Он бил в барабан, подначивая толпу песней: У костей сестры моей, Нет ушей, нет ушей. Но глуха ль она, скажи? Кости обратятся в пыль, А Малаки живет вечно. Кожа матери моей — Глина и земля полей. Но мертва ль она, скажи? Кожа обратится в пыль, А Малаки живет вечно. Даже через подошву сандалий я чувствовала пульсирующую в земле энергию. По коже бежали мурашки. Похоже, этот человек – колдун, практикующий Бледные Искусства, а его песня – некое заклинание. Я перевела взгляд на поднимающийся из горы дым. «Кожа обратится в пыль, А Малаки живет вечно». «Нет!» – осознала я с ужасом. Это не заклинание. Это призыв. Дайо тоже почувствовал: – Остановись! – воскликнул он, замахав руками, чтобы привлечь внимание человека в маске. – Ты не знаешь, что делаешь! Незнакомец продолжал направлять хор рабочих, но повернул голову в нашу сторону, словно удивленный нашим присутствием. Затем его плечи затряслись – он смеялся. Мороз прошел у меня по коже. Я не могла избавиться от ощущения, что, хотя мы с Дайо спрятали наши императорские кольца-печатки, а туника с длинными рукавами скрывала мои узоры Искупительницы… этот незнакомец прекрасно знал, кто мы такие. – Он делает это нарочно! – прорычала я. Кузницу озарила вспышка кровавого света… а затем вершину горы пробила изнутри тлеющая рука размером с огромный булыжник. Она вырвалась из недр горы в облаке пепла и огненных спрайтов – настоящий каменный гигант. Поднявшийся ветер чуть не сдул меня с места, а благородные бросились в укрытия, пока толпа вокруг завыла в экстазе. Создание забралось на разрушенный пик горы – бедра ее сверкали, как мраморные столбы. Из головы ее шел дым, а крылья, похожие на черные паруса, закрывали небо, превратив день в ночь. С болезненным ревом алагбато оглядела кузницу яркими белыми глазами. В этот момент мне вдруг пришла в голову мысль, от которой тут же пересохло во рту: вероятно, я никогда не видела своего отца в его истинной форме. Если бы он захотел – то есть если бы моя мать не поработила его, – смог бы Мелу вырасти размером с гору? Что за силу применила моя мать, когда защелкнула на его руке тот волшебный браслет? Над входом в кузницу торжествовал Крокодил. – Она услышала ваши мольбы! – взревел он, обращаясь к восторженной толпе внизу. – Ваши страдания – не напрасны! Если вы не можете насладиться плодами собственных трудов, то никто не должен! Мы отдадим их богатство Малаки! – Он хочет, чтобы Малаки уничтожила шахту, – пробормотал Дайо. – Но почему? – Не знаю, – процедила я сквозь зубы. – Но он идиот! Если Малаки вызовет извержение вулкана, пострадает не только шахта! Разве он не знает, что извержение разрушит все на многие мили вокруг? – Скормим их украденное богатство огню! – кричал Крокодил, потрясая кулаком. Затем спрыгнул в толпу. – А теперь – уходите. Возьмите своих детей – бегите, прячьтесь! Наблюдайте издалека за тем, как восторжествует справедливость! Но, к явной досаде Крокодила, деревенские его игнорировали. Они продолжали с трепетом смотреть на гору, не слыша просьб Крокодила укрыться в безопасном месте. Малаки заговорила, сотрясая голосом землю: – ЖЕЛЕЗО. ЖЕЛЕЗО. ВСЕГДА – ПОЖИРАЮТ. МОЕ СЕРДЦЕ. СЕРДЦЕ… Она говорила на диалекте, который я едва могла разобрать – в Аритсаре на нем не говорили уже много веков. С губ ее сыпался пепел, отчего у меня сжалось горло. Малаки издала хриплый раскатистый рев, словно речь причиняла ей боль: – ТАК – МНОГО – ИСТОРИЙ. ЗАКОНЧИТЬ – ИХ ВСЕ… Из зияющих провалов ее глаз потекли ручейки лавы. – Бегите! – взревела я. – Она сейчас взорвется! Она… Я схватила Дайо за руку и попыталась утянуть его назад по дороге. Но он вырвался из моей хватки. – Тар, – пробормотал он, глядя на Малаки с жалостью и удивлением. – Мне кажется… она плачет. А потом Дайо – моя добросердечная, храбрая и ужасно глупая лучшая половина – бросился вверх по склону горы. Не веря своим глазам, я наблюдала, как он забирается по скале, перекрикивая грохот: – Малаки, чего ты хочешь? Его шрам блестел от пота. – Скажи нам! Скажи, как тебе помочь! – Она не нуждается в помощи! – завизжала я, цепляясь за его тунику, чтобы снять его оттуда. – А вот мы – нуждаемся! Слишком поздно. Когда Малаки услышала свое имя, она замолкла и повернулась к Дайо с диким взглядом. А потом огромная рука обрушилась с неба, закрывая мне обзор, и схватила нас с Дайо в кулак. Моя голова качнулась взад-вперед. Зелье Терезы чуть не полезло из меня наружу. Я закричала, вцепившись в Дайо, а он, в свою очередь, вцепился в пальцы алагбато, дрожа… но все равно упрямо встретил взгляд Малаки. – Пожалуйста, – сказал он, задыхаясь от дыма, когда Малаки поднесла нас к своему древнему тлеющему лицу. – Мы просто… хотим помочь! Лава стекала по щекам Малаки. – ВСЕГДА – МАЛО, – сказала она сдавленно. – ПАДАЮТ – СЮДА. НАПОЛНЯЮТ – ГОРУ. БОЛЬ – МНОГО – ИСТОРИЙ. Впервые Малаки посмотрела на меня. Мы обе застыли, девушка и алагбато, одинаково напуганные и растерянные. Я затаила дыхание, приготовившись раньше срока отправиться в Подземный мир… но, как Камерон и предсказывал… на лице Малаки вдруг возникло узнавание. «Представители одного вида чуют своих». – ИСТОРИИ, – проскрипела она, теперь уже более осмысленно. Решительно. – ТЫ… ЗАБИРАЕШЬ ИХ. Затем она подняла другую руку и коснулась огромным каменным пальцем моего лба. Горе, глубокое и бескрайнее, как океан Обаси, наполнило мой разум. Я закричала – слезы, которые текли из моих глаз, были слезами крестьян. Рабочих, которые спускались в шахту до рассвета и выходили уже при луне, чтобы получить мизерную плату и накормить сыновей и дочерей, которых так редко видели. Я узнала агонию детей, которые погибали под обрушившимися стенами шахты, постоянно расширяемой из-за растущих требований знати. Я ощущала недовольство кузнецов, вынужденных покупать железо плохого качества, пока благородные отсылали лучшие образцы далеко в Имперскую Оружейную. Но самая сильная, самая давняя боль была той, которую испытывала сама гора. Поколениями в Олоджари скапливались трагические воспоминания: человеческие истории просачивались с поверхности вниз, в самое сердце скалы, ослабляя живущего там духа. Малаки помнила, что когда-то давно, еще до Лучезарных, до императоров и королей, народы правили собой сами и забирали у нее лишь самую малость, необходимую для жизни. Истории, стекавшие тогда в кости Малаки, были наполнены музыкой: смехом сытых и здоровых людей, звоном инструментов об камень. Тела рабочих были тогда жилистыми и сильными, а не отощавшими от голода. Малаки убрала палец. Я охнула с облегчением, когда ее воспоминания отпустили меня, и закашлялась от дыма, наполнявшего легкие. Малаки держала меня, затихнув, и на лице ее читалось нечто вроде понимания и легкого презрения. – Чего она хочет? – прошептал Дайо, все еще цепляясь за пальцы алагбато, чтобы не упасть. Я чуть было не ответила, что не знаю. Но поняла: это неправда. События дня сложились воедино, кусочек за кусочком, как головоломка, с которыми меня учили справляться. Гобелены в гостиной дворца. Элегантные виллы знати и разваливающаяся деревня. Крестьяне, раскачивающиеся перед горой и воздевавшие грязные руки в молитве. – Она хочет все исправить, – произнесла я медленно. – И я это сделаю. Я прислонила руку к гигантским пальцам Малаки, посылая ей видение будущего, полного надежды. Видение музыки и смеха, раздающихся над горой. – Тебе больше не придется чувствовать эти истории, – сказала я ей. – Обещаю, Малаки. Но если ты уничтожишь гору, то причинишь только больше боли. Создашь больше плохих историй. Так что… дай мне время. Я послала ей видение: сменяющие друг друга закаты и рассветы, луна, проносящаяся по небу.