— Лиам. — В голосе Левина слышится тихое предупреждение, и я вижу, как Кайто бросает взгляд на Левина с явным раздражением. — Не вмешивайся в это, — говорит он. — Твой ирландский друг высказался вне очереди, так что позволь ему вести переговоры сейчас. Ему нужна информация. Он платит цену. — Темные глаза Кайто возвращаются ко мне, и теперь в них меньше юмора. — Погладь тигра. Блядь. Я трачу время на споры, и, насколько я знаю, если я откажусь, он придумает что-нибудь еще хуже. Я делаю шаг к тигру. Я слышу, как Макс втягивает воздух позади меня, но я делаю еще один, заставляя себя идти вперед. Мое сердце колотится в груди, но это ради Анны. Это все для Анны. Сегодня, выходя из самолета, я сказал себе, что собираюсь сдержать свою клятву ей… до смерти, если понадобится. Я просто не думал, что все закончится так. АНА Следующие несколько дней проходят в какой-то странной размытой рутине, которую я не люблю, но которая в любом случае дает мне повод зацепиться. Если послушание, это то, что вернет мне здесь хоть какую-то долю счастья, если это вернет мне привязанность Александра, то это то, что я полна решимости сделать. Я всегда преуспевала в достижении целей, если я на что-то решалась, и, хотя это нечто гораздо меньшее, чем то, чем была моя жизнь раньше, просто наличие чего-то, на чем можно сосредоточиться, помогает мне унять шум в голове. Я просыпаюсь каждое утро, говоря себе, что это то, чем сейчас является моя жизнь. Не имеет значения, была ли я когда-то балериной, была ли я когда-то свободной женщиной, было ли у меня когда-то совершенно другое будущее, простирающееся передо мной. Теперь все изменилось в результате серии шагов, которые дополняли друг друга: Франко уничтожил мои ноги, я впадаю в депрессию, Алексей похищает меня, Александр покупает меня. Могло быть и хуже, говорю я себе и заставляю замолчать голос в моей голове, который хочет напомнить мне, что когда-то давным-давно все было намного лучше. Я встаю, опускаюсь на колени на пол до того, как Александр скажет мне, быстро и бесшумно съедаю свой завтрак с тарелки, которую он ставит передо мной, встаю, чтобы переодеться в костюм горничной. Я игнорирую насмешки Иветт и то, как ей нравится давать мне больше работы сразу после того, как я заканчиваю что-то убирать, заставляя себя не думать о том, как сильно я ненавижу, когда она наблюдает за мной, пока Александра нет целый день. Я убираюсь в квартире, держусь подальше от двух комнат, в которые мне запрещено входить, ужинаю на полу, пока он и Иветт ужинают вместе, теперь она приходит почти каждый вечер, а затем иду в свою комнату принимать ванну. И затем, каждую ночь, я позволяю себе одно маленькое непослушание, мою награду за то, что я делаю все, чего хочет от меня Александр, независимо от того, как сильно я ненавижу есть с тарелки на полу или так много находиться рядом с Иветт. Каждую ночь я притворяюсь, что пью чай, выскальзываю из постели и, притаившись за дверью, наблюдаю за ним. Каждую ночь мы собираемся вместе, пока он рассматривает фотографии на своей кровати, и он не знает об этом. Я даже представить не могу, что бы он сделал, если бы знал. Это самые странные сексуальные отношения, которые у меня когда-либо были, совершенно односторонние и полностью секретные для половины. Тем не менее, это эротично и табуировано так, как я никогда раньше не испытывала. Эти оргазмы, когда мои пальцы лихорадочно прижимаются к моему клитору, пока я наблюдаю, как Александр напрягается в ожидании собственного оргазма, и слушаю звуки его стонов, пробегающие дрожью по моей коже, одни из лучших, которые я когда-либо испытывала. Я также замечаю, насколько ритуальными становятся для него те ночи, когда я наблюдаю за ним. С каждым вечером мне удается приходить туда все раньше и раньше, я вижу, как он снимает свою одежду и складывает ее в корзину одним и тем же способом, в каком он все это делает, как он всегда отказывается прикасаться к себе, пока фотографии не будут готовы, и он уже полностью возбужден, как будто предвкушение является частью этого. И мне от этого тоже становится лучше, когда я наблюдаю, как растет его возбуждение, с замиранием сердца жду того момента, когда он наконец обхватит рукой свой член, и я смогу просунуть руку себе между ног, и мы сможем начать гонку к оргазму вместе. Мое обязательство подчиняться Александру тоже работает. Проходит неделя, и однажды утром, когда я иду с ним по коридору, я вижу, что Иветт не ждет меня в гостиной. — Ты сегодня никуда не идешь? — Спрашиваю я его с любопытством, и он искоса смотрит на меня. — Нет иду. Ты будешь убираться как обычно. На этом все. Я не осмеливаюсь спросить, где Иветт, как будто простое произнесение ее имени может вызвать ее, как какую-нибудь ужасную демоницу, но она все равно не появляется. Она не появляется ни на следующий день, ни на следующий, и я понимаю, что постепенно возвращаю себе часть доверия Александра. — Не вставай, — говорит он на следующее утро, когда приносит мне завтрак, и мое сердце немного подпрыгивает в груди, когда я понимаю, что он собирается позволить мне съесть его в постели, как он делал раньше. Этот тоненький голосок шепчет, что это смешно, что я так довольна тем, что мне разрешат есть в постели, а не на полу, как собаке, но с каждым днем становится все тише и тише, и его легче игнорировать. В любом случае, какой смысл развлекаться этим? Неудовлетворенность тем, что у меня здесь есть, только сделает мою жизнь несчастной. От этого никуда не деться, выхода нет, и с каждым проходящим днем я все больше и больше задаюсь вопросом, есть ли какая-либо причина желать чего-то подобного. Что у меня вообще было там, в Нью-Йорке? Лучшая подруга, и только? Я не сомневаюсь, что София всегда любила бы меня и делала все возможное, чтобы найти для меня время, но сейчас у нее новая жизнь, муж и ребенок на подходе, если она сбежала от Алексея до того, как он ее продал. Я могу только надеяться, что она сбежала, и что Лука нашел ее. У меня не было ничего другого, кроме этого. Ничего, кроме убогой квартиры и депрессии, ни парня, ни надежды на новые свидания или будущую карьеру. У меня был проблеск надежды в России, когда я встретила Лиама, но это было глупо. Это было нереально. По крайней мере, это лучшая реальность, чем некоторые другие, через которые я прошла сейчас. Иветт не приходит в квартиру в этот вечер. Вместо этого Александр приходит домой с охапкой пакетов, полных свежих продуктов, а я захожу на кухню, чтобы ощутить насыщенные ароматы масла, трав и жарящегося лука. Когда Александр подает ужин из целого жареного цыпленка на слегка потрескавшемся фарфоровом блюде, мисок с картофелем и свежими овощами и нарезанного багета, он останавливает меня, прежде чем я успеваю опуститься на колени на ковер и дождаться своей тарелки. — Ничего подобного, — спокойно говорит он. — Иди переоденься, а потом поешь за столом со мной. Необъяснимо, что на глаза наворачиваются слезы, хотя я стараюсь, чтобы он этого не заметил. Я спешу по коридору, раздеваясь и одеваясь сама впервые с тех пор, как я здесь. Я снова выбираю синее шелковое платье с запахом, желая напомнить ему о том прекрасном солнечном дне, когда мы вместе гуляли по Парижу. Он ждет за столом, когда я возвращаюсь, бокалы красного вина налиты для нас обоих, и после стольких дней, когда я ела с тарелки на полу, стоя на коленях, пока у меня не заболевали колени, молча расплачиваясь за то, что пробралась в его кабинет, сидеть за столом почти невыносимо. — Тебе нравится еда? — Сухо спрашивает Александр, когда я откусываю первый кусочек, и я киваю, снова смаргивая слезы от того, как все это хорошо. — Это невероятно, — шепчу я, и я действительно так думаю. Я медленно потягиваю вино, я так давно не пила алкоголь, что не хочу напиваться и ставить себя в неловкое положение, но оно тоже потрясающее, насыщенное и сухое, идеально сочетающееся с хрустящим, маслянистым жареным цыпленком с травами. Я ем все, что подает мне Александр. Он молчит на протяжении всего ужина, время от времени спрашивая меня о делах моего дня, что не очень-то располагает к беседе, учитывая тот факт, что он был потрачен на уборку. Но я спрашиваю его о некоторых предметах в доме, осмеливаясь спросить о статуях в прихожей и некоторых произведениях искусства и о том, где он их приобрел. Он на самом деле рассказывает мне, потчуя меня историей о поездке в Италию, чтобы встретиться с особенно непримиримым арт-дилером, у которого было несколько произведений искусства, которые Александр был полон решимости приобрести, какими бы сложными ни были условия сделки. На самом деле нет способа узнать, сколько из того, что он мне говорит, правда, а сколько преувеличено, и у меня уже давно сложилось впечатление, что Александр — человек, который, возможно, склонен к преувеличениям, но на самом деле это не имеет значения. Важен разговор, звук его смеха, когда ножи и вилки звякают о тарелки, то, как он без спроса наполняет мой бокал вином, то, как он не останавливает меня, когда я накладываю себе еще курицы и хрустящего хлеба, наслаждаясь возможностью съесть столько, сколько захочу, впервые в жизни. Такое ощущение, что мы… я не совсем уверена, что. Более близкие, чем друзья, не совсем пара, но просто внезапная свобода сидеть с ним за столом, разговаривать, смеяться, есть и пить так опьяняет, что мне даже не нужно вино, чтобы почувствовать себя пьяной. После этого мы убираемся бок о бок, Александр относит посуду на кухню, пока я наполняю каменную раковину в фермерском стиле горячей водой и пеной, пахнущей лимонной цедрой и солнечным светом. Снаружи начинают сгущаться сумерки. Птицы все еще щебечут за открытым окном, где в горшочках с травами Александра распускаются почки. Это так мило, просто и спокойно, и когда он приносит мне посуду, легко представить, что это наша каждая ночь, легко представить, как мы становимся ближе, погружаемся в привычную рутину семейной пары, живем вместе, влюбляемся. Легко забыть о власти, которую он имеет надо мной, о том, что он может забрать все это в любое время. Я ожидаю, что после этого он скажет мне пойти в мою комнату, принять ванну и выпить чай, который я притворюсь, что пью. Вместо этого он смотрит на меня, когда вытираются последние тарелки, и на его лице появляется выражение, которого я раньше там не видела. — Пойдем в библиотеку, — говорит он, и я так поражена, что даже не думаю задавать вопросы, во всяком случае, я этого не сделала. Я поднимаюсь за ним по винтовой лестнице наверх, стараясь не думать обо всех ночах, когда я подкрадывалась сюда в темноте, чтобы шпионить за ним, о том, что я знаю каждое место, которое сейчас скрипит, и как этого избежать, обо всех досках в полу, на которые мне не следует наступать. Он ведет нас в библиотеку, толкая тяжелую старую дверь и направляясь прямо к камину. — Я знаю, что становится немного жарковато для огня, — говорит Александр. Я не могу не заметить изгиб его предплечий, когда он подбирает несколько кусков дерева, легкую прядь темных волос там, его белую рубашку, аккуратно закатанную до локтей. — Но в этом есть определенная атмосфера, которую просто невозможно превзойти, ты так не думаешь? Я безмолвно киваю, не в силах придумать, что сказать. Я опускаюсь в одно из бархатных кресел перед камином, пока он его загружает, а затем идет к позолоченной барной тележке в другом конце комнаты, наливает еще два крошечных бокала какого-то вина и возвращается, чтобы сесть в кожаное кресло напротив меня. — Это портвейн, — объясняет он, когда я с любопытством беру маленький бокал. — Хороший напиток после ужина. Он сладкий и густой, и я делаю еще глоток сразу после первого, наслаждаясь сиропообразным вкусом на языке. — Это действительно вкусно, — говорю я, и Александр улыбается, потянувшись за книгой в кожаном переплете, лежащей рядом с его креслом. Я наблюдаю за ним, когда он открывает ее, за тем, как он слегка сутулится в кресле, ерзает, пока не устраивается поудобнее, наконец кладет одну лодыжку на колено другой ноги и прижимает книгу к бедру, листая тонкие страницы, пока не натыкается на то, что искал. Я ожидаю, что он будет читать в тишине, но вместо этого он пугает меня, когда начинает читать вслух, его ровный голос с шелковистым акцентом тихо доносится до меня сквозь теплое потрескивание огня. — Demain, dès l’aube, à l’heure où blanchit la campagne (завтра с рассветом, когда побелеет сельская местность), Je partirai. Vois-tu, je sais que tu m’attends (Я уйду. Видишь ли, я знаю, что ты ждешь меня). J’irai par la forêt, j’irai par la montagne (Я пойду лесом, я пойду горами). Je ne puis demeurer loin de toi plus longtemps (Я не могу больше оставаться в дали от тебя). Он делает паузу, смотрит на меня, а затем печально улыбается. — Ты не говоришь по-французски, не так ли, малышка? От знакомого прозвища у меня сжимается в груди. — Не очень хорошо, — признаю я. — Я посещала некоторые занятия в средней школе, где тебе нужно кое-чему научиться, как балерине, но я не владею свободно. — А. — Александр пожимает плечами. — Ну, возможно, ты научишься здесь. Во всяком случае, я довольно хорошо говорю по-английски. Я не могу сказать, саркастичен он или нет, но мгновение спустя он снова обращает свое внимание к книге и снова читает, как мне кажется, то же самое стихотворение, на этот раз на английском с сильным акцентом. — Завтра, с рассветом, в час, когда сельская местность побелеет, Я ухожу. Видишь ли, я знаю, что ты ждешь меня. Я пойду через лес, я пойду через горы. Я больше не могу держаться от тебя в дали. Слова стихотворения повисают в воздухе, тяжело плывут, и я не знаю, что сказать. Это слишком романтичное стихотворение для нас, для него, чтобы читать его сейчас, или нет? Должна ли я думать, что это так и есть? Я застенчиво встречаюсь с ним взглядом, быстро поднимаю взгляд, чтобы увидеть его небесно-голубые глаза на своих, но я не могу прочитать, о чем он думает. — Виктор Гюго, — тихо говорит Александр. — Ты знала, что он писал стихи? Я качаю головой, благодарная за смену темы. — Нет, — быстро отвечаю я. — Все, что я знаю это его "Отверженных". — Таково большинство людей, — со смехом говорит Александр. Он снова перелистывает страницы, читая по-французски, когда останавливается. — L’amour s’en va comme cette eau courante (Любовь уходит, как эта бегущая вода) L’amour s’en va (Любовь уходит) Comme la vie est lente (Как медлительна жизнь) Et comme l’Espérance est violente (И как надежда жестока). — И затем, без моей просьбы, снова на английском: Любовь уходит, как эта бегущая вода. Любовь уходит. Как медленно течет жизнь И как надежда жестока. — Аполлинер, — говорит Александр, поднимая на меня взгляд. — Хотя, я полагаю, ты не слишком хорошо знаком с французскими поэтами. — Нет, — признаюсь я, допивая остатки портвейна из своего бокала. — Но… я думаю, мне хотелось бы знать. — О. — Александр выглядит довольным. — Тогда, возможно, нам придется сделать это снова. Но сейчас, я думаю, горячая ванна не помешает. У тебя, должно быть, болят ноги. Он допивает остатки портвейна, и я следую за ним вниз по лестнице в ванную, где мы занимаемся нашей ночной рутиной. Как только я укладываюсь в постель, я притворяюсь, что пью чай, и как только внизу становится тихо, я прокрадываюсь обратно наверх, как делала каждую ночь в последнее время. Но сегодня вечером дверь в его комнату закрыта, свет внутри выключен. Я замираю на месте, задаваясь вопросом, не облажалась ли я и не загнала ли себя в ловушку, но в остальной части квартиры тоже темно и тихо, нигде ни звука. Я зависаю снаружи, гадая, включится ли свет, если я что-то пропустила. Через несколько минут становится очевидно, что Александр просто-напросто лег спать. Я чувствую укол разочарования, когда крадусь обратно вниз, в свою комнату. После интимного ужина, вина и поэзии в библиотеке, более романтичного, чем любое настоящее свидание, на котором я когда-либо была, если честно, я жаждала единственной физической близости, которая была у меня с Александром. Но, очевидно, он не жаждал того же, даже в одиночку. Я возвращаюсь в постель и, несмотря на мои суматошные мысли, быстро засыпаю. Вино утомило меня после того, как я так долго не пила, и я погружаюсь в глубокий сон без сновидений, который нарушают только звуки в моей комнате, которые, поначалу, я не совсем уверена, что они мне снятся. Мои глаза приоткрываются, чтобы увидеть Александра, стоящего возле моей кровати, в шелковых пижамных штанах и распахнутом халате, в которых я вижу его каждое утро, его рука яростно двигается. Мне требуется доля секунды, чтобы понять, что он делает… смотрит на меня сверху вниз, пока я сплю, поглаживает свой член неистовыми, настойчивыми движениями, которые, как я уже знаю, являются его ритмом, когда он приближается к краю.