– Мне еще никто не говорил, что я одета прилично. – Если честно, – добавил я быстро, – ты мне больше нравишься голая. Это твоя самая лучшая одежда. Ты не представляешь, как ты в ней хороша. Льстить женщине – особенно умной – нужно грубо и беззастенчиво, быстро кроя одну нелепость другой, а другую третьей, потому что на то время, пока вы щелкаете в ее голове допаминовыми тумблерами, ее острый интеллект впадает в спячку. Даже если она хорошо это понимает сама. Многократно проверено на опыте. Мало того, фольклор небезосновательно утверждает, что при таком подходе можно впендюрить прямо в день знакомства. Чего удивляться, что в голову приходят такие мысли. Мы же во «ВзломПе». Принесли еду – креветочный салат в выскобленной дыне, чай, обжаренные полоски осьминога, авокадо, икру. И, конечно, тост с крабом и ломтиками сельдерея. Крабового масла у них не было. Когда половой вышел, Мара намазала икру на тост, откусила большой кусок – и сказала: – Вчера я весь день читала твои романы. Нет, не волнуйся, только старые. А потом критику. – Да? – спросил я. – Ты знаком с критикой? – Мало. Что про меня пишут? – Не про тебя лично. Но твои романы несколько раз упоминают. В критических статьях, где анализируется полицейский алгоритмический роман. – И как критика? – Ругают тебя, Порфирий. Понятно. В таких случаях сразу нужно решить, как реагировать – принять одну из человеческих линий поведения или говорить объективную правду. Человеческая линия сводится к демонстрации уязвленной заинтересованности, мимикрирующей под надменность. Она требует больше ресурсов и нуждается в постоянных отскоках в сеть. Из уважения к собеседнику лучше вести себя именно так, но сегодня слишком много сил уходило на бакенбарды и волосы, и я не был уверен, что потяну. Придется, наверно, говорить правду. – Пусть ругают. – В одной статье упоминается два твоих романа сразу, – Мара покосилась на экран своего телефона, – «Баржа Загадок» и «Осенний Спор Хозяйствующих Субъектов». – Мои хиты, – сказал я с гордостью. – Пишут так: «Алгоритм построения текста кажется механическим – повторения одного и того же метацикла скоро утомляют, а подсасываемый из сети иллюстративный материал не желает сплавляться с рассказываемой историей в одно целое и выделяется на тексте нелепыми заплатами. Из-за этого книги выходят удивительно однообразными и похожими друг на друга». – Сколько людей, – ответил я, – столько кастрюль с несвежими мозгами. Из каждой чем-то бесплатно пахнет. Зачем снимать крышку? – А тут, – Мара опять посмотрела на экран, – вот, одна критикесса отзывается так: «Осенний Спор Хозяйствующих Субъектов» был бы даже похож чем-то на роман, если бы не многостраничные вставки из телефонной базы данных и полный текст сорока двух статей Гражданского Кодекса, зачем-то перенесенных в первую часть, честно названную «Обзвон юристов». Возможно, за искусственным интеллектом будущее – но на сегодняшний день подобные технологии трудно считать серьезной альтернативой созданию сочных и живых характеров… В книге также нет никакого действия, кроме подробно описанного движения антикварной телефонной трубки, клацающей по рычагу четыреста сорок два раза… Общественно-политическая позиция автора, однако, честна, прозрачна и заслуживает сочувствия: затопление баржи – это, без сомнения, горькая метафора российской истории и судьбы. Но даже эта тема, к сожалению, выписана неумело и топорно…» тра-та-та… «алгоритму рано…» дальше в том же духе. Она положила телефон на стол и улыбнулась. – Что бы ты ответил? – Как говорят новые хиппи, – сказал я, – пусть эти славные люди мирно идут на добрый хуй. Я не держу на них зла. Наоборот, желаю им счастья. – Тебя такие отзывы не задевают? – Киса, – ответил я, – я даже не могу сказать «мне все равно». В этом будет серьезный подлог. – Где же твоя писательская гордость? Я еле заметно пожал плечами, вложив в это движение всю доступную мне иронию. – А изобразить можешь? – Что именно? – Сильные чувства. Вступи в полемику. Отстой… Отстои… Ой, так не скажешь. Короче, попробуй отстоять собственное достоинство. – Перед кем? – Перед ними. Я только вздохнул. – Тогда передо мной, – не унималась Мара. – Представь себе, что твой образ в моих глазах рухнул и ты должен немедленно… завоевать меня опять. Вот именно. Завоюй свое счастье. Сразись с ними за мое сердце. Бейся на ристалище под моим взором. – Ты этого хочешь? – спросил я. Она кивнула, и в ее зрачках полыхнул тот древний гордый огонь, который загорается в глазах любой женщины, когда она чувствует, что за нее сейчас станут драться самцы – а саму ее бить пока не будут. Я закрыл лицо руками, сделав как бы двойной фейспалм, и сидел так секунд десять. Может, я выглядел в это время не слишком героически – но зато снизил рендеринг-затраты на шестьдесят процентов и успел нырнуть глубоко в сеть. Через секунду я уже нашел все необходимое для компиляции ответа. Уж чего-чего, а этого добра в сети хватало – можно было добывать карьерным экскаватором, и на любой вкус. Когда я опустил руки, моя литературная позиция была уже просчитана и сведена. – Ну? – Я думал, – проговорил я с кроткой улыбкой, – смешные зверюшки остались в детстве. Оказывается, нет. Жизнь продолжает удивлять и радовать. – А, – сказала Мара, – зацепило. Ну и что ты ответишь? – А что тут отвечать. Я давно заметил, что граждан, дурно отзывающихся о моем творчестве, объединяет одна общая черта. Все они отличаются от говна только тем, что полностью лишены его полезных качеств. Мара засмеялась. – Так у нас не пойдет, – сказала она. – Будь добр, аргументируй. – Мара, твой вопрос распадается на два. О том, что такое критика вообще, и о том, что литературные обозреватели всех этих сливных бачков, ресторанных путеводителей и прочих каталогов нижнего белья имеют против меня лично. На какой отвечать? – На оба. – Как предпочитаешь – литературно или на простом и грубом полицейском жаргоне? – На простом и грубом, – сказала Мара. – Я тебя за него и люблю. – В каком гендер-инварианте? – А какие есть? – Вагинальный и фаллический. – А мульти? – нахмурилась Мара. – Нету. – Фу, деревня. Тогда фаллический. – Если фаллический, какая сфинкторная фиксация? – спросил я. – Оральная или… – Порфирий, ты заколебал. Ну, оральная. – Хорошо. Начинать? Мара кивнула. – Тогда задам для начала один общий вопрос. Как ты полагаешь, Мара, чье-то мнение о том или ином предмете связано с образом жизни этого человека, с его самочувствием и здоровьем, психическим состоянием и так далее? – Ну да, – сказала Мара. – Естественно. А что в этом такого фаллического? – А вот что. Критик, по должности читающий все выходящие книги, подобен вокзальной минетчице, которая ежедневно принимает в свою голову много разных граждан – но не по сердечной склонности, а по работе. Ее мнение о любом из них, даже вполне искреннее, будет искажено соленым жизненным опытом, перманентной белковой интоксикацией, постоянной вокзальной необходимостью ссать по ветру с другими минетчицами и, самое главное, подспудной обидой на то, что фиксировать ежедневный проглот приходится за совсем смешные по нынешнему времени деньги. – Ну допустим. – Даже если не считать эту гражданку сознательно злонамеренной, – продолжал я, – хотя замечу в скобках, что у некоторых клиентов она уже много лет отсасывает насильно и каждый раз многословно жалуется на весь вокзал, что чуть не подавилась… так вот, даже если не считать ее сознательно злонамеренной, становится понятно, что некоторые свойства рецензируемых объектов легко могут от нее ускользнуть. Просто в силу психических перемен, вызванных таким образом жизни. Тем не менее после каждой вахты она исправно залазит на шпиль вокзала и кричит в мегафон: «Вон тот, с клетчатым чемоданом! Не почувствовала тепла! И не поняла, где болевые точки. А этот, в велюровой шляпе, ты когда мылся-то последний раз?» – Фу, – сказала Мара. – Прямо скетч из жизни свинюков. – А город вокруг шумит и цветет, – продолжал я, – люди заняты своим, и на крики вокзальной минетчицы никто не оборачивается. Внизу они и не слышны. Но обязательно найдется сердечный друг, куратор искусств, который сначала все за ней запишет на бумажку, а потом подробно перескажет при личной встрече… – Стоп, – сказала Мара. – Я поняла, куда ты клонишь. Маяковский, стихотворение «Гимн критику». Поэт высказал примерно то же самое, только без орально-фаллической фиксации. Но критика всегда была, есть и будет, Порфирий. Так устроен мир. – Насчет «была» согласен. А насчет «есть и будет» – уже нет. Я не знаю, киса, в курсе ты или нет, но никаких литературных критиков в наше время не осталось. Есть блогеры. – Почему? – То, что производит критик – это личная субъективная оценка чужого труда. В точности то же самое выдает любой блогер, кого бы он ни оплевывал – районную управу, полицейский алгоритмический роман или Господа Бога. Те же несколько абзацев про «мне не нра», которые видишь, перейдя по линку.