Шумно пролетевшая мимо птица, шуршание ветвей, скрип стволов, маятниковое движение теней, и прочие обыденные явления, несли в себе, если не жуткую опасность, то её предощущение. Ужасно хотелось закрыть глаза и в мгновение ока оказаться дома, прижаться к тёплому родному телу, которое… Вместо привычного ощущения счастья мысли о муже вызвали поток непрошенных слёз, которые Вера тут же осушила волевым усилием: необходимо сосредоточиться, победить предательски подкрадывающийся страх. Да и ревность ей не к лицу. Звук шагов невдалеке испугал не на шутку. Длинная тень выплыла из чернильной темноты, резко метнулась в её сторону, отпрыгнула вбок и мгновенно превратилась в широкоплечего парня, лицо которого в темноте разглядеть было сложно. – Чего стоим, кого ждём, – раскатистым баритоном неожиданно спросил великан. – Автобус, – умирая от страха, прошептала Вера, – домой хочу. – Опоздала, подруга. Поздно уже. Здесь ночью даже частники не ездят. – У меня на такси денег нет. На гостинцы для подруги потратила. – Кто же тебя в такую темень из дому выгнал? С мужем небось поссорилась, – то ли спрашивал, то ли утверждал прохожий, предлагая сигарету. – Не надо, я курить не умею. У подруги гостила, а к ней дружок заявился, вот я и… чтобы не мешать. – Мог бы проводить. Что за мужики пошли. У нас, знаешь какой район… то-то и оно, что не знаешь. Живёшь-то далеко? – На Соболевке, Коммунарка. – Через весь город тащиться. Часа полтора, если быстрым шагом. Парень посмотрел на небо, выставил вперёд руку, – если повезёт. Сейчас дождь начнётся. Можем, конечно, рискнуть, но есть предложение интереснее и проще. Я рядом живу. Пять минут и мы дома. Не хоромы конечно, зато тепло, сухо. Пельмени есть, баранки, и чай. Утром посажу на автобус. Приставать не буду, клянусь. Решайся. Ты на диване, я – на раскладушке. Можем и не спать, я слушать умею. На гитаре сыграю, спою. Меня Матюха зовут. Матвей Егорович Плотников. Образование среднее техническое, работаю бригадиром на стройке, морально устойчив, не привлекался, вредных привычек, кроме курева, практически не имею. Хронически холост. У Веры дрожали поджилки, но отчего – от озноба или страха, она не понимала. В этот момент хлынул дождь. Матвей схватил Веру за руку и побежал, увлекая её за собой. Ветхий дом за невысоким забором был похож на большую конуру. Из-под крыльца, виляя хвостом, выбежала дворняга. – Бимка, я его от корейцев спас, хотели на шашлык пустить, обормоты. Сейчас вынесу тебе куриные шеи, дружище. Проголодался. В дом не пущу, у меня сегодня прекрасная гостья. Мои хоромы, сударыня. Это флигель, на всё лето сюда перебираюсь. Родительский дом, вполне современный, на задах. Как вас величать, голубушка? Нет-нет, дайте сам угадаю. Майя… нет, больше на Веронику похожа. Угадал? – Почти. Вера. Когда первый автобус будет? – Утром. В шесть. Ты мокрая совсем. Погоди, печь затоплю, высушимся. Вот тебе одеяло, снимай с себя всё, закутывайся. Так, сначала чайник, кастрюлю под пельмени. У меня тут такой беспорядок, такой бедлам, не обессудь. Холостяцкая жизнь, безалаберность, ну и свобода, бес её задери. Будь как дома. Если отнестись ко всему этому с пониманием, жить можно. – Спасибо, я так высохну. – Мы же не в лесу, милая. Не хватает, чтобы моя гостья простыла, и богу душу отдала. Думать не моги, я за тебя в ответе. Насчёт мужа я угадал? Вот… он же мне потом голову открутит. Слушать ничего не хочу. Вот чистое полотенце, верёвку над печкой сама видишь. Располагайся. Поужинаем, чем бог послал, чая с малиновым вареньем натрескаемся, натопим как в баньке. Носки вязаные с горчицей наденешь, тельняшку шерстяную. Я срочную на флоте служил. Потом колыбельную тебе спою. Я гостей люблю, хоть и бирюк! – Матвей Егорович… – Давай без сантиментов. Для тебя Матюха. У меня сегодня праздник. Не каждый день такую красу в своём логове привечаю. И чего я тебя раньше не встретил! Да… завидую твоему. Любит хоть? – Не хочу о нём. – Замётано. Ладно, без меня справляйся, я быстро. Вера. Верунька, Верочка… как я рад, как я счастлив. Судьба. Провидение. Вытирайся суше, принцесса. Дождь набирал силу, бесновался, шутя, играл громом и молниями. Металлическая кровля скрежетала, хлопала, гремела. Дом сотрясался под порывами загулявшего ветра, звенели оконные стёкла, уютно гудело пламя в печи. Вера разрумянилась, разомлела, успокоившись отчего-то, почувствовала себя в безопасности, даже про измену мужа забыла. Рядом с Матвеем, хотя она его совсем не знала, было уютно и спокойно. Хозяин уверенно хлопотал по дому, с видимым удовольствием ухаживал за гостьей, потчевал, растирал ей ноги, играл на гитаре, проникновенно пел. Под душевную балладу Вера незаметно для себя ненадолго уснула. Матвей заботливо укрыл гостью пледом, заботливо погасил свет. Не спалось ему. Ой, не спалось! Грезил он. Наяву грезил. Кто хоть однажды влюблялся, тот поймёт. О том, что случилось дальше, Вера потом вспоминать стеснялась, но выключить видение, забыть, вычеркнуть из жизни была бессильна. Кто был инициатором, как и почему решился на такое, непонятно, только очнулась Вера в лихорадочном, полуобморочном состоянии, не давая себе отчёта в происходящем. Женщина душила парня в объятиях, подчиняя внезапно нахлынувшему желанию, впивалась поцелуем в горячие губы, с остервенением мяла налитые мышцы, требовала от него немедленных ответных действий. Чем неистовее и откровеннее любовники ласкали друг друга, тем сильнее их бил озноб, заставляющий сливаться в блаженном экстазе на волне восторженного исступления. Вера жадно вдыхала терпкий запах похоти, аппетитно, упиваясь ненасытным желанием, раскрывала густо сочившееся сладостью лоно, бесстыдно подставляя то сокровенное, что до сих пор безраздельно принадлежало лишь супругу. Как же она была соблазнительна в наивном восторге, как бесстыдно нага, как чувственно ласкала любовника, как нетерпеливо и жадно втягивала в себя восставшую плоть, испытывая головокружительное сладострастие и исступлённое блаженство, взлетая раз за разом в приступы неистовых множественных оргазмов. Матвей ошалел от безмерной щедрости гостьи, пытался угадать, предвосхитить её трепетные желания, боясь между тем чем-либо обидеть. Их слияние походило на религиозное, молитвенное состояние, на мистическую медитацию, полностью растворяющую индивидуальность. Любовники самозабвенно извивались, задыхались от неистового темпа интимных движений, стонали, подчинялись полунамёкам на желания того или иного, кричали, требовали, наслаждаясь безмерной властью желания, и были предельно счастливы. Грозовые вспышки смешивались с искрами страсти, сверкали экстатическими сполохами, кружили головы, то и дело отключали сознание, взбивали коктейль из сладости и боли, пока оба не застыли в объятиях, лишившись последних сил. Видение погасло, напоминая о случившемся слипшимися телами и вымокшими простынями. Проснувшись, вспомнив обо всём. Вера взвыла, испытывая чувство неизбывной вины и мистический ужас за содеянное. На часах был полдень. Пошевелившись, женщина почувствовала крепкие объятия, стремительно набухающую внутри себя плоть, следом горячий поцелуй в губы. Желания не возникало. Более того, прикосновения и ласки были ей неприятны. Объяснить себе, что произошло ночью, Вера была бессильна. Затмение, наваждение, морок – иного ответа она не видела. Ей было неприятно, ужасно стыдно. Как, как после всего этого показаться на глаза мужу! С Матвеем она рассталась довольно холодно, пряча уязвлённый самолюбием и поруганной целомудренностью взгляд. Он так и не понял, почему она так отреагировала на утреннюю нежность, что сделал не так. Муж, Семён, тоже пребывал в прострации, не в состоянии решиться на разговор с супругой, боялся услышать окончательный приговор. Он страдал. Чувство вины грызло уязвлённое нечаянным событием сознание. Мужчина не мог простить себе ужасный проступок – измену единственной женщине, причины которой был бессилен осознать. Семёну казалось, что Вера всё знает, только не может решиться разорвать отношения. Он видел её осуждающий взгляд, чувствовал – что-то важное, объединяющее их жизнь в единое целое, лопнуло с треском, и вот-вот разорвётся окончательно, держась кое-как на тонюсенькой ниточке, неспособной питать искреннюю любовь. Он пытался успокоить себя тем, что изменяют все. Все мужчины, которых он знает, причём любят бравировать умением соблазнять, способностью удовлетворять кого и когда угодно. Ещё одним доводом было нелепое утверждение, будто жена сама виновата, что толкнула его к предательству равнодушием, безразличием к собственной внешности. Аргументы, помещающие его в один ряд с животными, живущими инстинктами, казались банальными, гадкими, но других не было, а эти казались спасательным кругом. Семён чувствовал, что из отношений вытекает струями сама жизнь, что ещё немного и дороги назад не будет. Какой же он дурак, что решился пойти на поводу у мимолётной страсти. Возвращаясь мысленно в события того дня, Семён не мог отыскать точку невозврата, тот момент, когда влечение плоти лишило его способности соображать. Екатерина Витальевна, экономист из его группы, позвонила неожиданно, попросила помочь отыскать ошибку в квартальном отчёте, едва не плакала. Вера с детьми в тот день была у родителей. Он должен был заехать за ними немного позже.