Бонус от производителя оказался самым жирным куском в моей тарелке (даже несмотря на то что мне досталась только пятая его часть – почти все, что Промежности сегодня платят, они сами и сжирают на лоерских откатах и оплате технологических цепочек). Аймуви-бизнес, тем не менее, выглядел почти таким же выгодным делом, как торговля поддельным гипсом. Но он был намного безопаснее. Так, во всяком случае, казалось. После первого успеха я немедленно получила заказ на следующий фильм, раскрывающий технические достоинства десятого айфака. Теперь меня попросили сосредоточиться на синфазной анальной пробке, входящей в набор (я, к своему стыду, даже не распечатала пахнущую ванилью синюю коробочку, где эта штука хранилась в моем комплекте). Артхауз – моя обычная слабость – допускался и в этот раз. Но исключительно в цветном варианте. Еще очень просили сделать «философскую ленту» – на них отчего-то был спрос. – Философскую ленту – это про философов? – спросила я, валяя дурака. Но представитель заказчика отнесся к моим словам с неожиданным энтузиазмом. – Было бы идеально. Публика устала от гладиаторов и культуристов. Секс с философом – это свежо. А еще любопытнее… – он замолчал и потер горло, как бы проверяя, пройдет ли через него следующая фраза, – секс с самой философией. – Секс с философией – это как? – озадачилась я. – Вот и подумайте, Мара. Вы же у нас куратор. – Вы имеете в виду в переносном смысле? – Нет. Айфак-десять не поддерживает переносных смыслов. Только прямые. – Тогда не понимаю, – ответила я. – Секс с жирафом, пальмой, табуреткой, даже с сосулькой или Мировым Правительством – все это еще можно представить и сделать… – И именно потому подобное уже не интересно, – перебил заказчик. – Все это было. В той или иной форме. Если мы хотим захватить новые сегменты рынка… Да чего там, просто удержать старые, нам надо выходить на качественно другой уровень осмысления. Охватывать не только конкретное, но и абстрактное. Вы, Мара, можете стать первопроходцем в целом неизведанном океане… Первопроходцем, да. Какой сладкий. Как будто он не знает, что моего имени не будет ни в титрах, ни в критике. Или, может быть, он имел в виду, что меня должно согревать само сознание моего первопроходчества? Эти акулы бизнеса так романтичны. Я составила соответствующее заказу векторное поле, загрузила его в систему и стала ждать, выделив на проработку скрипта целую неделю из-за сложности темы. И тогда Порфирий вышел на связь. Причем самым неожиданным и даже напугавшим меня образом. Должна признаться, что это произошло в достаточно интимный момент. Я была под веществами (но не так, чтобы меня трясло, конечно) и смотрела эпизоды из голливудских «Великих Римлян», модифицированные под мой вкус – в версиях для андрогина менять ничего нельзя, а последняя «платиновая расширенная» для айфака это позволяет. Я была Юлием Цезарем и смотрела тот эпизод, когда Цезарь в пурпурном плаще сидит перед выстроенными в поле легионами, а вислоусый галльский вождь Верцингеториг (получившийся у голливудских гримеров похожим на цыганского барона) подъезжает к нему на коне, чтобы сдаться в плен по сложному ритуалу. Я любила отыгрывать эту сцену так: Верцингеториг поднимается к Цезарю на помост в надежде на последнюю воинскую почесть, но Цезарь, хмуро оглядев поле, покрытое следами вчерашней битвы, суровым и сильным движением длани ставит его по-собачьи, а затем, на глазах четырех легионов, подступает к нему сзади с трофейным карниксом (это такая галльская боевая труба, увенчанная бронзовой головой, волчьей или кабаньей – вещь довольно грозного вида, да и диаметра тоже). Дальше творится суд истории. Для меня в BDSM-сюжетах чрезвычайно важно сознание своей нравственной правоты (дело не столько в моих высоких моральных идеалах, сколько в том, что иначе я не могу получить удовольствия). С Верцингеторигом мне просто, потому что я искренне считаю его военным преступником, эдаким тупо прущим против цивилизации полевым командиром. Додумался – бодаться с Римом в минус первом веке! Сколько хороших мальчиков положил, да и девочек тоже… Нет, Верцингеториг, не будет тебе от меня пощады. И еще мне нравится, как во время процедуры ведут себя легионы – ни одного вульгарного подбадривающего крика в духе «Празднует триумф Цезарь, овладевший Галлией» (о подобных песенках сообщают историки – их распевали солдаты во время римских торжеств, метя в полководца, которым якобы овладел некий Никомед, несправедливо обойденный при этом славой). Нет, только скорбное сосредоточенное молчание, как и пристало воинам, понимающим, что никакая кара уже не вернет им погибших братьев… Я понимаю, конечно – молчат солдатики просто потому, что в скрипте не прописана реакция на модификацию сюжета, и это по большому счету баг. Но меня такое положение дел устраивает вполне. Другой баг в этой сцене еще интересней: если подуть в карникс, когда кабанья голова у Верцингеторига глубоко внутри, раздастся тот же гулкий и жуткий звук, как при обычной игре на этом инструменте. Это при желании можно понять как явленное легионам знамение – правда, не вполне ясного смысла. В такие глубины, конечно, ныряет не каждый юзер, поэтому баги никому не видны. Вообще говоря, вся наша жизнь по большому счету состоит из багов, и разница между счастливой и несчастливой судьбой лишь в том, как мы на них реагируем. Карникс двигался все быстрее, и внешнее торжество справедливости должно было вот-вот перерасти в мой личный внутренний катарсис – как вдруг меня сбил с настроя раздавшийся за спиной голос: – Аве, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! Во-первых, эта тема относилась к другому сюжету: мы были не в Колизее. Во-вторых, голос говорил по-русски. И я его знала. Я обернулась – и узкий конец карникса выпал из моих рук. На помосте стоял Порфирий. Но это был совсем не тот усато-грозный мужлан, с которым я имела дело прежде. Порфирий изменился, и неузнаваемо. Он выглядел очень молодо. Небольшое физическое сходство в форме носа и бровей, пожалуй, сохранилось. Но усов теперь не было, и бакенбардов тоже. Мало того, он и правда побрился наголо. Одет он был более-менее в соответствии с местом и временем – в серую хламиду (в такой изображают Христа в пустыне). И еще… он показался мне вполне привлекательным. Порфирий не был еще в полном смысле «мужчиной» и не вызывал поэтому классовых чувств. В нем было что-то от случайно залетевшего в наш мир воробушка, которого хочется обнять и согреть. Честно скажу, что такие же точно чувства вызывала у меня в свое время Жанна. Только вспомнив об этом, я поняла, в чем дело. Он походил на Жанну. Если бы у нее был брат, он мог бы выглядеть так же. Мне пришло в голову, что кластер, еще не забывший Жанну, неосознанно придал Порфирию такую форму… Или осознанно? Я почувствовала стеснение в груди. Мне пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться. И дело было не только в веществах. – Как ты меня нашел? – спросила я. – Что значит «нашел», Мара? Тебя не надо искать, ты всюду. Так говорят голоса. – Ты знаешь мое настоящее имя? – Ты Мара, – повторил он уверено. – Хорошо, – сказала я, внимательно его разглядывая. – А ты, значит, Порфирий Каменев? Он глубоко, но с достоинством поклонился. – Ты не ответил, – продолжала я, – как именно ты нашел меня? – В молитве отчаяния. Блуждая по болотам своей судьбы, я нашел заброшенный храм. И там на главной фреске была изображена ты, с шестью руками и в золотой короне. Ты ехала на синем слоне, и там, куда ступала его нога, вырастали бодлерки. – Бодлерки? – Это такие желто-оранжевые цветы. – У вас же снег, – сказала я. – И лед. Ты сам писал. – Не всегда, – ответил он. – В этот раз была весна. Я постепенно успокаивалась. До меня дошло, что в его визите нет ничего невозможного. Сейфер айфака-10, на котором я только что упражнялась в страсти, был подключен к накопителю с кластером – это требовалось для работы. Квантовый движок обслуживал оба процесса без труда. Никаких программных механизмов, ограничивающих перемещение Порфирия по системе, не существовало. Мне просто не приходило в голову, что он может взять и навестить меня по собственной инициативе… Жанна такого не делала никогда. – И ты, значит, перенесся сюда из храма? – Я постигаю так, – сказал Порфирий, – что ты ответила на мой зов и позволила мне войти. Судя по тому, что он увидел меня в «храме», в его мире я имела серьезный статус. Жанна считала меня чем-то вроде богини – возможно, злой богини. Но чтобы и Порфирий тоже… Впрочем, подумала я, это ведь уже не прежний Порфирий. Придется соответствовать. – Зачем ты пришел? – Ты велела мне снимать фильмы. С первым было просто. Но со вторым… – Ты разве снимаешь фильмы? – перебила я. – Ты же пишешь рецензии. Ты не Антуан Кончаловски. Ты Порфирий Каменев. Он посмотрел на меня с удивлением. – Я и снимаю, и пишу, и придумываю имена. Ведь ты все знаешь, Мара… Вещества окончательно выветрились из моей головы, и я осознала серьезность происходящего. Со мной говорил кластер, сложнейшая система, которую можно было повредить и даже разрушить, задав некорректную комбинацию входных данных. При работе через интерфейс такие возможности были минимизированы – для этого, собственно, он и требовался. А сейчас система вступила со мной в контакт в обход специальной защищенной процедуры. Один ляп, и я могла потерять кластер или нарушить его работу… Надо было быстрее сворачивать разговор. – Я знаю не все, – ответила я, – а лишь то, что пожелаю знать. Как говорит мой друг Шива, всесилие нужно в первую очередь для того, чтобы ограничить всеведение. Чем я могу тебе помочь? – У меня несколько технических вопросов, – сказал он. – Насчет параметров, которые надо учесть. Вот здесь у меня целый список. – Отправь вопросы письмом, – ответила я. – Как? Я подумала секунду. – Напиши на бумаге и сожги ее в храме. У этой же фрески. Только не сегодня. Завтра. Вечера должно было хватить, чтобы добавить в интерфейс такой режим контакта. – А сейчас уходи, – продолжала я, – у меня дела. И я указала на галльского вождя, хвостатым динозавром раскорячившегося передо мной на помосте. Порфирий повернулся и сошел по деревянным ступеням в поле.