Ошарашенные слушатели в зале безмолвствовали. Ни один из них не встал со своего места, не поднялось в воздух ни единой руки и не прозвучало ни одно вызывающее смелое «Я». Похоже, я ошибся в этих людях. Никто из них не оказался способен на такой шаг, либо же мои слова были недостаточно убедительны для них. Можно было бы предпринять еще одну попытку завербовать подходящих кандидатур, собрав еще один такой зал, но для этого требовалось время. А его-то как раз остро не хватало. Каждый день промедления дарил Древнему фору, и одному только дьяволу было известно, как он ей воспользуется. Однако как только я повернулся, чтобы уйти со сцены, в зале наметилось какое-то движение. Мне пришлось немного выйти из пятна света софита, чтобы рассмотреть поднявшегося человека получше, и к своему огромному удивлению я узнал в нем того самого спецназовца, единственного из всего отряда, отправленного в Рим, кто по доброй воле со мной заговорил. – Артем? – Я назвал вслух его имя, несколько пораженный такой встречей. Ведь я даже в мыслях не мог допустить, что Россия позволит столь ценному бойцу стать добровольной жертвой. Парень стоял с гордо поднятой головой, и его решимость ледоколом пробивалась сквозь сонм чужих чувств, докатываясь до меня сквозь разделяющие нас метры. Он был напряжен, словно перед прыжком в непроглядную бездну, но непоколебим. – Я был там! – Громко объявил он в тишине замершего зала, ткнув пальцем в проекцию на стене. – Я видел весь тот ужас собственными глазами. Из нашей группы выжила только половина, да и то благодаря лишь Сергею! Головы слушателей на короткое мгновение повернулись в мою сторону, словно они только сейчас вспомнили, что помимо короткой клички у меня еще есть и человеческое имя, а затем снова обратились к молодому спецназовцу. – Я не большой мастак говорить, – продолжал парень, – но это мне и не нужно. Я уверен, что даже самый красноречивый человек не найдет слов для описания того кошмара, которому мы стали свидетелями. Отсидеться не получится! Рано или поздно, но эта мерзость придет и к нашему порогу, и тогда настанет полная жопа! Артем рубанул рукой по воздуху, срываясь почти на крик. – Это будет чертов АД! Ваши друзья или даже ваши родные восстанут против вас, если попадут под контроль той твари! А самое херовое, что этот Древний пока не особо разбирается в наших современных реалиях, но очень быстро начинает их понимать. Пока он предпочитает направлять своих мертвецов в лобовую атаку, но что будет, если… нет, не если. КОГДА! Что будет, когда он догадается их усадить за штурвалы самолетов, рычаги танков и рули броневиков?! В его распоряжении уже практически целая страна, и очень скоро он додумается, что вовсе не зомби являются его главной ударной силой. Его еще можно застать врасплох, пока он мыслит как средневековый феодал, но с каждым днем его разум становится все изощреннее, адаптируя возможности нашего времени под свои нужды! Зал подавленно молчал, переваривая вываленную на них подобно ушату воды со льдом информацию. Артем высказался очень коротко, но очень доходчиво, молодец, ничего не могу сказать. А за счет того, что он для всех собравшихся был «своим», к его словам прислушались куда внимательней, чем к моей речи, соответственно, и доверия она вызывала на порядок больше. – Увиденное в Италии теперь преследует меня по ночам в кошмарах, – продолжил пылко говорить спецназовец после короткой паузы. – Всякий раз, когда ложусь спать, я испытываю сильное желание набухаться, чтобы мозг вообще отключился нахрен, и не показывал мне этих ужасов! Но еще больше я боюсь, что не смогу заставить пробудиться одурманенный алкоголем разум, и мне придется переживать это снова, не имея возможности вынырнуть из этих оживших воспоминаний. Поэтому я пытаюсь как можно дольше откладывать тот момент, когда пойду спать, пока веки совсем уже не нальются свинцом. Я никому бы не пожелал пережить такое лютое дерьмо, даже самому ненавистному врагу, а от мысли, что такая участь может постичь моих близких, меня вообще разрывает в клочья! Слушатели обмерли, забывая даже моргать. Я ощущал, что откровения бойца, прошедшего через преисподнюю и вернувшегося обратно, трогают их гораздо сильнее, чем отснятые группой кадры. Они сопереживали ему, они боялись вместе с ним и примеряли его отчаянье на себя. Люди сжимали кулаки в гневе, потому что слова Артема будили в них гораздо больше чувств, чем могло бы пробудить любой даже самый профессиональный с драматургической точки зрения киношедевр. – Так что да, Сергей, – глаза спецназовца буровили меня, источая фанатичную уверенность, – я пойду с тобой живым или мертвым, лишь бы эта гадость не отравляла своим существованием планету! Ты не раз спасал мою жизнь, там, в Риме. Ты терпеливо сопровождал каждый наш шаг, хотя мог бы бросить там на растерзание нежити и спасаться в одиночку. Ты оберегал всех нас, как детей, встречая в лоб любую возникающую угрозу. Я помню это ощущение беспомощности, когда когтистые чудовища, за движениями которых невозможно уследить даже взглядом, несутся на тебя, преодолевая за прыжок по десятку метров, а трясущиеся руки даже не позволяют в них толком прицелиться! И я помню, как радовался, когда между мной и ими видел твою спину... Так что, думаю, будет справедливо, если эту мою спасенную жизнь, ты используешь на свое усмотрение, но во имя благого дела! Глядя на то, как боец пробирается сквозь плотные ряды других служащих, двигаясь к сцене, мне хотелось закричать: «Сука, Артем, зачем ты на меня все это вывалил?! Зачем сказал?!» Но этот порыв был слаб, как дуновение ветерка в раскаленный июльский полдень, так что вряд ли кто-то вообще сумел заметить тень грусти в моих нечеловеческих глазах. Однако мне действительно было жаль, что парень не сумел найти в себе силы жить с этим грузом. Слишком уж сильно изменила его провалившаяся миссия, слишком сильно ударило по психике все то, что он там увидел. А ведь я помнил, как трепетали струны его души, когда мы говорили об убийствах на кухоньке дома Софи и Кристиана, он уже тогда остро нуждался в помощи. И то что он сейчас без особых колебаний решил положить свою жизнь на алтарь вовсе негарантированной победы, являлось вполне закономерным итогом. И это не значило, что я вдруг перестал уважать его решение и его устремление и брошусь отговаривать его, напротив, я проникся еще большим уважением к молодому человеку. Артем вышел к моей трибуне и остановившись возле меня. – Ты был прав, Сергей, – грустно улыбнулся он, – я и в правду странный, только до встречи с тобой почему-то не замечал этого. После своей реплики он развернулся лицом к залу и замер, заложив руки за спину, гордо смотря на собранных здесь зрителей. И не успел я подумать, что один человек со столь огромной публики это чертовски мало, но в несоизмеримое количество раз лучше, чем вообще никого, как со своего места поднялся еще один мужчина. – Я тоже пойду! – Твердо заявил он. – Просто не смогу спокойно жить, зная, что где-то твориться такая хренотень! Второй доброволец не пытался продемонстрировать чудес в ораторском искусстве, он просто высказал свои мысли. Мысли, которые занозой засели в его мозгу и теперь не давали покоя. Он ничего не хотел никому объяснять, он для себя все уже решил сам, поэтому просто стал пробираться сквозь переполненные ряды. Следом за ним вызвалось принять участие в моей авантюре еще два человека, а за ними еще четверо. Кто-то, обращаясь к залу, бросал короткие реплики, а кто-то просто вставал молча, будто в подъезжающем к нужной остановке автобусе, и продирался сквозь густо заполненное помещение. Я смотрел на этих людей, что вызвались отдать жизни ради уничтожения пока еще далекой угрозы, и не мог разобраться в своих чувствах. Где-то глубоко во мне под толстым льдом холодного безразличия пока еще вяло, но уже вполне осознано шевелилась гордость. Нет, не за себя, упаси Тьма. Как раз-таки собой гордиться у меня причин не было. Но за этих парней и молодых мужчин, что с горящими взглядами смело шли навстречу собственной смерти. И я ощущал, что стоя рядом с ними, становлюсь с каждой секундой все более живым, словно жар их устремлений растапливает ледяную темницу, в которой томилась моя измученная личность. Вот так на самом деле выглядят настоящие герои. Они не носят обтягивающих костюмов и не сверкают голливудскими улыбками, они не поднимают силой мысли поезда, не обрушают дома ударами голых кулаков. Они простые люди, которые делают то, что считают правильным. Правильным не для себя, а для всего общества. Вот благодаря кому человечество все еще существует, а не сгинуло во мраке своей кровавой истории, вот те самые атланты, что ежедневно взваливают на свои плечи неподъемную тяжесть и с достоинством несут ее. Когда на сцену вышли все восемь добровольцев, в зале разыгралась небольшая драма. Один из присутствующих тоже поднялся с жесткого сиденья и попытался пробраться к трибуне, но находящийся рядом с ним сосед попытался его остановить. – Ты че, с дуба рухнул?! – Зашипел сидящий на своего товарища, хватая того за рукав. – Куда намылился?! Молодой человек как-то излишне спокойно посмотрел на донельзя напряженного собрата, но даже и не подумал вернуться на место. – Отпусти, Никит, – едва слышно попросил он, но в тишине конференц-зала его услышали многие. – Ты же знаешь, я все равно пойду, не устраивай представления на пустом месте, а? – На пустом месте?! Да у тебя крыша поехала, что ли?! – Взъярился сосед, принявшись с утроенной силой дергать ткань чужой одежды. – Ты о матери подумал, герой недоделанный?! После этой фразы я присмотрелся к лицам этой парочки и заметил, что внешне они очень даже похожи. Одинаковая форма носа, слегка опущенные уголки губ, немного выпирающие уши. Только у того, который пытался отговорить второго, подбородок был несколько массивнее, да и в целом он казался покрупнее. Ну еще и залысины на его коротко отстриженной голове шагнули заметно дальше, чем у вызвавшегося смельчака. Тут ошибиться сложно, эти двое наверняка приходились друг другу родными братьями. – Мать поймет, – так же тихо ответил доброволец, – и у нее все еще останешься ты. – Не глупи, малой! – Упрямо возразил старший. – Я тебя никуда не пущу! – Никита, я тебя прошу, успокойся, – младший брат утомленно прикрыл глаза, но попыток вырваться из хватки пока не предпринимал. – Я не хочу ничего обсуждать, особенно при таком количестве народу. – Зато я хочу! – Взъярился сосед. – Ты что, не понимаешь, что вся эта лажа рассчитана на то, чтобы завлечь глупеньких паца… Парень не стал ничего говорить, а только резко выдернул свой рукав из чужой руки, заставив старшего брата осечься на полуслове. Затем он максимально быстрым шагом, насколько позволял заполненный зал, двинулся к сцене, не обращая внимания на застывшего родственника. – Баран, стой! Придурок! – Прокричал вслед Никита, а затем тоже вскочил со своего места и тоже поспешил в сторону трибуны. – Мало тебе родители в детстве всыпали, уму разуму не научили, вот у тебя мозги и отсохли! Да стой же ты! Несмотря на то, что младший начал свой путь раньше, до сцены оба брата добрались почти одновременно, правда, старшему пришлось в конце перейти на бег. Я встретил эту парочку своим безжизненным взглядом, внимательно слушая бурю, царящую в их душах, и если первый выдержал зрительный контакт со мной даже не дернувшись, то второй моментально растерял бо́льшую часть своего напора. – Я его не оставлю, – нервно проговорил мужчина, хоть я ни о чем его не спрашивал, – я пойду с ним! Я в ответ лишь медленно покачал головой, прожигая человека тьмой своих жутких глаз, отчего тот едва не впадал в панику. – Ты не подходишь, – сказал я ему, прекрасно ощущая его неуверенность и испуг. – Взгляни на брата, он спокоен и собран. Он сделал свой выбор осознанно, и он его принял. А ты колеблешься, до последнего надеясь, что все обойдется. Ты просто не готов к такому шагу. – Да какая в сраку разница! – Человек гневно выкрикнул эти слова, пытаясь придать себе храбрости, но вышло у него это откровенно плохо. – Ты что, великий психолог, чтобы о таком судить?! Тебе нужны были добровольцы?! Так вот они мы! Или ты еще перебирать будешь?! – Буду, – кивнул я, – ведь я не ставлю цели набрать простого пушечного мяса, лишь бы оно было. Мне не нужна массовка. Я ищу наиболее подходящих для этой миссии людей, и повлиять на мой выбор не сможет никто, даже президент. Поэтому, извини. Мужчина стоял, сжимая кулаки, то бледнея, то краснея, и бросал растерянные взгляды то на меня, то на младшего брата. Со стороны могло показаться, что он зол и хочет кинуться в драку, но я видел в нем лишь сильное смятение. – Но… как же так? – Почти жалобно прошептал он. – Мы ведь с малым с самого детства вместе… Как же я его оставлю? Глаза обоих братьев немного увлажнились, но ни один из них не позволил слезе прорвать запруду век. Только лишь взметнувшаяся черным торнадо тоска, отчетливо видимая мне одному, выдавала ту боль и отчаянье, что испытывала эта парочка при мысли о том, что им никогда уже не суждено будет увидеться. Младший вдруг повернулся к своему родственнику и заключил того в крепкие объятья. Они долго стояли под тысячей взглядов, а аккомпанементом их прощанию было абсолютное молчание. Многие в зале переживали эту сцену не менее болезненно, как если бы это их брат решил принести себя в жертву ужасному Аиду. И сейчас в помещении закручивалась настоящая воронка из горечи, грусти и скорби, сгущающая царящий здесь полумрак. Собравшиеся максимально полно прониклись напряженностью этого момента, но не знали, как можно выразить парням свою поддержку и участие, а потому гнетущее молчание никак не рассеивалось. Но вот, наконец, братья разомкнули объятия и встали напротив, крепко держа друг друга за плечи. – Прощай, малой… – Не кисни, – попытался улыбнуться младший, – не последнюю жизнь живем… Затем доброволец опустил руки и отступил, начиная отдаляться от своего родственника. А старший брат, глядя в его спину, резко вскинул руку и судорожным жестом утер все-таки выступившие слезы, но со сцены так и не ушел. Вместо этого он затянул какую-то песню, слова которой показались мне смутно знакомыми, но вспоминал я их только тогда, когда они срывались с его языка. – Дует ветер ледяной в нашу сторону, – тянул мужчина, до хруста стискивая кулаки, – И кружат над голово-ой птицы-вороны… – Отчего-о же, отвечай, нам так весело? – Чей-то низкий бас из зала поддержал песню, и теперь звучал вместе с пением мужчины, уже фактически потерявшего своего брата. – Просто песня ту печаль перевесила… – Когда мы вместе, когда мы поём… Такое чувство, что мы никогда не умрем! Хор голосов становился все объемнее и плотнее, как оказалось, многие знали слова этой песни. И с каждой секундой она звучала все мощнее и проникновеннее, пронзая своим смыслом само сердце. Это и стало той поддержкой, которую собравшиеся оказывали своим идущим на смерть товарищам. Они вкладывали в пение свою душу, показывая, насколько они гордятся подвигом соратников, их смелостью и мужеством. В какой-то момент, меня захлестнуло волной этого буйства и я, кажется, тоже присоединился к ним. – У меня сейчас внутри бочка пороха, только спичку поднеси – будет шороху! А душа моя сама к небу просится! То что сводит нас с ума, то и по сердцу! На финальных строках гром голосов стал настолько сильным, что по полу сцены пошла вибрация, будто от огромной концертной аппаратуры. Меня словно бы растворило во всеобщем исступлении, и на короткий миг я даже позабыл, кто я, зачем я здесь, и что вообще происходит. Существовала только Песня, и мы все должны были ее допеть! – Это больше, чем я, это больше, чем ты, это теплое солнце и ночью, и днем! Это наша любовь, это наши мечты, и поэтому мы никогда не умрем![1] Последние слова прозвучали столь неистово и столь яростно, что нам показалось, будто от них содрогнулся весь мир. Столько в них было силы и столько в них было чувств. Пусть мы и были с поющими сотнями разных биологических организмов, но где-то в духовном плане мы на короткий миг соединились в одно целое. Во что-то непостижимое, что-то сверхъестественное, но бесконечно великое. Даже такой как я сумел найти себе место в этом коллективном единении и почувствовать себя частью чего-то большего… Но песня закончилась, схлынуло вдохновляющее наваждение, оставив после себя только сосущую пустоту, заполнять которую принялись собственные воспоминания. Я снова осознал, кто я есть, и для чего пришел сюда. Вспомнил, что мне предстоит сделать, и с кем столкнуться, и моя эмоциональная броня снова с лязгом сомкнулась, плотно укрывая разум. Я обернулся, чтобы посмотреть на выстроившихся чуть поодаль добровольцев, и увидел, как яркими сверхновыми сияют их глаза и как на их лицах играют улыбки. Они уже были героями, пусть не для всей страны, не для всего мира, а только лишь для одной тысячи человек. – Спасибо вам за службу, – промолвил я тихо, чтобы меня могли услышать только они, – я постараюсь, чтобы ваша жертва не оказалась напрасной. *** Вместе с добровольцами мы вышли на улицу в сопровождении отряда молчаливых военных, ни на секунду не снимавших своих ЗК-М, и начали грузиться в два самых обычных с виду фургона без каких-либо опознавательных знаков. И когда большая часть народа распределилась по машинам, меня вдруг окликнул чей-то до боли знакомый голос. – Серёга… погоди! Сергей! Я обернулся и замер, наблюдая, как ко мне спешит рослая мужская фигура в полицейской форме, расталкивая немногочисленных прохожих. Прямо сейчас ко мне приближалось мое далекое прошлое, когда я еще не был не только Аидом, но и вообще медиумом… – Дамир? – Спросил я, словно глаза могли меня обманывать. – Что ты здесь делаешь?