Посидев и успокоившись, снова залезли в кабину, которая, кстати, пострадала на этот раз меньше всего и попытались исправить антенну и связаться по рации с Грозным. Не тут-то было. Все наши попытки ни к чему не приводили. Рация свистела, трещала, иногда, на других частотах мы даже слышали обрывки далеких переговоров то-ли чеченов, то-ли федералов, но столь необходимой связи с аэродромом в Грозном не получалось. Возможно там нас и слышали, но мы их — нет. Пришло время принимать решение. Посовещавшись с ребятами, решил, что имеет смысл пробираться в Урус-Мартан, как наиболее близкий, известный пункт дислокации федералов. Машину решили не взрывать. Во-первых, дабы не привлекать к себе излишнее внимание, во-вторых, использовать ее чеченцы никак не могли, а если уж очень захотят взрывать, то пусть это будут их проблемы. Собрали аварийный запас, присели на дорожку и пошли на выход. За время пребывания в вертолете ситуация на месте приземления существенно изменилась. Совсем не в лучшую сторону. В центре зеленого травяной полянки стояли задрав к небу руки наши строители, поодаль, на коленях, заложив руки за голову, без оружия, касок и бронежилетов — омоновцы. Судя по вывернутым наружу карманам их уже обыскали. Вокруг тех и других стояли улыбающиеся, бородатые мужики-чеченцы, с зелеными повязками воинов Аллаха, с оружием на изготовку. Человек пять, шарили по карманам гражданских. Трое держали под прицелом дверь вертолета. То есть нас. — Выходи, давай! Пошевеливайся! Через минуту обшаренный, лишившийся всего, что нашлось в карманах экипаж стоял посередке между строителями и бойцами охраны. Такое расположение видимо отражало три ступени отношения победителей к пленникам. Боевики сразу разобрались с гражданскими строителями, с омоновцами также вопросов не возникало, пилоты, видимо вызвали у них некое замешательство. Зная ненависть боевиков к летчикам и вертолетчикам, можно предположить, что хорошего в нашем положении мало. С бойцами охраны проворонивших нападение разговор состоялся короткий. Бегло просмотрев их документы, главный коротко бросил, не то спрашивая стоящих перед ним на коленях людей, не то убеждая самого себя, — ОМОН!? Контрактники?! Ребята молчали понуро опустив коротко стриженные головы. Нам были видны их крутые, мощные загривки здоровых, полных жизни молодых людей, нервно бьющиеся на висках голубые жилки, вздрагивающие пальцы заведенных за головы мускулистых рук. Главный не стал дожидаться ответа и гортанно прокричал, что-то по чеченски своим. Из стоящих кругом людей отделились двое. Один, сутулый, бородатый, лысый, с длинными, выпирающими из руковов гимнастерки загорелыми кистями рук на ходу вынул из ножен широкий кинжал, смахивающий больше на мясницкий нож. Второй подошел к побледневшим бойцам, осмотрел внимательно из камуфляж, пощупал, прищурился, глянул на ботинки. — Давай. Снэмай аккуратно. Вам уже не нужно, а нам воеват еще. Путаясь деревянеющими руками, косясь на нож в руках сутулого, пленники торопливо стали раздеваться. Заметив болтающиеся на шеях металлические смертные жетоны, чеченец показал пальцем. — Снымай. Отошлем вашим мамам. — Может не надо, а? — Моляще попросил один. — Нэ надо било за дэньгами воевать в Чэчню ехать. Сами знаете, били бы срочники, другой разговор, а то… контрактники… На колэни, руки за голову, ну! Нэ бойтэсь, он быстро, хорошо рэжэт. Будэт совсэм нэ болна. Собрав медальоны, бандит небрежно сунул их в карман куртки и схватил ближайшего к нему омоновца, запрокинув голову и выпятив часто дышащую, снующую кадыком шею. Мелькнуло лезвие, широкой черной полосой раскрылась гортань и на землю хлынула кровь. Я отвернулся, не в силах смотреть повторение. До последнего мгновения, мне казалось все это глупой детской игрой взрослых мужиков, верилось, что поиздевавшись вволю чеченцы втолкнут опозоренных, обессиленых парней в кучку замерших в немом ужасе пассажиров. Все закончилось. Все четверо зарезаны. Смертники были настолько парализованы страхом, что не издали не одного звука, не шевельнули пальцем в попытке освободиться, бороться за свою жизнь. Теперь их тела сучили судорожно, дергали в конвульсиях ногами, елозя дырявыми носками по уже не зеленой, а грязно-бурой, мокрой, мерзкой траве. — Аллах Акбар! Аллах Акбар! — Прокричали несколько голосов. Палач деловито осмотрел нож, вытер о тельняшку последнего убитого им человека и сунул в ножны. Внимательно оглядел брошенные на траву вещи. Выбрал камуфляж, приложил к своему нескладному длинному телу. Свернул и молча сунул в вещмешок. Взял один из бронежилетов и надел. Остальное быстро разобрали боевики. Теперь они повернулись к нам. Тело покрылось холодным потом. Неужели конец. Надо, что-то делать, бороться. Но предательская слабость вползла в мышцы, замедляя реакцию на окружающее, притупляя чувства. Мной завладела непривычная тупая аппатия. — Сопротивление бесполезно. Будь, что будет. Это — конец. Только скорее бы… — вяло крутилось в голове. Посмотрел через силу на свой экипаж, мысленно прощаясь с каждым. Пустые глаза, свешенные на грудь головы. Никакого порыва к сопротивлению. Это — все. Закончив с омоновцами и разделив между собой их добро, чеченцы подошли к нам. — Военные? Кто командыр? — Я - командир экипажа. Вертолет, сами видете, гражданский, принадлежит частной фирме, занимающейся восстановлением разрушенного жилья. — Старался говорить спокойно, не выдавая внутреннего напряжения, убедительно. — Частных вертолетов нэ бывает! Нэ нада нам врат! Расстегни ворот! Не понимая зачем, я подчинился. — Еще, шире! Где медальон? Вот оно что! Свой армейский медальон я не носил на шее еще с армии. Не нравилось мне это, было какое-то нехорошее предчувствие. Таскал его в часовом карманчике брюк, забывая, находя, чертыхаясь, перекладывая из одних в другие. Сейчас он мирно лежал вместе с остатками армейского добра в далеком Харькове. — Откуда? Я же говорю, экипаж и вертолет частные, гражданские. Вот на борту эмблема, возим строителей. — А эти? — Он кивнул головой на застывшие, скрюченные тела. — Это — охрана… — Охрана… Мирным людям нэ нужна такая охрана… Бесцеремонно расталкивая сгрудившихся вокруг экипажа боевиков подошел командир с пачкой наших документов в руках. Он гортанно скомандовал своим людям, повелительно махнул рукой. Чеченцы мгновенно повиновались, потеряли к нам интерес, начали собираться, подгонять оружие, амуницию. Экипаж оставили в покое. — Опустите руки и идите к пассажирам. Строители тоже могут опустить руки. Я проверил документы. Вы действительно не военные пилоты. Не участвовали в этой проклятой войне. Вас не тронут, не бойтесь. Что с вами всеми делать, решим на базе. — Чеченец говорил по русски почти без акцента, свободно, правильно. Опустив онемевшие руки, подошли к сгрудившимся в кучку строителям и словно кули с телеги свалились на землю. — Повезло, что у тебя нет медальона. — Прошептал второй пилот, а я, дурак, сохранил и таскаю как амулет. Вот послали бы его маме… — Влипли. По самые уши. — Хуже не придумаешь. Что делать будем, братцы? — Первое и главное, не рыпаться и не проявлять избыточный героизм. Не нарываться на неприятности. Их и так хватает. Дальше — посмотрим. Боевики окружили нашу группу и колонна двинулась в путь, держа направление на юг, в сторону гор. Шли быстро, без остановок и привалов. Изредка старший связывался по рации с невидимым собеседником, уточнял маршрут, отклонялся в стороны, видимо, согласно полученным разведданным, обходя позиции федералов. Да, это конечно банда, но банда тренированная, обученная, умеющая пользоваться средствами связи, картой, дисциплинированная и профессиональная. Страшно даже думать, что ей противостоят грязные, измученные, голодные, прослужившие всего по несколько месяцев, ничего не знающие, не понимающие и толком не умеющие вчерашние шалопаи школьники с тонкими худенькими шейками, с цыпками на пальцах. Вон как даже контрактников обкорнали, без одного выстрела, те и не пикнули. Бандиты продолжали движение и с наступлением темноты. Идущие впереди знали район словно собственную кухню и практически не сбавляя темпа шли по горной тропинке. Наконец горы раздвинулись и показалось село. Темное, без огоньков в окнах, безлюдное. В ночной тишине конвоиры и пленники вошли в один из дворов, пройдя через широко распахнутые ворота из плотно пригнанных друг к другу досок. Группу пленных загнали сначала в сарай, а после недолгой гортанной перебранки, в обширный подвал дома. Все были измучены непрерывным многочасовым переходом. Особенно женщина. Обессиленная, со стоном она опустилась на цементный пол, вытянув усталые ноги в кросовках. Загремел замок, звякнула цепь. Заперли без воды, пищи. Стало ясно, что эти люди церемониться с нами не намерены. Делать нечего. Все постепенно присели возле стен, выбирая места почище и потеплее. Некоторые, наиболее активные, разбрелись стараясь найти в темноте ночного погреба какую-нибудь подстилку, доску, вязанку хвороста, тряпку наконец, чтобы не лежать на голом полу. Как это ни странно но ни со строителей, ни с экипажа не сорвали куртки, плащи, при обыске забрали лишь найденное в карманах, да часы. Через некоторое время люди как-то устроились. Но сон не шел, нервное напряжение прошедшего дня не отпускало. В голове прокручивалось увиденное, убийство контрактников, переход в горы. Прошло около часа, и в замке вновь провернулся ключ, звякнула цепь и острый луч фонарика, перескакивая со стен на пол подвала, выхватил из мрака испуганные лица людей. — Эй! Кто командыр вертолета? Ты? Иды, наш командир с тобой гаворыт будэт. Быстрей, давай. Руки товарищей по несчастью легли на мою здоровую ладонь в крепком дружеском прощальном рукопожатии. Последнее молчаливое напутствие перед неизвестным. Это все, что ребята могли сделать, и я был благодарен им. Встал, отряхнул по инерции куртку и брюки и вылез к боевику. — Я - командир экипажа, пошли. — Туда. — Бородач взял меня за плечо и развернул в нужном направлении. Перейдя через двор вошли в правое крыло большого кирпичного дома, блестящего в лунном свете стеклами темных окон. Пройдя коридор конвоир постучал в одну из дверей и, дождавшись ответа, распахнул ее передо мной. Комнату освещала горящая на столе керосиновая лампа, окна плотно зятянуты темной материей. Вот почему с наружи дом казался безжизненным, необитаемым. Просто соблюдалась нормальная светомаскировка. За столом сидел командир, а может главарь, банды. Перед ним стопками лежали изъятые документы, немного в стороне — личные вещи, часы. В руке он держал вынутую из моих документов старую афганскую фотографию. Там я еще в форме, с разведчиками, на фоне боевых вертушек. Все — спалился майор. — Садись, майор. Ты, мой гость. — Не понял… — Не узнал? Трудно меня узнать, столько лет прошло. Вот ты и попал ко мне в гости. Я ведь приглашал. Забыл, ты, майор, все забыл… Прости, может уже не майор? — Майор… В запасе. — Тут, меня осенило. Вспомнил Афган, бой с душманами. Окровавленное тело разведчика. — Гоша? Неужели, Гоша? — Он самый. Ты, смотрю нашу фотку не выбросил, с собой носишь. Не жалеешь, что чеченца спас?… Помнишь Афган? Не забыл? — Такое и захочешь не забудешь. Я ведь там до самого конца находился. — Воспользовался заминкой и опустил ответ на первую часть вопроса. Гоша не настаивал на ответе. — Значит так и не сделал в армии карьеру? Ходили у нас разные слухи о тебе. Мол сослали на погибель, вышвырнули из стратегической авиации, за какие-то прегрешения… В слух, при тебе не говорили, не давили на больное… Значит правда… Как пришел так, и ушел майором. — Да мне и так ладно. Вот, как ты здесь очутился, — Я понизил голос, невероятная догадка пришла мне в голову, — неужели… — Э, нет. Не то. Это давно в прошлом. Был бы на вашей стороне — не позволил бы контрактников резать… Все просто… Тогда, после лечения, дослужил, довоевал. Демобилизовался. Предлагали пойти в училище, в милицию тоже предлагали. Не захотел. Уехал домой. Устроился на нефтеперабатывающий завод в Грозном. Шоферил на бензовозе, потом возил начальство, калымил понемножку. В институте вечернем на инженера учился. Женился. А как ты, женат? — Не нашел свою половину, а может уже потерял. Пока, во всяком случае один. Так теперь проще. — Ох, ты прав. Плохое время. Одному проще. Сердце за семью не болит. Дом мой снарядом… все, что наживал прахом пошло, еле семью успел вытащить. В горы к родным отправить. Он придвинул ко мне стопку моих документов, вещей. — Забирай. Извини, что так получилось. — Ну, ты же не мог знать кто в вертолете летит, когда стрелял. — Мы не стреляли. — Он вытянул из валяющегося на столе портсигара бортмеха две сигареты. Одну протянул мне, вторую взял сам. Поднес огонь зажигалки, прикурил сам. Сигарету я взял, но к документам, часам и другой мелочевке не прикоснулся. — Вас сшибли ЗУшками. Ты их у меня в отряде видел? Нет. То-то и оно. Все средства ПВО по приказу командира участка к Ачхой-Мартану стянули. Для чего — не знаю. Но кроме вашего борта в воздухе никого не видели. Мы с задания возвращались. Заметили как вы садились. Вот и подоспели. — Слушай, твои же люди мясники. Четверых на наших глазах зарезали… — Давай, не надо… — Взорвался он, зашипел на меня, засверкал глазами. — Эти шакалы за деньгами легкими сюда поперлись. Ты знаешь, что творят? — Нет, не в курсе. Мы в основном сидели в Грозном, в четырех стенах, или вылетали со строителями. Особо ничего и не видели. Нас плотно опекали. — Воры, негодяи, насильники — вот кто они, эти контрактники ВэВэшные. Недавно подорвали одну машину, чего только нет, просто универмаг. Награбили. Зачищают села, гранаты в погреба, в окна… Кто там, наши бойцы или женщины с детьми — им все одно. Врываются в дома словно немчура из фильмов. Только не яйца да куры их интересуют в первую очередь, а выпивка, деньги, бабы, да электроника импортная. Насилуют наших женщин, а потом убивают… Звери. Нет к ним жалости.