подолгу оставаться на одном месте и обожал быструю езду. Проезжая по Новому Арбату, Ржавый едва не угодил в аварию, засмотревшись на человека, который выходил из черного «мерседеса» с антенной спецсвязи на крыше. Высадив пассажира, «мерседес» укатил; на светофоре зажегся зеленый сигнал. Колонна, в которой стоял Реваз, тронулась, сзади бешено засигналили, и Ржавый, придя в себя, в нарушение всех правил бросил «девятку» поперек плотного потока машин из крайнего левого ряда к бровке тротуара. Ему удалось добраться невредимым до этой казавшейся недосягаемой цели и аккуратно загнать машину на только что освобожденное «мерседесом» парковочное место. «Девятка» почти уперлась своим угловатым, похожим на слесарное зубило носом в массивный бампер черного «бьюика». Гургенидзе едва обратил внимание на машину, расширенными от изумления глазами глядя на стеклянную дверь кафе, за которой только что скрылся пассажир уехавшего черного «мерседеса». Он подозревал, что увиденное могло быть плодом не ко времени разыгравшегося воображения, но очень надеялся, что это не так. — Вай, — почти пропел он, ни к кому не обращаясь, — вай, генацвале, какая встреча! Правильно умные люди говорят: Москва — не город, а большая деревня. Приехав в этот раз в Москву, он предпринял кое-какие шаги к отысканию своего заклятого врага — генерала Мещерякова. Никаких ощутимых результатов эти шаги не дали, да Реваз и не рассчитывал на быстрый успех: генерал ГРУ — не тот человек, координаты которого можно найти в телефонном справочнике или адресном бюро. Он не располагал даже фотографией Мещерякова, чтобы раздать ее копии своим джигитам, а личная слежка за центральным подъездом известного учреждения была сопряжена с неоправданным риском. И вот, занятый совсем другими мыслями, в которых не было места для чересчур шустрого и предприимчивого генерала ГРУ, он буквально наткнулся на него в самом центре многомиллионного мегаполиса! Если бы на светофоре не зажегся красный, если бы Реваз совершенно случайно не посмотрел направо, если бы его внимание не привлекла торчащая над крышей «мерседеса» антенна спецсвязи — словом, если бы тысячи случайных, не поддающихся учету и прогнозированию факторов сложились не так, а чуточку иначе, он спокойно проехал бы мимо, не заметив своего кровника. Это был знак свыше, а разбрасываться такими подарками Реваз Гургенидзе не привык: людская неблагодарность вызывает там, наверху, справедливое негодование и вполне предсказуемую реакцию. Шмякнут так, что мокрого места не останется, вот тебе и вся реакция… Ржавый выключил фары и повернул ключ зажигания, заставив замолчать уже нуждающийся в регулировке двигатель. Слева с шорохом и гулом тек сплошной поток машин, справа на тротуаре кишели людские толпы — сталкивались, смешивались, закручивались водоворотами у дверей магазинов. День был пасмурный, и в кафе, куда зашел человек, похожий на Мещерякова, горел свет, позволяя видеть сквозь сплошную, от пола до потолка, витрину уютный чистый зал и сидевших за накрытыми белыми скатертями людей. Тот, что привлек внимание Реваза своим поразительным сходством с генералом ГРУ Мещеряковым, на глазах у Ржавого уселся к нему лицом за второй от окна стол. Он действительно казался похожим на Мещерякова, как брат-близнец, но расстояние было чересчур велико, чтобы с уверенностью его опознать, да и штатская одежда — темно-серый костюм и белоснежная сорочка с полосатым галстуком — сбивала с толку. Реваз привык видеть Мещерякова в камуфляже и армейском кепи; кроме того, во времена их знакомства Мещеряков был намного моложе, а с тех пор Гургенидзе видел его всего однажды, да и то в бинокль, на расстоянии в добрых полкилометра. Человек, деливший с Мещеряковым (или не Мещеряковым?) столик в недорогом кафе, сидел спиной к витрине, и Ржавый мог видеть только его обтянутые весьма демократичным свитером плечи и русоволосый затылок. Человек этот курил; судя по его скупой, но выразительной жестикуляции, а также по выражению лица предполагаемого Мещерякова, разговор у них шел о вещах весьма серьезных и не особенно приятных. Чтобы не терять времени даром, Реваз стал составлять примерный план своих действий на случай, если повстречавшийся ему человек действительно окажется генералом Мещеряковым. Он понимал, что не уедет из Москвы, пока не убьет этого шакала или хотя бы не подготовит почву для убийства. Проведение такой акции требует тщательной разведки и скрупулезного планирования, чтобы в назначенный час исполнителю осталось только прицелиться и спустить курок. Убрать Мещерякова Ржавому никто не поручал, а следовательно, и гонорара не предвиделось. Более того, в этом убийстве не было никакого практического смысла: убьешь одного генерала — на его место тут же явится другой, благо генералов в России хватает, и даже с избытком. Но отказать себе в удовольствии пришить этого шакала Реваз Гургенидзе не мог, да и не собирался. Ладно, пусть изгнание из спецназа — дело прошлое и успело основательно порасти быльем. Но во время последней встречи Мещеряков снова его унизил, заставив позорно драпать, бросив все и даже не предав земле убитых товарищей. Разве такое можно простить?! К тому времени, как сидевшие в кафе закончили свой разговор и встали из-за стола, план покушения был в общих чертах готов. Собственно, планом он мог называться лишь условно, но большего пока и не требовалось. В конце-то концов, что такое генерал ГРУ? Самый обыкновенный человек! Когда он на службе, к нему не подступишься, но в неслужебное время, у себя дома, он живет как рядовой обыватель. Нет при нем ни вооруженной охраны, которая денно и нощно держит оборону в прихожей и у каждого окна, ни какого-то секретного сверхоружия, ни суперсовременных систем сигнализации. Его единственный щит — неведение окружающих по поводу того, что за птица их сосед по лестничной площадке. Ну, генерал, так мало ли в Москве генералов? Словом, подходи к нему средь бела дня, доставай пистолет и стреляй — парочку в корпус, чтобы не убежал, и контрольный в голову. Вот, собственно, и весь план. А зачем мудрить, когда на самом деле все проще пареной репы? Наблюдение за витриной кафе продолжалось около получаса, и за это время Гургенидзе почти на сто процентов уверился в том, что там, за столиком, с чашечкой кофе в одной руке и сигаретой в другой, сидит именно Андрей Мещеряков, а не кто-то посторонний, обладающий с ним портретным сходством. Мимика, жестикуляция, манера ерошить пятерней волосы и задумчиво теребить мочку уха — все это было Ревазу знакомо, хотя и казалось забытым за долгие, насыщенные событиями годы. Теперь память, пробудившись, одну за другой подсовывала ему все новые подробности и детали, и каждая убеждала Ржавого в том, что перед ним именно тот человек, которого он так хотел найти, — постаревший, подсохший, набравшийся солидности и нацепивший дорогой галстук, но все-таки именно тот. Выбравшись из-за стола, собеседники на какое-то время скрылись из вида. Потом дверь кафе распахнулась, и они вышли на крыльцо — Мещеряков в распахнутом черном пальто и с непокрытой головой (а зачем шапка человеку, которого от любого ненастья спасает прочная крыша казенного «мерседеса»?), а его приятель — в утепленной куртке спортивного покроя и тоже без головного убора. Приостановившись на верхней ступеньке, генерал закурил. Реваз автоматически отметил про себя, что он прикрывает от ветра огонек зажигалки точно так же, как делал много лет назад, и сейчас же об этом забыл, потрясенный новым открытием. У человека, что стоял рядом с генералом на крыльце кафе и, нетерпеливо притопывая ногой, что-то ему говорил, было то самое лицо, которое красовалось на компьютерной распечатке, все еще лежавшей в кармане у Ржавого. При желании он мог достать фотографию и сравнить, но в этом не было нужды: перед ним находился именно тот человек, что выдавал себя за сибирского предпринимателя Худякова, и Гургенидзе наконец понял, почему это лицо с первого взгляда показалось ему таким знакомым. Он здорово изменился за прошедшие годы, да и знакомство их было мимолетным. В ту пору Забродов ходил в капитанах и служил инструктором в учебно-тренировочном центре, где проходил боевую подготовку курсант Гургенидзе. Ржавый состоял под началом другого инструктора, и немудрено, что теперь не сразу узнал этого типа. По прошествии стольких лет люди порой не узнают своих одноклассников и друзей детства, что уж говорить о совершенно постороннем человеке, которого видел всего несколько раз, да и то мельком! Реваз бы его не запомнил, как не помнил большинство своих сокурсников, если бы не легенды, ходившие об этом человеке. В спецназе его звали Асом, и это прозвище говорило само за себя. Ас — это туз; туз — это первый класс, он способен побить любую карту своей масти, а туз из колоды спецназа ГРУ — это туз козырный, и побить его — дело почти немыслимое. Ржавый обдумывал это, уже лежа боком на сиденье под не слишком надежным прикрытием приборной панели. Конечно, с тех пор прошло очень много лет; конечно, если тогдашний курсант лишь с большим трудом припомнил бывшего инструктора, то инструктору не узнать одного из тысяч промелькнувших перед глазами курсантов, как говорится, сам бог велел. Но ас — это человек, который может то, чего не могут другие, и обладает способностями, которые остальным кажутся сверхчеловеческими. Кто знает, на что способна его обостренная десятилетиями постоянных тренировок память? Кроме того, рядом с Асом стоял Мещеряков — действующий генерал ГРУ, который буквально пару недель назад, как барана, гонял Реваза Гургенидзе по горным тропам, наступая на пятки. Он мог не знать, за кем именно гоняется, но, скорее всего, знал и располагал о нем всей необходимой информацией — в том числе, разумеется, и фотографиями, по которым Реваза было легко опознать. Пистолета при Ржавом не было: находясь в городе и не имея в виду конкретного дела, он предпочитал ходить без оружия, чтобы лишний раз не испытывать судьбу. Таскать в кармане килограмм железа, которое тебе, скорее всего, не пригодится и за которое тебя могут повязать при банальной проверке документов, — зачем это нужно? Сейчас Ржавый остро сожалел о собственном благоразумии. Будь при нем надежный ствол, со старыми долгами можно было рассчитаться одним махом; кроме того, если бы его заметили и опознали, отбиться от этой парочки матерых профессионалов голыми руками было бы проблематично. К счастью, его не заметили. Лежа на боку, Гургенидзе слышал, как завелся движок «бьюика». Осторожно выпрямившись на сиденье и выждав еще немного, он запустил двигатель «девятки», вклинился в интенсивный поток уличного движения и последовал за черным «бьюиком». Стараясь не отставать и не прижиматься слишком близко, Реваз пытался заново осмыслить ситуацию, в которой внезапно появились новые серьезные обстоятельства. Получалось, что странный визитер, посетивший офис «Бельведера» под видом тюменского бизнесмена Худякова, на деле являлся отставным офицером спецназа ГРУ и, более того, поддерживал тесные отношения с действующим генералом того же ГРУ Мещеряковым. Старые счеты с упомянутым генералом Реваз временно отодвинул на второй план, пытаясь понять, что, черт возьми, это означает. Главному разведывательному управлению Генштаба, по идее, нет никакого дела до мелкой частной фирмы, занимающейся фальсификацией и продажей дорогого французского вина. Махинации Мухи и Климова могли заинтересовать налоговую полицию, УБЭП или комитет таможенного контроля, но никак не военную разведку. Возможно, кому-то из спецов ГРУ удалось обнаружить связь между Мухиным и Ревазом и вся эта странная история затеяна только для того, чтобы изловить бывшего полковника грузинской госбезопасности, а ныне главаря незаконного вооруженного формирования Гургенидзе. Но это же бред! Если Муха под колпаком у ГРУ, Реваза могли взять уже сто раз. При чем здесь слежка за виновозами, откуда этот непонятный интерес к заводику в провинциальном Пескове? Нет, на операцию ГРУ это совсем не похоже. Отставной инструктор спецназа Забродов вписывался в схему прямо-таки идеально. В отличие от своего приятеля Мещерякова, он уже успел попробовать, каков на вкус пенсионерский хлеб, и, надо полагать, соскучился по живому делу. А может быть, выйдя в отставку, он уже давно промышляет захватом небольших фирм или заводов, обеспечивая себе приличный слой масла поверх того черствого ломтя, который швырнуло ему на прощанье родное государство. Как бы то ни было, доля в таком прибыльном предприятии наверняка заинтересовала оставшегося не у дел профессионального головореза, и предложение Мещерякова по захвату «Бельведера» он принял с энтузиазмом. А сибиряк Худяков — второстепенный персонаж, использованный для временного прикрытия. Узнать его подноготную ничего не стоило, и Забродов явился в «Бельведер» с отличной легендой, которая, по идее, могла выдержать любую проверку. Если бы Муха не догадался послать своих людей в гостиницу, все они, в том числе и Реваз, до сих пор пребывали бы в блаженном неведении… Ржавый почувствовал, как вдоль хребта пробежал нехороший холодок. Подготовка рейдерского захвата по-прежнему выглядела самым логичным объяснением творящихся вокруг «Бельведера» странностей. Но захват захвату рознь; бывший офицер спецназа ГРУ Гургенидзе отлично понимал, что, если на захват пойдут не ряженые бандиты, а подчиненные Мещерякова, его джигиты не продержатся и двух минут. Собери вокруг офиса хоть всю грузинскую диаспору вместе с рассеянными по провинциальным русским городам родственниками, это все равно будет похоже на схватку своры дворняг с бульдозером: хочешь — убегай, не хочешь — ложись под гусеницы, бульдозеристу от твоего решения ни жарко, ни холодно. Остановить этот бульдозер можно было только одним способом, а именно путем физического устранения тех, кто дергал рычаги и давил на газ. Ввиду появления на горизонте такого персонажа, как Ас, дело обещало стать не таким простым, каким казалось еще десять минут назад, когда Ржавый обдумывал убийство Мещерякова, сидя в машине перед кафе. Исход операции теперь представлялся сомнительным, и в связи с этим возникала острая необходимость получить с Мухи и Климова деньги как можно скорее — желательно уже сегодня, до наступления вечера. Если ликвидировать Мещерякова не удастся, из Москвы придется исчезнуть с максимальной скоростью, а исчезать без денег, за которыми, собственно, он и приехал, Гургенидзе не собирался. Как и следовало ожидать, Забродов высадил Мещерякова напротив главного подъезда управления. После этого Реваз проследил за ним до самого дома, убедился, что птичка впорхнула в клетку, и принялся звонить по телефону, отдавая короткие, продуманные распоряжения. Глава 13 Вход в шашлычную был декорирован плиткой, которая имитировала грубую каменную кладку, и увит плетями дикого винограда, печально шуршавшими на холодном порывистом ветру. Решетчатая летняя веранда, также увитая диким виноградом, пустовала, и развешенные по ее периметру гирлянды разноцветных фонариков ярко и ненужно сияли сквозь густое переплетение голых сухих ветвей. Массивная дубовая дверь, державшаяся на кованных вручную петлях, была заперта; видневшаяся за стеклом узкого стрельчатого окошка справа от нее табличка гласила: «Извините, закрыто на спецобслуживание». Спецобслуживание, как правило, подразумевает свадьбу, юбилей, поминки или иное мероприятие с большим количеством участников, однако шашлычная выглядела вымершей: не было ни громкой музыки, ни компаний разгоряченных людей, которые вышли покурить на свежем воздухе. На примыкавшей к кафе стоянке виднелись всего три автомобиля: приземистый, длинный и широкий серебристый «мерседес», черная полноприводная «субару» и демократичная вишневая «девятка», которую уже давно не мешало помыть. С заднего двора доносились редкие неуверенные удары топора и треск раскалывающихся поленьев; оттуда тянуло дымком, и время от времени становились видны поднимающиеся над закопченным краем мангала языки пламени. С трех сторон окруженная редкой березовой рощей шашлычная старого Зураба стояла на обочине загородного шоссе километрах в двадцати от Москвы. Место здесь было довольно бойкое, и Зураб не то чтобы процветал, но вполне сносно сводил концы с концами, хотя и любил при случае пожаловаться на жизнь. В свое время Ржавый Реваз помог земляку решить возникшие было проблемы с местной братвой, и с тех пор Зураб молился на него, как на икону, то и дело оказывая своему покровителю мелкие услуги. Услуги эти были столь разнообразны и так часто находились за гранью того, что дозволено российским законодательством, что в один прекрасный день старый Зураб обнаружил себя намертво прикованным к рыжему земляку множеством дел и делишек, информация о которых показалась бы весьма любопытной всем правоохранительным и фискальным службам России. Поэтому слово Реваза Гургенидзе давно стало в шашлычной старого Зураба законом. По этой причине, а также в силу многих других причин Реваз назначил встречу партнерам именно здесь. Он не хотел больше появляться в офисе, который наверняка находился под неусыпным наблюдением людей Мещерякова, да и в многолюдной Москве чувствовал себя неуютно: любой прохожий или официант в ресторане мог оказаться переодетым сотрудником ГРУ, у любой стены, не говоря уже о мебели, могли обнаружиться чуткие уши и зоркие глаза. О встрече он договорился с Мухой по телефону, настоятельно попросив партнера подготовить и захватить с собой все платежные документы. Мухин не возражал, указав лишь на то, что Климов вряд ли согласится поставить под этими документами свою подпись, без которой эта испачканная краской для принтера бумага вообще ничего не стоит. Реваз успокоил его, намекнув, что у него есть способ повлиять на Климова; такой способ у него действительно имелся, но афишировать его раньше времени Ржавый не хотел. Все трое сидели за столом в центре довольно просторного помещения. Фальшивая каменная кладка стен выгодно контрастировала с темным деревом балок и колонн, которые подпирали низковатый потолок. Углы обеденного зала тонули в густом сумраке, лишь над столом, за который старый Зураб усадил деловых партнеров, горела яркая лампа в оранжевом матерчатом абажуре, заставляя сверкать хрусталь, фарфор и мельхиор столовых приборов. Коренастый черноволосый Муха с энтузиазмом уплетал шашлык, по-плебейски запивая его дорогим коньяком. Его компаньон Игорь Климов, чья лысина предательски поблескивала сквозь маскирующие ее пряди редких бесцветных волос, почти ничего не ел и не пил, с хмурым и настороженным видом косясь на Реваза, с которым познакомился всего четверть часа назад. Реваз спокойно утолял голод — не так жадно, как Мухин, но тоже сноровисто, с аппетитом, который нагулял за этот долгий, полный хлопот день.