Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 4 из 14 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Чересполосица и неразбериха гражданской войны, сумятица в лозунгах и призывах творила подчас весьма авантюрные ситуации. То атаманы с красными дружно били немцев, то вместе с зелеными пинали красных и белых, не успевал селялнин почесать всердцах потылицю как уже Махно оказывался красным комдивом и получал орден от Реввоенсовета. Дикий атаман Григорьев — прослыл красным, глядишь — уже стал опять зеленый, а потом и совсем мертвый. Вот-вот одесский воровской атаман Беня Крик собирал урок на подмогу Красной Армии, не проходит и месяца — красные шлепают Беню у стенки вместе с большинством его урок за отказ воевать на фронте. А тут опять Махно объявляется, уже и не красный совсем, а черный — стопроцентный идейный анархист, борец за крестьянскую безвластную республику. * * * Штаб хоть и кавалерийской бригады — все равно штаб. Это эскадроны легки на подъем. Пропоет труба тревогу — не пройдет и десятка минут уже выскакивают первые всадники за околицу села. Червоному казаку собираться, что босому разуваться. Ноги в сапоги, зипун чи старенькую шинельку на плечи, за спину мешок, на пояс саблю, за спину винтовку, седло на коня, подпруги подтянул, уздечку накинул, шенкеля вставил, всё — готов к походу и бою. Так уж во всех армиях получается, что штабы отступают раньше, а в наступление идут позже боевых частей. Это нормально. При нормальной войне. Но в гражданскую войну, да ещё с махновцами это весьма и весьма рискованно. Махновцы появлялись стремительно, налетали с визгом, стельбой, взрывами гранат и исчезали, словно сквозь землю проваливались. Тут уж красным медлить не приходилось. Гонялись за врагом — только пар от коней и людей шел. В такой войне неповоротливые тылы, склады да большие штабы излишества. Тылы в бригаде имелись, но их за собой в боях не таскали, обходились тем запасом, что во вьюках. Штаб — дело другое. Совсем без штаба войску обойтись нельзя — карты, донесения, приказы в военном деле вещь обязательная. Потому из штабных сформировали группу на конях да тачанках с минимумом всего самого необходимого. Но и того набралось более чем достаточно. Секретная часть с парой железных ящиков полных бумаг, две пишущие машинки да при них граммотные дамочки сему премудрому ремеслу обученные. Карты в свитках и папках, цветные карандаши, запасы чернил и перьев, бумаги на довольствие, казна… Да и сами штабные все-же, едрена мать, почище рядовых конников, некоторые из бывших благородий, спать привыкли раздевшись, не говоря уже о дамочках… Такую команду за десять минут не поднимишь и на тачанки вместе с Ундервудами, ящиками и чернильницами не рассадишь. Начальник штаба, из луганских рабочих больше верил глазам, а не картам, потому помаялся-помаялся, плюнул с горя и скинув всю рутинную работу по оформлению карт и составлению боевых донесений на деда, скакал на коне рядом с командиром бригады, махал шашкой, посылая по необходимости время от времени вестового с приказами своим подчиненным. А штаб… штабу только и оставалось, что догонять свои эскадроны под малой охраной полувзвода выздоравливающих раненных, оставленных лекарем при бригаде, да латанного-перелатанного пулемета Максим с двумя лентами. Однажды под вечер деда привел штабную колонну в небольшое сельцо. Все селянские дома уже оказались заняты ставшими раньше на постой кавалеристами. Командир бригады разместился на первом этаже стоявшего несколько на отшибе, разграбленного и пустовавшего с революции помещечьего майетка. Только штабные разместились на втором этаже в бывшем панском доме, как прискакали верховые с эстафетой. Дело ясное — тревога и по коням. Появился шанс застать махновцев врасплох, на ночлеге в соседнем селе. Командир возьми да пожалей штабных. Сидите, мол, на месте, а к утру мы за вами так и так вернемся. Да и сами на дневку станем, пора уже дать людям и коням отдых, привести себя в порядок. С тем и умчался. На второй этаж вела деревянная лестница в два пролета, разделенных площадкой на которой в лучшие времена встречала гостей пальма в кадке и висело большое зеркало в тяжелой резной раме. Пальма давно засохла, выдернутая походя из кадки праведной рукой крестьянского бунтаря, а зеркало, не подошедшее для хаты по причине изрядных габаритов было на всякий случай расколото, то ли в приступе революционного гнева, то ли, чтобы кому другому не досталось, а может просто из молодечества и озорства. Крыша поместья изрядно прохудилась без присмотра, но в дождь вода заливала в основном лестницу и это никого из временных постояльцев не волновало. А так как чаще всего останавливались в здании военные люди всех воюющих сторон, то паркет к третьему году гражданской войны оказался сожжен, обои ободраны, все подьемное — вынесено, вывезено и украдено. Штабные работнички поначалу обрадовались уходу бригады и решили занять под ночлег первый этаж, но деда как толкнуло что-то. Приказал без разговоров тащить все, включая Ундервуды, железные ящики, дамочек и чернила наверх, а пулемет — снять с тачанки и поставить на втором этаже перед лестницей. Выставил охрану — часового и подчаска, назначил смену. Люди в охране временно прикомандированные, только долечивались и отправлялись снова в строй, потому все при своих конях. За коней вчерашние селяне переживали больше чем за себя, вот и упросили деда ночевать в тачанках, да на сене. Он спорить не стал — дело ваше, главное караул сменяйте вовремя. Среди ночи на смену красным в село примчались согнанные бригадой с насиженного места махновцы. Разведка у них работала не хуже бригадной. Враз донесла, что красные ушли по тревоге из села. Те дожидаться незваных гостей не стали, поднялись и резонно рассчитали, что самое безопасное место — то соседнее сельцо откуда толко-только умчалась красная конница. Вкатились махновцы в село без разведки, все разом. Часовые, надо отдать им должное, не спали, услышали топот, подняли народ. Бойцы полувзвода заняли было оборону, а штабники потащили по лестнице первый из железных ящиков. Под тяжестью людей, железа и секретов три года гнившее дерево первой же ступеньки жалобно захрустело, охнуло и развалилось. Ящик выскользнул из рук писарей и рухнул вниз увлекая за собой в облаках древесной трухи и пыли остатки пролетов и столбы опоры. Люди успели отскочить обратно на этаж. В зальце влетел подчасок. Проорал только: Махно рядом! И выскочил к лошадям. — Все штабные — в коридор! Залечь, занять оборону и не дышать. Чтоб не было слышно и видно. — Заорал дед столпившимся перед провалом писарям и машинисткам. — Женщин — в самую дальнюю комнату! — Что ж нам робить? — Спохватился стоявший внизу возле груды деревяшек начальник штабной охраны. — По коням, быстрей уводи околицей людей, тачанки и наших лошадей. От всего махновского войска вам никак не отбиться, постреляй для порядку, но не шибко, не останавливаясь. Поторопись алюр три креста к бригаде, пусть идут на выручку… Мы наверху затаимся, может сюда не полезут. Давай! Полувзводный выскочил черным ходом и не прошло и минуты как тачанки затарахтели со двора, сопровождаемые дробным стуком копыт. Махновцы видать поздно заметили бегство красных. По селу поднялась стрельба, визг, топот погони. Дед расположил писарей, вооруженных карабинами и револьверами в глубине коридора второго этажа, а сам вместе с двумя штабными военспецами, бывшими фронтовыми офицерами, залег возле пулемета, держа под прицелом торчащий обломками край лестницы. Все погрузилось в темноту. Никто не проронил ни звука. Затаились и ждали… Распахнулась от удара сапога дверь и в залу первого этажа с карабинами и обрезами наперевес темными силуэтами вошли несколько человек в селянских свитках и папахах. — Запалы вогню, Пэтро, бо ничого не бачу. Защелкало кресало и по стенам побежали тусклые блики от красного огня зажигалки. — Никого. Вбиглы красножопи… Через некоторое время в здание ввалилась толпа разгоряченных погоней, усталых, голодных и злых словно черти махновцев. Из их разговоров затаившиеся наверху люди поняли, что основной массе конвойцев удалось пользуясь темнотой оторваться от погони, но несколько человек подстрелили и посекли шашками, в плен не взяли. По повязкам на телах убитых решили, что спугнули заночевавший в селе лазарет и очень расстроились, упустив тачанки с неприменным медицинским спиртом и стриженными сладкими медсестричками. Попробывали было полезть на второй этаж, но обнаружив вместо летницы обломки гнилого дерева, решили, что ничего интересного там не найдут, без лестницы наверх всеравно не залезть, поэтому лучше отложить все дела на утро, потому как на дворе ночь, а проклятые красные согнали с насиженного места не дав выспаться. Натаскали со двора охапки сена, повалились и захрапели. Правда охрану выставить не забыли и меняли ее четко, словно регулярное войско. Под утро захлопали выстрелы, разнесся в сером предрассветном мареве звук кавалерийской трубы и эскадроны бригады пошли в атаку на село. Тут и дед с пулеметом оказался кстати, добавил огонька. Из окон второго этажа по отступавшей махновской вольнице постреляли как могли из своих стволов и осмелевшие, приободрившиеся писаря. Только дамочки, прильнув к ундервудам, дрожали по углам, зажав нежные ушки розовыми ладошками. Комбриг опять остался недоволен, хоть и пощипали батьку здорово, но вновь махновцам удалось выскользнуть, вывести основные силы из под удара красной конницы. Хорошо, хоть свой штаб выручили. Воевали как могли и умели. Но скоро Москве эта волына надоела. Взялись за батьку Махно всерьез, собрали войска, Первую Конную Буденного, красных курсантов и разогнали да порубали основные силы Махно, а сам батька больной и пораненный перебежал румынскую границу. Гражданская война закончилась. Так или иначе, но красные победили. По тем или иным причинам, но в них поверило, за ними пошло большинство народа, их корни оказались крепче и глубже, ряды сплоченнее, воля сильнее, военное руководство — профессиональнее. Канули, пропали в прошлом стальные шеренги добровольческих офицерских полков, пулеметные тачанки анархистов, широкие будто Черное море шаровары петлюровцев. Стихли перестрелки. Пришел на разоренную украинскую землю какой-никакой, а мир. Плохи ли, хороши ли были большевики, рассудит история, сравнивая их замыслы, обещания, мечты с результатами свершенного и содеянного, но также с деяниями самодержавных предшественников и демократических наследователей. Так объективнее. Бог им судья, безбожникам. Перед дедом в Красной Армии разворачивались неплохие перспективы военной карьеры, но уж очень потянуло учиться. Если при царе-батюшке всё техническое образование деда логически заканчивалось на сельском локомобиле, а карьера завершалась на должности механика при сем чуде технической цивилизации, то Советская власть выдала шанс на высшее образование. Новая жизнь требовала, растила свои, молодые, верные кадры техничекой интеллигенции для индустриализации страны. Открывала перед вчерашними малограмотными крестьянскими и рабочими парубками и девчатами двери недоступных прежде институтов и университетов. Пропала, сгинула на время и для евреев процентная норма — позорище сначала старой царской, а потом и новой, советской, системы. Путь в науку для большинства таких как дед в те годы лежал через рабфаки — рабочие факультеты, где вчерашние красноармейцы и командиры, рабочие и крестьяне пополняли до приемлемого уровня знания, вынесенные из начальных классов да коридоров. Сдавшие выпускные экзамены рабфака, зачислялись на первый курс университетов, институтов и техникумов. Дед упросил комбрига Квитко отпустить его на занятия вечернего рабфака. Тот подумал-подумал и согласился. Но так вот сразу терять толкового штабного командира не очень уж и приятно, потому поставил свои жесткие условия. С утра до вечера Григорий готовил себе замену, обучал новичка всему, что познал за долгие годы империалистической и гражданской войн, а вечером прямо со службы верхом на коне, на пару с коноводом отправлялся на рабфак. Красноармеец забирал коня и отправлялся в казарму, чтобы утром вместе с подседланным конем ждать краскома возле городской квартиры. Среди рабфаковцев люди попадались разные, большинство училось, круто билось с собственной темнотой, необразованностью, постигало азы ученых премудростей, превозмогало себя, видя впереди радостную светлую цель. Другие, барственно поплевывали, пересмеивали старорежимных профессоров, кичились пролетарской незапятнаностью, этаким первородством новоиспеченного гегемона. Запуганные революцией, гражданской войной и всей новой, непонятной жизнью преподаватели рабфака честно отработывали свой пайковый хлеб, старались передать ученикам знания, объясняли, помогали, но труд сей зачастую оказывался далеко нелегким и неблагодарным. За полгода — год требовалось вколотить в необразованные непривычные к умственному труду головы рабфаковцев гимназическую программу точных наук. Предполагалась усиленная самостоятельная работа учеников, но ведь все они днями работали или как дед служили в Армии. Дед выдюжил, не сломался, пусть спать доводилось по три — четыре часа в сутки. Объединившись еще с тремя такими же одержимыми знаниями парнями они после занятий оставались делать домашнии задания, коллективно прояснять сложные моменты, а совсем уж непонятное — просто зазубривать, откладывая осмысливание на потом, до лучших времен. В один из таких вечеров встретил дед в библиотеке студентку-медичку Мусеньку. Тоненькую, стройную, с высокой грудью, матовой нежной кожей, с гордо вскинутой точеной головкой увенчанной короной блестящих черных волос, словно сошедшую с виденной однажды в журнале картины грузинской княжны. Мусенька происходила из богатой респектабельной семьи, закончила с золотой медалью классическую гимназию и вначале, наслушавшись всяких страстей от родителей и друзей, здорово побаивалась неотесанных увальней рабфаковцев. Дед долго не решался подойти к буржуазной гордячке, пока случай не помог. Однажды Мусенька набрала в библиотеке столько учебных пособий, что чудовищная стопа книг вывалилась из тонкой ручки и рассыпала богатства мировой медицинской мысли по давно не чищенному паркету библиотечного пола. Один толстенный том, распушив страницы подлетел к сапогу деда и застыл, отражаясь в надраенном до зеркального блеска хромовом голенище.
Молодой краском поднял книгу и с легким полупоклоном вручил Мусеньке. Как оказалось вместе с сердцем, навсегда. Мусенька робко взглянула в карие глаза деда… и приняла дар. Они поженились и стали на всю жизнь неразлучны в радости и горе. Рука об руку преодолевали все выпадающие на их долю испытания и невзгоды. Дед отлично выдержал выпускные экзамены, распрощался с кавалерийской бригадой, спорол с военной формы командирские знаки различия и превратился в рядового студента бывшего Императорского Технологического Института. Старая профессура органически не признавала новый контингент студентов, однако, побаиваясь победившего хама, вслух не выражала свои истинные чувства и лишь исподтишка пакостила, тираня на экзаменах, заваливая на зачетах, едко высмеивая каждый промах краснопузых на лекциях. Не переваривало новых соучеников и старое, кондовое, сохранившееся с дореволюционных времен студенчество. Старые старались во всем отличаться от красных, носили форменные, хорошего сукна студенчесие тужурки с блестящими гербовыми пуговицами, погончики со споротыми императорскими вензелями, фуражки со старорежимными кантами. Некоторые рабфаковцы поддавались на провокации, перли с кулаками в драки, заводили идеологические споры. Только не дед. Постарше других, многое повидавший, семейный, он не лез в бутылку по мелочам, не обращал внимания на придирки, просто делал свое дело как всегда лучше всех. Мусенька как могла помогала, объясняла сложные термины, переводила статьи с немецкого. Её положение было особо сложное, с одной стороны старые признавая своей осуждали за мезальянс; с другой товарищи — относились с изрядной долей предвзятого недоверия. Времена наступили трудные, голодные, холодные. Оставшись без казенной квартиры, командирского пайка, коня и вестового дед понял, что молодая студенческая семья долго не протянет на более чем скромной студенческой стипендии. Жизнь однако приучила его не пассовать перед трудностями, искать и находить решение в различных жизненных ситуациях. Как ни сложно было в те времена найти приработок, но ему это удалось. Устроился механиком на… шоколадной фабрике. Одной из немногих работающих в медленно приходящем в себя, оживающем после гражданской войны городе. Фабрика получила заказ от немецкой фирмы на производство плиточного шоколада, работала в три смены, вот в ночную смену и взяли деда на работу. Только утряслось с работой, новая напасть. Некий стукачок-доброволец из отвергнутых Мусенькой ухажеров донес в ректорат Медицинского Института о буржуйском происхождении студентки. Там не стали долго разбираться и быстренько отчислили молодую женщину. Только через год восстановилась она на учебе с помощью комбрига, как жена прошедшего войну красного командира. Доучилась и стала дипломированным врачем. Дед решил не отставать от молодой жены и последние два курса окончил за один год. На удивление профессуре и сокурсникам. Не просто отсидел, отучился, но один из немногих закончил институт с красным дипломом, с отлично защищенным проектом на звание инженера-технолога. Новая власть доверяла таким как он, еще бы — выходец из бедной трудовой семьи, бывший солдат, красноармеец, красный командир. Страна выходила из разрухи гражданской войны, восстанавливала железные дороги, заводы, фабрики, флот. Для возрождающегося из небытия Красного флота строились новые корабли, катера, подводные лодки. Заказ на проектирование и поставку дизелей для подводных лодок достался итльянцам, запросившим вполне доступную цену за небольшую партию движков. Весь фокус заключался в том, что по условию договора все изделия должны собираться русскими рабочими под руководством исключительно итальянских инженеров, ими же установлены, опробованы и запущены в строй. На долю покупателей оставалось только несложное техническое обслуживание и мелкий текущий ремонт двигателей. Всё остальное в течении гарантийного срока брали на себя поставщики. То что произойдет после его окончания — их нисколько не волновало. Никакой технологической документации и чертежей покупка не предполагала. Наоборот, всё должно, по замыслу продовцов, оставаться тайной для русских. Вот почему одним из основных условий контракта являлось абсолютная непричастность красных инженеров и техников к сборке двигателей. Им запрещалось даже находиться в цехе, где монтировались из прибывающих из-за границы деталей и опробывались движки. Таковы жесткие условия контракта. Но большевики не считались с глупостями такими как условия контракта, считая их буржуазными предрассудками. Главное — Стране Советов нужны свои, отчественные двигатели. Вот Партия и поставила перед заводом задачу выкрасть любыми способами чертежи и секреты дизельных двигателей, а затем, прогнав иноземцев, наладить собственное производство. Просто и дешево. Под видом малограмотных рабочих руководство завода направило на сборку вчерашних рабфаковцев, выпускников института. Дед оказался в их числе. Итальянцы дотошно проверяли работу русских, внимательно следили за ними, запрещали иметь при себе измерительные инструменты, карандаши, бумагу. Аборигенам доверяли только гаечные ключи, отвертки, молотки. Дирекция завода вынужденно соглашалась со всеми требованиями зарубежных партнеров, только бы не задерживались сроки вступления в строй подводных кораблей. В течение дня рабочие не выходили из здания даже на перерыв. Одна беда, в цеху не оказалось работающего туалета и тут уж, ничего не поделаешь, приходилось выпускать работяг за пределы контролируемой зоны. Попав один только раз в общий туалет иностранцы запросили пардону и для них пришлось возвести рядом с цехом отдельный деревянный домик, в который, в свою очередь не допускались русские.. Питание рабочим приносили из заводской столовой в больших жестяных бидонах. В первый день еду предложили и иностранным спецам, те попробывали и вежливо отказались от кислых щей да прелой каши. Ели свои бутерброды, составленные из покупаемых в лавках Торгсина продуктов, презрительно косясь на грязных, одетых в заплатанные лохмотья местных работяг, хлебающих из мятых мисок годящееся только на корм скоту варево. Отведав заводскую пищу итальянцы уже не удивлялись частым отлучкам несчастных аборигенов в туалет. А зря. Туалет тот оказался весьма хитрым. За перегородкой открывался тщательно охраняемый ход в помещение, куда пускали далеко не всех. Подкладка замасленных рабочих спецовок была снабжена специальными мерительными меточками с одной стороны и гладким куском белой ткани покрытой ровным слоем типографской краски с другой. Молодые инженера снимали таким образом размеры деталей, а сложную конфигурацию отпечатывали плотно прислоняясь к поверхности полой тужурки. Рабочие специального отдела через загаженный туалет забегали в неприметное зданьице и проскочив коридорчик оказывались в светлом помещении с кульманами и чертежниками в белых халатах. За считанные минуты на ватмане по памяти делались наброски, а затем уже создавались рабочие чертежи изделий. Теперь этакое называется промышленным шпионажем, но в тридцатые годы — именовали трудовым подвигом. Не успели итальянцы покинуть пределы СССР как завод приступил к массовому выпуску дизелей. Задание Партии выполнили в срок. А не выполнили — на Соловках места хватило бы всем. Время рвалось вперед… Сложное время. Прошла по стране коллективизация оставив позади миллионы умерших голодной смертью, осиротевших. Своих детей Бог молодой паре не дал, но подняли, выходили в голодмор девочку, удочерили и она отвечала им всю жизнь за тепло и любовь, заботой и лаской. Григория оценили как инженера, доверяли ему сложные производственные задания, зачастую связанные с риском лишиться головы в случае неудачи, от которых другие инженеры под разными предлогами благоразумно отказывались. Звали деда в Партию, но тут уж сам волынил как мог. Кое что в коммунистах ему всё больше и больше не нравилось. Да и спокойней жилось беспартийному во времена ежевых рукавиц, повальных партийных чисток и политических процессов. В годы войны Мусенька стала военврачем, но с дочкой не рассталась. Упросила, умолила начальство, да так и возила с собой по госпиталям и санитарным поездам. Девочка не чуралась никакой работы, помогала выхаживать раненных, кормила, поила, меняла повязки, читала письма из дому и писала ответы родным. Сам дед в это время строил Танкоград на Урале. Так уж случилось, что однажды пришлось работать на одной стройке с заключенными Гулаговских лагерей, среди которых неожиданно обнаружилось довольно много бывших соучеников по рабфаку и коллег по работе. Заключенные трудились без выходных, по двенадцать и больше часов ежедневно под строгой охраной, переговорить с ними, перекинуться словом, помочь куском хлеба вначале никак не удавалось. Самое удивительное произошло когда один из расконвоированных зеков, грязный, ободранный подсобник развозивший по бригадам жидкий, еле теплый суп в ржавых бидонах по морозному, огражденному колючей проволокой заводскому двору, заторопился вдруг и пошел рядом. — Не узнаете, Гриша? — Не признаю, честно говоря. Помогите, может вспомню. — Сосед Ваш… бывший… по лестничной площадке. Мусенька детишек, жену мою лечила. — Капитан..!!?? — Вскрикнул было дед, вспомнив бравого, с румянцем вполщеки капитана гозбезопасности, начальника особого отдела одного из номерных заводов на котором пришлось работь в тридцатые годы. — Тише! Тише! Умоляю Вас! Был капитан, да весь вышел. Заключенный я, заключенный…. — Как же так?… — А вот так… То других по анонимкам да по доносам сажал, а потом и меня не миновала чаша сия…. — Помолчал, задышал тяжело, хрипло, изо всех сил налегая грудью на бечевочную упряжь санок с огромным помятым бидоном. Дед понял как тяжело тащить изможденному человеку груз, попытался помочь.. — Да Вы что? Помогать врагу народа!… Отойдите и делайти вид, что незнакомы со мной, что просто по пути случайно оказались. Да мы так и так сейчас разойдемся. Одно хочу сказать. И на Вас писали доносы, но я им хода не довал. Рвал и выкидывал… С одной стороны знал Вас хорошо, с другой, жена ваша детишек лечила, а посади Вас… с ней тоже бы пришлось распрощаться. Спасибо ей передайте…. Да, некоторые из доносчиков тоже здесь, на соседних нарах парятся… Вот и всё, прощайте. Наверное в этой жизни больше не свидимся. Дед сунул руку в карман полушубка, наткнулся на пачку папирос, ничего другого с собой не было, быстро оглянулся по сторонам и ткнул пачку в карман лагерного бушлата. Больше ничем помочь не мог. Только позже, уже ночью, на снимаемой кварире дошло до него сказанное зеком. Так и не заснул тогда, курил папиросу за папиросой до самого рассвета. Вот оказывается какая цена свободы, счастья — соседство с особистом, жена-врач, а ведь могло сложиться совсем по-другому и таскал бы тогда он в драном лагерном бушлате вместе с бывшими сокурсниками и коллегами железные болванки по покрытому снежными завалами заводскому двору. Выходит и зеки в большинстве своем никакие не враги народа, а невинные и оболганные жертвы доносов, а может сами — вольные или невольные доносчики. Близился момент пуска завода. Дело оставалось за монтажом прибывшего из Америки огромного портального крана, необходимого для сборки танков. Все детали крана, упакованные в ящиках с английскими надписями уже высились в возведенном среди пустыря здании нового цеха. Не хватало только документации. Судьба распорядилась так, что детали крана и сопровождающие документы шли морем из далекой Америки в Советский Союз на разных пароходах. Металл послали раньше, а документы и чертежи задержались в связи с трудностью квалифицированного перевода с английского языка на русский. Первый конвой проскочил из Рейкьявика в Мурманск без потерь, а второму не повезло, одним из первых затонуло под немецкими бомбами судно с заботливо переведенной документацией. Деда вызвали к Директору завода. Рядом стояли Парторг ЦК — человек лично ответственный перед Сталиным за пуск предприятия и начальник заводского НКВД. Разговор произошел короткий. — До пуска осталось ровно тридцать дней. Документация утеряна, на ее восстановление и повторную доставку уйдет не меньше четырех месяцев. Фронт не может ждать. Танки нужны сегодня, завтра будет поздно. Страна ставит перед тобой, Григорий Моисеевич, трудную, но почетную задачу — собрать, смонтировать и пустить кран. На всё — тридцать дней. Управишься — орден, нет… ты знаешь время военное… суровое… — Не управитесь, расстреляем. — Уточнил Начальник НКВД. — Запомни, Гриша, в твових руках не только собственная жизнь, не только судьба жены и дочки, но и… наши жизни… За строительством пристально следит сам товарищ Сталин, — добавил Парторг ЦК. — Требуй все, что считаешь нужным, дадим лучших людей, питание, но собери этот чертов кран. Прикинь потребности и возвращайся через час. Мы ждем. Ровно через шестьдесят минут дед стоял в кабинете со списком в руках. Сначала он перечислил необходимые для монтажа инструменты, приспособления, механизмы. Затем перешел ко второму пункту и зачитал список фамилий. — Но это же враги народа! Заключенные! — Всполошился Директор завода. — Это квалифицированные инженеры и техники, которых знаю лично и в знаниях которых не сомневаюсь. — Ответил дед. — Они мне нужны для производства монтажа, наладки и пуска, для руководства рабочими. Другие — не справятся. — Ты представляешь, что говоришь? А если саботаж, диверсия? — вспыхнул чекист. — Да и как заключенные могут руководить вольными рабочими? Кто их будет слушать? — Отвечаю за них лично, — Повторил дед. — Гарантировать успех могу только с этой бригадой. Уверен в каждом из них… как в себе. А вот вопросы беспрекословного подчинения — на Вашей совести. — Я согласен. — Подвел черту Парторг. — Но они… могут выставить свои условия…
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!