— Ты сам это видел? — Ну… не сам, не своими глазами… Люди говорили. Народ врать не станет. Слухи ходят, что правда. — Не очень я всему верю. Про спецназ в Афгане тоже всякое наговаривали. — Афган, то другое. Там армия была, дисциплина. А здесь, у нас… Это — армия? Да если бы здесь оказалась та, наша армия, то всех, вместе с Дудаевым и Масхадовым уже давно в порошок стерли, даже запах успел бы выветриться… Я то знаю. А, это — не армия. Ободранные, голодные, детишки на блокпостах, да откормленные бугаи-контрактники из ОМОНа. — Слушай, я не очень в курсе дела, из-за чего тут все пошло-поехало? Вроде бы вначале Ельцин с Дудаевым в нормальных отношениях находились, да и после независимости вашей уже столько времени прошло. — А, понимаешь… Да, шайтан, его знает. Они когда власть делили, о трубе, да о нефти забыли. Самой нефти-то у нас не так много. Даже в советские времена из Азербайджана гнали. Вот перерабатывающие мощности у нас будь здоров… были… — Он сник. Глаза потухли. — Я сначала не лез в политику, в драку. Все казалось по чемодану. Особо религиозным тоже не был, Коран не читал. Моджахедов в Афгане вообще религиозными придурками считал… Работал, жил себе как человек. Началась потом катавасия. Союз развалился. Дудаев, Завгаев, Хасбулатов… Аллах их разберет. Но, понимаешь дело какое, тейп, родственники, они в большинстве своем из горных сел. Не особо люди образованные. Все за независимость, за Дудаева. Аллах Акбар! — Вот посмотри. Равнинная Чечня и горная. Горная — религиозная, стариков больше уважают. Старики сказали — давай Дудаева, давай независимость. — Сам пойми, был бы Союз, сильная власть — один разговор. Я — Союзу присягу приносил, Дудаев — Союзу присягу приносил, Масхадов, тысячи других. Вот, смотри, паспорт до сих пор у меня советский, храню… — Бережно вынул из бокового кармана паспортину, погладил рукой, сунул обратно. — А Ельцин…. кто мне Ельцин? Россия, что мне Россия? Я России присягу не давал, и никто не давал. Мы теперь свободны. — Он задумался. — Все запутано стало. Не я, но народ же помнит как выселяли, как в Сибирь, в Казахстан эшелонами везли… Потом правда, при Хрущеве, ничего жилось, вон еще кусок Ставрополья Чечне прирезал… Да и с выселением. Одни кричат — ни зачто выселили…. Но вот мне говорили люди, было за что. И с немцами кое-кто снюхивался, и белого коня для Гитлера готовили, и в проводниках у горных егерей побывали. Не все конечно. Мои родственники, например на фронте с теми же немцами насмерть бились, а их семейства в Казахстан в телячьих вагонах зимой везли. Это не забудешь. — Но о себе скажу, мне поначалу казалось наплевать, какая власть. Семья, дом, работа, не до склок, одним словом. Потом оружие стало появляться у людей. А это, майор, сам знаешь, опасная вещь. Если в руках долго держать, очень уж пострелять хочется. Вот и пошло, поехало. Стали независимыми. Тоже вроде неплохо, своя страна. Законы правда придумали странные, такое насочиняли, но пообещали мол с шариатом как Эмираты, словно шейхи заживем. Хорошо. Богато… Но совсем без России жить… не получалось. Вон у одних моих родичей бизнес в России, товаров на миллионы. Жить там надо, ездить туда-сюда. Торговать. Совсем отделиться — убыток один. Туда переезжать не хотят. Здесь оставаться — боятся… Тоже проблема. — Но это ладно, потом начались разборки между равнинными тейпами и горными. Танки откуда-то появились, на Грозный пошли. Правда быстро все закончилось. Странно очень. Танки пошли, да не стреляли вроде. Не велели им. Танкисты вылезли, их арестовали. Танки забрали. С чего бы это все? А? Видно Ельцину про трубу да про нефть напомнили. Не нашу. Ту, что из Азербайджана качать собрались. Здесь, как я понимаю все и зарыто. Ты извини, я может сбивчиво говорю, волнуюсь, да и не знаю многого. — Он закурил новую сигарету. — Но так понимаю, что огромные деньжищи кому-то спать спокойно не дают. — Подоспел штурм Грозного. Грачев, будь он проклят, слово генерала давал, а потом обманул, собака, кинул в атаку войска, бомбить стал. Вот тут и меня коснулось. Долго терпел, не влезал в драку. Ну как я мог по солдатам в своей, родной мне форме, стрелять? Знаешь, как чувствовал, перевел семью в убежище. Приходим наутро — дома нет, один забор вокруг. Разнесло домик снарядом, а на том, что осталось как свиньи на помойке, котрактники роются, уцелевшее забирают. Смотрю, мой военный китель, дембельский, с погонами, аксельбантом, наградами из обломков шкафа вытянули. Орден и медали снимают. Я к ним, что же вы делаете ребята, говорю. Вы же у своих забираете, воруете, это же моей кровью в Афгане, не на парадах заработано, оплачено сполна. — У Гоши навернулись на глаза слезы, перехватило дыхание от незабывшейся обиды. — Эти гады меня прикладом по голове, без слов, как нечеловека. Думали наверно, что убили. Так бросили. Отлежался. Отвез семью в горы, к родне. Ушел в ополчение. Сначала воевал рядовым, потом выбрали командиром. Ты же знаешь, боевой опыт имеется, да и обучали в учебке спецназа будь здоров, без дураков. Вот теперь воюем. Знаешь, я… все больше и больше понимаю мождахедов, духов. Там их ненавидел, мочил без лишних разговоров, а теперь задумываюсь. За что воевал? За что они воевали? Может стравили нас, как теперь, здесь, в Чечне? — Ладно, Гоша, все как-то закончится. Скажу больше, пришлось мне после Афгана полетать в Карабахе, Армении, Грузии… На бардак уже и реагировать перестал. Люди, еще вчера спокойно рядом жили, роднились, работали вместе, отдыхали, все вмиг позабывали, как ошалелые в драку кинулись. И ведь все богато, хорошо жили. Что им нужно? Чего не хватает? Кто их стравил? Говорят знающие люди, во всем мусульманские фанатики виноваты, муллы. Они и в Афгане вроде крутили… — Это ты брось, майор. Прекрати. Не знаешь, что говоришь. В Коране такого нет, я знаю, человек есть в отряде, очень религиозный, все обычаи исполняет, Коран на память знает. Нет такого в святой книге, ложь это. Да и так понимаю, что ни одна религия не призывает людей убивать, города разрушать. Нет, ислам, муллы тут не причем. Это дела людей. Не богов. — Может и так. А может и удобно кое-кому натравливать мусульман на неверных, и наоборот? Под шумок дела-то проще проворачивать. Разве не так? — Возразил я. — О Аллах! Плохие люди не ведали, что творят, а хорошие не нашли слов объяснить им, что они натворили. — Гоша снова замолчал, прикрыл веками глаза. Подпер подбородок рукой. Задумался о своем. — Может и так. Ладно, майор, все это пустое. Кино назад не прокрутишь. Забирай свои документы, вывезу тебя поближе к Грозному, а там надежный человек проведет в город. — Ты забыл, Гоша, я — командир экипажа, а значит отвечаю за всех кто на борту. И из плена уйду последним. Отпусти всех. Ведь сам убедился, народ сплошь гражданский. — Не могу. — Покачал головой мой визави, — Не могу. И не проси. Не поймут меня люди. О тебе они знают. Сказал. Ты мне жизнь спас. Поняли. Это святое. Но, люди они темные, дома у многих разрушены. Работы нет. Деньги нужны. За остальных пусть ваша фирма заплатит. Не разорится. Миллион долларов! — Ты шутишь! — Нет, майор, не шучу. Это еще не дорого, поверь. Не бойся, обещаю, твоих никто и пальцем не тронет. Топчаны, одеяла дадим, еду, воду. А ты постарайся быстрее начальство уговорить, деньги собрать. Привезешь деньги, все свободны. До самого Грозного довезем в целости и сохранности. — Гоша, пошли кого-то другого. Я — командир и останусь со своими людьми. — Другого я не знаю. Тебе — верю. Хочешь, долю получишь! От такого предложения полезли на лоб глаза, захотелось врезать как следует, но сдержался, помня о заложниках. — Ты в своем уме? — Ладно, ладно. Не обижайся. Сейчас век рыночных отношений, кто тебя знает, может просто торговался, цену набивал… Давай пока поедим. Шашлык готов. Я же тебя на шашлык приглашал, разве забыл. — Он рассмеялся, засверкал белыми крупными зубами. — Пить вино, водку будешь? Я не пью теперь. Аллах не велит… Но для тебя, пожалуйста… Да и сам, по такому случаю пригублю, сделаю исключение. Аллах велик, простит. Гоша вышел в коридор и через несколько минут в комнате появилась тихая словно тень, закутанная в темный платок женщина. Уходя и возвращаясь она расставила на столе блюдо с дымящимся шашлыком, тарелки с хлебом, огурцами, помидорами, луком. В поседнее свое появление вынула из под платка бутылку вина. — А как же остальные? — Поздно. Спят они. Зачем будить? Утром хорошо накормлю. Не волнуйся, давай ешь. В результате ночного разговора мы пришли к соглашению. Гоша отправит письма с требованием выкупа и нашими фотографиями на фирму, а для подстраховки и ускорения дела такие же послания уйдут в редакции нескольких газет. Под прицелом прессы, нашему боссу окажется труднее отвертеться. Кроме того, сведя во едино все факты, я стал очень сомневаться в случайности обстрела вертолета. Чем черт не шутит, возможно руками чеченцев наш хозяин решил убрать нежелательных свидетелей. Тогда, тем более, внимание прессы дорого стоит. Быстрее раскошелится. Не посмеет повторить покушение еще раз. На том и порешили. Документы и вещи Гоша собирался вернуть узникам в обмен на обещание вести себя прилично и не пытаться убежать. Я дал за всех слово офицера. Ладно, — Забирай. С непривычки мой собутыльник немного захмелел. Широким жестом он смахнул со стола документы и все остальное в полотенце, служившее нам салфеткой. Завязал узлом, кинул мне. Позже, уже в подвале мы не досчитались в узелке денег, женского золотого кольца, портсигара. Впрочем это такая мелочь, на фоне всего остального, что коллегиально решили даже не заикаться, а просто забыть о потерянном. Вернувшись утром в подвал, я проинформировал товарищей по несчастью о результате переговоров, не вдаваясь особо в подробности наших с чеченским командиром взаимоотношений. Сообщил об условиях выкупа, о том, что дал слово не пытаться бежать. Все согласились со мной. Оставалось только ждать решения мистера Пола. Глава 26. Развязка Потянулись одинаковые серые и скудные словно тюремная пища дни. Так уж получилось, что строители держались обособленно от нас, летчиков. Ребята предприняли несколько попыток сблизиться, совместно переносить тяготы заключения, но не смогли преодолеть непонятного, ледяного холода отчуждения. Возможно гражданские считали экипаж виновником своих злоключений. Чеченцы никого из пленников не трогали. Не оскорбляли. Не заставляли работать. Кормили правда впроголодь. Иногда выпускали во двор посидеть, отогреться на горячем летнем солнышке после влажной стылости погреба. Время шло медленно будто в забытьи. Лето сменила осень. Вестей о выкупе, об освобождении все не было. На работы нашу группу не гоняли. Сказывалось покровительство Гоши. Но иногда подвал использовался под перевалочный пункт для других узников, пленных, заложников. Временные постояльцы шепотом рассказывали об ужасах чеченского заточения, о тяжелом, рабском труде на новых рабовладельцев, о оскорблениях, побоях, издевательствах, бескормицу. Среди прошедших через нашу скорбную обитель оказывались похищенные в городах России молодые мужчины, солдатики, уволенные в запас и до бесчувствия пившие в поездах с незнакомыми попутчиками, родственники богатых людей, сами богачи или те, кого чеченцы посчитали достаточно обеспеченными, чтобы заплатить выкуп. Среди последних ходили страшные истории о тех за кого отказались платить. Кровь стыла в жилах от описания ужасных пыток и страшной казни. Из внешнего мира доносилась только тщательно отсортированная и просеенная хозяевами-чеченцами информация о происходящих событиях. Неожиданно на слуху появился генерал Лебедь и тут же начал пользовался у боевиков огромной популярностью и уважением. После заключенных в Хасавьюрте мирных соглашений, фактически подтверждавших статус независимой Чечни и её победу в этой несчастливой для России войне, чеченцы плясали всю ночь национальный воинственный танец, пели песни и палили в Луну из всех стволов. Через несколько дней Гоша с гордостью демонстрировал вырезанную из российской газеты фотографию бравого, немного под шафе генерала, облаченного в презентованную победителями белоснежную бурку и такую же сдвинутую набекрень папаху. Руками, радостно скалящийся отставной воитель, сжимал дареную шашку в дорогих ножнах, а крепкими лошадиными зубами намертво прикусил непомерно длинный, кажущийся шутовским на фоне воинственных причандалов мундштучок с сигареткой. — Вот кто понял чеченцев, наш гордый народ, нашу вольную душу, — потрясал фоткой бывший спецназовец. — Боевой генерал! Не то, что эти паркетные дешевки, продажные шаркуны. — Пародоксально, но Гоша с одной стороны болезненно воспринимал бедственное состояние и нелепое, безответственное руководство российской армией, ее поражения, а с другой радовался победам боевиков, в кои и сам вносил посильный вклад. Откровенничал правда только со мной, на ходу, не задерживаясь. Я не стал комментировать увиденное. Больно стыдно. Вернувшись в подвал, рассказал все своим товарищам по несчастью. — Говоришь, в бурке, с саблей? — Удивился второй пилот. — Не подобает это русскому генералу. Кем он служил в Афгане? Не припомните? Механик развел руками, мол откуда, столько воды утекло, я тоже покачал отрицательно головой. Мы знали, что Лебедь прошел Афган, но в те времена встречаться с ним не пришлось. — Наверно ротой, батальоном командовал. — Так, что же его боевым генералом чечены кличут? Боевой генерал — это генерал командовавший войсками в бою, одерживавший победы. А какие такие победы генерал Лебедь одержал? Не припомню. — Он у Белого Дома, на стороне демократов воевал. — Встряла в разговор женщина-строитель. С его танка сам Ельцин выступал. — Это не то. Там войны как-раз не наблюдалось. Сам присутсвовал, знаю. — Возразил ей пожилой прораб. — Страшно было жуть, а до войны дело не дошло. — На стороне демократов… Да он только и делал, что то отводил бригаду, то вновь гнал к Белому Дому. Прикажет Ельцин — он Есть! Прикажет маршал — снова Есть! Так и докатался до заместителя Главкома ВДВ. — Уточнил второй пилот. Сам я молчал, далеко находился в те дни от Белого Дома. Но наслушался от людей многого, сложил свое мнение. Теперь не интересовали меня ни белодомовские события, ни люди в них участвовавшие. Видел в то время другие картинки, похлеще. — Ладно, пусть не у Белого Дома, не в Афгане, а в Приднестровье он уж точно всех пораскидал, умиротворил. — Не унималась почитательница Лебедя. — Вот и здесь, на Кавказе, только появился сразу мир установил. Соглашения заключил. — Черт его знает, как и сказать о Приднестровье. Лично мне, более симпатичен тот комбат саперного батальона, что не выдержал, поднял по тревоге личный состав и своими, страшно ограниченными силами отбил первую, самую серьезную атаку молдавской полиции, создал костяк будущих вооруженных сил Республики. Лебедь же тянул до последнего, выжидал, а потом пугнул, побряцал железом, пообещал накостылять и тем, и другим. Не разбираясь. Приднестровье-то, совсем другого ждало. Я, считаю, не умиротворил генерал, просто загнал ситуацию в патовое состояние, а сам перебрался спокойненько в Москву. Нет, парни, не люб мне, что-то этот кавалерийский генерал, ох не люб. Но, это лично мое мнение. Никому не навязываю. — Подвел итог второй пилот. Обитатели подвала много спорили, обсуждая ситуацию по тем отрывочным сведениям, что достигали нашего узилища, но к окончательному решению, общему для всех так и не пришли. Стали короче дни. Начались дожди. Вместе с утренними заморозками пришло долгожданное освобождение. Первым об обмене сообщил сияющий от радости Гоша. Он сделал все, что мог для обмена, но сам на заключительном этапе присутствовать по каким-то соображениям не мог. Бог с ним. Мы не стали прилюдно показывать чувства, только пожали друг другу руки на прощание. Считанные минуты заняли сборы. Рассаженные по потрепанным Нивам едем извилистой горной тропой вниз, на равнину. К свободе. Дорога ведущая на волю разбита, покрыта серой, вязкой, какой-то ненатуральной, полужидкой субстанцией, лишь отдаленно напоминающей нормальную российскую грязь. Машины пробуксовывают, скользят, но водители не сбавляя скорости, в волнах и брызгах жижи, проходят крутые повороты, пологие спуски. От шоферского ухарства замирает сердце. Весь этот слалом напоминает последний вылет, когда подобными виражами уходили от обстрела зениток. Тогда это имело смысл, а сейчас? Все, к счастью закончилось благополучно. Возле небольшого сельца нас высадили из машин. По колено в грязи, чертыхаясь, еле вытягивая вязнущие ноги, побрели к месту обмена, конвоируемые чеченцами. Какой дурак надумал проводить обмен именно здесь? На небольшой площадке, такие же как и мы заляпанные грязью, стояли российские солдаты и офицеры. Позади них разложены непонятные, продолговатые, тюки или снопы, прикрытые завазюканными, потерявшими цвет, грязными, солдатскими, грубого сукна одеялами с неприменными полосками. — Привели? Всех? — Спросил офицер старшего из чеченцев. — Всэ здэс, началнык. Посмотри, здоровые, сытые, цэлие. В плэн хуже брали. Самы нэ ели, их кармыли. Нэ в плену, в гастях билы. — Ладно. Предъявите ваши документы, я сверю со списком, — Хмуро оборвал его федерал, всем видом давая понять, что гражданские пленники, всего лишь досадная обуза, довесок к чему-то действительно для него, как военного человека, нужному и важному. Люди по очереди называли себя, передавали офицеру документы и переходили через невидимую черту на сторону армейцев. — Так, с этим делом закончили. Все действительно в полном порядке. Теперь о двухсотых. Не вижу пока. — Обратился к чеченцу офицер. Звания его разобрать я не мог, погоны скрывались под откинутым меховым воротником куртки. — Опаздывают люди, выдыш какой дороги. Грязь. Подождем, покурым. С обеих сторон закурили. Потянулись струйки дыма. Солдаты великодушно предложили курево и освобожденным. С непривычки немного закружилась голова. Последний раз я курил в гостях у Гоши. Потом, мы редко встречались. При встречах не просил у него ничего для себя лично, а он и не предлагал. Пленникам же курева не полагалось, видимо не хватало самим чеченцам. Наконец, шлепая подспущенными скатами по грязи, появился старенький, с простреленной и залатанной фанеркой, кабиной, принадлежавший раньше армии Урал. Боевики залезли в кузов и начали вынимать замотанные в обрывки палаточной ткани тела солдат. Трупы переносили на сторону федералов и складывали рядком возле нашей группы. Оскаленные провалы ртов. Кровоподтеки. Оторванные кисти, ступни с грязноголубыми осколками костей. Женщина не выдержала, завыла, зарыдала, остальные отвернулись. Уж слишком тяжелое зрелище. Старший из боевиков передал федералам замотанные в обрывок камуфляжной ткани медальоны и сохранившиеся документы. — Это все, командыр. Офицер подошел к лежащим на земле останкам солдат. Откинул носком ботинка ткань с одного, другого. — Пытали!… Вот — уши обрезаны, вот — глаза выколоты, а у этого… вообще… — Ну не можете вы… без этого. — Зло ткнул пальцем в чеченца. — Эй, ты, не хочешь — не бери свою падаль. Пусть твоих вояк шакалы жрут. Спасибо скажи, что пособирали. Будешь много выступать — рядом ляжешь! — Боевик молниеносно перехватил автомат, ткнул ствол в направление офицера. Еще мгновение и с обоих сторон на протвника оказались направлены автоматы, пулеметы, подствольные гранатометы. Буксуя колесами, надсадно гудя движком, вылезла из ложбинки невидимая раньше БРДМка с грозно вытянутым в сторону Урала рыльцем крупнокалиберного пулемета. Из невидимых щелей вынырнули чеченские боевики с РПГ, нацеленным на бронемашину.