— Ладно, ладно. Все путем, все в норме. Убери пушку. — Сам убери сначала. — Так, давай одновременно. Идет? — Давай. Опустил автомат офицер, за ним, на долю секунды позже, боевик. — Пусть все возьмут оружие на предохранитель и переведут в положение за спину, — предложил офицер. — Иначе мы наломаем дров, а дело не сделаем. Пострелять еще будет время, но не сейчас и не здесь. Согласен? — Согласен. — После гортанной команды и федералы и боевики закинули оружие за спину. Гранатометчики положили РПГ в кузов Урала, БРДМ закашляла синим дымом, истерично взвыла раздолбанной за долгую нелегкую жизнь трансмиссией и попятилась задом на прежнее место. Все успокоились и вновь потянулись за сигаретами. Закурили. — Ладно. Считай приняли. Забирайте своих. — махнул рукой офицер. И не удержавшись добавил. — Они целее. Наши такими делами не балуются. Чеченцы промолчали, принялись переносить на свою сторону трупы боевиков, предварительно откидывая укрывавшие их одеяла. Бородатые люди брали мертвые тела сородичей, бережно поднимали с земли и несли к грузовику под слова каких-то не то проклятий, не то молитв. Три тела, однако, остались лежать в грязи. — Что же этих забыли? — Спросил федерал, ткнув пальцем в лежащих на земле. — Нэ наши, — коротко бросил старший боевиков. — Как не ваши? — Удивился офицер. — Они же на вашей стороне воевали. Снайперша, мать ее разтак, двое других — пулеметчики. — Воевали — нэ воевали. Нэ наши. Пусть их свои зарывают. Нам они нэ нужны. Нэ мусульмане. Наемники. Хотите, тут заройте, нет — так оставьте. — Он презрительно сплюнул, повернулся и пошел не прощаясь и не оглядываясь к своему дрындулету. Его прямая, затянутая в кожанку спина выражала полное призрение и неуважение остающимся на месте обмена противникам, потому шел легко, не горбясь. Казалась грязь не липнет, не тянет назад крепкие ноги в коротких десантных сапогах. Я посмотрел на брошенные чеченцами тела. Двое молодых парней в покрытых кровью и грязью комуфляжных костюмах, с вывернутыми наружу серыми полотняными карманами, лежали запрокинув русоволосые головы, с открытыми, тусклыми, не поймешь уже какого цвета глазами, с топорщащимися скобками усов, в волосках которых застряли комочки земли, грязи, спекшейся черной крови. Третьей лежала девушка или молодая женщина, светловолосая, с мучительно напряженным худощавым лицом, серыми глазами, с руками вытянутыми вдоль туловища и судорожно сжатыми в окостеневшие навечно кулачки. Ее камуфляж был разодран и затем впопыхах, неловко вновь заправлен. С одной стороны брюки не дотянули до пояса, разошедшиеся клочки защитной ткани оголяли восковое женское бедро и край на удивление белой среди всеобщей грязи, короткой полотняной рубашонки, отороченной кружавчиками. Кто эти трое? Какого черта им было нужно на этой нелепой войне? На каком краю земли ждут их матери? Они стали наемниками при жизни. Я не жалел их, более того будь они живы я презирал бы их, ненавидел, желал им погибели. Но теперь… Не знаю. Ненависти в сердце уже не осталось. — Что с этой падалью делать, товарищ подполковник? — Спросил один из ранее молчаливо присутствовавших офицеров. — Зарыть. — Коротко приказал тот. Чертыхаясь и скользя бутсами по грязи, один из солдатиков поплелся к БРДМ и вернулся с лопатой. По очереди, с перекурами бойцы выкопали три неглубокие ямки, спихнули туда ногами тела погибших и закидали комками тяжело срывающейся с лопаты жижи. — Все? Двинули. — Скомандывал подполковник и живые, неся на носилках мертых, потянулись продавленной бронемашиной колеей к ложбинке. Рядом с БРДМ стояли несколько вездеходов и автобус, наподобие того, что возил нас давным-давно на аэродром к вертолету и обратно в Грозный. Теперь корпус вертолета ржавел в предгорье Кавказа, экипаж и пассажиры возвращались в Россию, оплаченные и принятые по счету словно дорогостоящий штучный товар. Дудаев — мертв, разнесенный в клочья ракетой с ночного истребителя. Грозный контролировался то-ли боевиками, то-ли федералами, то-ли совместными комендатурами. Война на Кавказе замирала под сенью снующего туда-сюда миротворца Лебедя. Для нас Чечня закончивалась военным аэродромом, куда прилетел выделенный армейским командованием вертолет. Согласно полученным указаниям в Ростове освобожденных пленников ждал арендованный фирмой небольшой пассажирский самолет чешской постройки, готовый доставить вчерашних заложников в Москву. Вертолет, задерживался с вылетом. Летчики матерясь ожидали завязших в бездорожье навязанных начальством журналистов-телевизионщиков. Я вышел размять ноги, перекурить. Тем временем подошла еще одна компания внеплановых пассажиров. Подсчитал возможный перегруз, чертыхнулся и втайне пожелал, чтобы машина просто не оторвалась от земли. Занятый такими печальными мыслями, не заметил как сзади кто-то неслышно подошел и легонько похлопал по плечу. Резко обернулся. На рот мне легла ладонь. — Тш! Тихо, майор. Это я, Гоша. Отойдем-ка в сторонку, не будем мозолить глаза. Действительно, это пришел он, помолодевший, одетый в ладно, привычно, сидящую на нем форму разведчика-десантника, такой каким я помнил его по Афгану, в бело-голубой тельняшкой выглядывающей из распахнутой на груди гимнастерки. Я обнял парня за плечи, пожал, вынырнувшему из прошлого, другу руку. И тут вдруг понял, что это только образ, маскировка. Гоша увлек меня за штабель зеленых ящиков из под боеприпасов, затянутый поверху маскировочной сетью. — Ты с ума сошел! В фильтрационный лагерь захотел? — Э, времена теперь не те. Кончаются лагеря, если уже не закончились. Наша победа. Но я здесь по другому делу. Твоему. Слушай, не знаю как другим, а тебе в Ростов нельзя. Убъют. Такое дело. Получили мы деньги за вас. Все точно. Но человек передавший бабки, тут же предложил еще приплатить, если мы тебя… — Он провел ребром ладони по горлу. — Не знаю, чем ты кому-то допек, но получил намек. Должны тебя в Растове на аэродроме убрать. Не мои люди, другие… Мой тебе совет, под каким нибудь предлогом не лети в Москву, а на поезде дуй домой, в Харьков, отсидись там, осмотрись, разведай обстановку, а потом действуй по обстоятельствам. Не маленький, сам приймешь решение. Документы у тебя в порядке. Деньги я привез. На билет, на первое время вполне хватит. Держи. — Спасибо, друг. — Взял из проятнутой руки сверток, сунул неглядя в карман. Обнял Гошку. — Так это ты ради меня рисковал? Маскарад с переодеванием устроил… А если бы попался? — А, пустое. — Он провел рукой по форме. — Будто на десяток лет помолодел. Все же хорошее было время. Мы — молодые, жизнь — простая. Четко знали кто друг, кто враг. — Гоша тяжело вздохнул. — Тогда ты меня спас, теперь я тебе немного помог. Долг платежом красен. Так в школе учили. Ладно, хоть ты и неверный, но да поможет тебе Аллах. Прощай. Бывший спецназовец, бывший рабочий, студент, а ныне полевой командир Ичкерийской армии, повернулся и также неслышно как подошел, исчез, расстворился среди снующего по площадке военного и гражданского люда, нагромождения ящиков, тягачей, автокранов. Перегруженный борт наперекор моим расчетам и здравому смыслу все же взлетел и взял курс на Ростов, пошел ревя движками, не поднимаясь высоко над землей покрытой холодной, вязкой, засасывающей грязью. В Ростове я проделал все предложенное бывшим спецназовцем. После приземления на военном аэродроме, уговорив паренька телефониста, позвонил в Харьков и записал на автоответчик Димыча сообщение о своем освобождении. Говорить о возможном скором приезде не стал, по известным соображениям. Наоборот, сказал, что вылетаю в Москву на самолете, арендованном фирмой. Подойдя к группе недавних заложников, с озабоченным видом отозвал в сторону второго пилота и выложил часть полученной от Гоши информации. Потом добавил. — Только-что говорил с Харьковом, у них вроде все спокойно. Во всяком случае те, кто меня заказал, наверняка не появлялись. Посему, вы все, без меня, летите в Москву. Мне же туда дорога пока заказана. Ты, побудь за старшего. Остальным о моем решении не говори, наоборот, мол догонит группу перед посадкой. Дела сердечные побежал кое-какие решать по-быстрому. А потом, как время истечет, скажешь — Видимо загулял командир. Что ждать. Сам доберется. — Лады? — Не нравится мне все это. Почему тебя одного, заказали? — Наверно, считают главным виновником аварии, потери вертолета. Или наоборот, спасения людей. Всех перебить не по зубам, а одного кончить, остальных припугнуть — это в их силах. Во всяком случае, ни о ком другом Гошка не упоминал. Деньги ему только за меня давали. — Так он тебе кореш? — С Афгана за ним должок оставался. Вот он и отдал. Бывший спецназовец, разведчик. Награды его контрактники украли, самого прикладом двинули, еле очухался, дом снарядом разнесло… Мой заместитель только присвистнул. — Такие люди против нас воюют! Теперь понятно, чего нас не очень мурыжили, документы вернули. Так он тебя сразу узнал? — Сразу. Да и фотография наша совместная, после госпиталя, в портмоне нашлась. Отпустить всех хотел, но его люди не позволили… — Показал пилоту старое фото. — Сам понимаешь, это между нами, остальным, а тем более Полу знать совсем не обязательно. — Это точно. Ладно, все позади. Думаю и это обойдется. Все правильно. Езжай. Сделаю все путем, не волнуйся. До встречи в Москве. Счастливо. Мы обменялись рукопожатием и второй пошел объясняться с остающимися, а я неторопясь двинулся к выходу из здания. Нашел скучающего в уазике прапорщика и за пару купюр из переданного Гошей сверточка был с ветерком доставлен на городской вокзал. Поезд, составленный из разномастных, практически не отапливаемых вагонов, тащился к Харькову больше трое суток. При пересечении границы с Украиной мне помогло то, что еще в совестском, не обмененном паспорте стоял штамп с харьковской пропиской. Сиреневый штампик удосужился поставить по совету Димыча в одно из посещений родного гнезда. В Москве я жил в обставленной и оплаченной фирмой однокомнатной квартире. На всякий случай имел в паспорте вкладыш со всеми подписями и печатями, как подтверждение права жить и работать в столице государства Российского. Теперь проявленная заранее предусмотрительность сыграла свою роль. Вещей с собой не имел, так-что не доставил излишних хлопот таможенникам и пограничникам обеих стран. На первых порах я не тяготился поездкой, отсыпался на верхней полке, просыпаясь — отъедался, покупаемыми на остановках незамысловатыми крестьянскими деликатесами. В Лозовой купил Известия и впервые за долгие месяцы погрузился в чтение газеты. Читал неторопясь, растягивая удовольствие, засыпая и просыпаясь под неторопливый перестук колес. На последней странице, среди прочих малозначительных происшествий с ужасом обнаружил маленькую заметку о потерпевшем крушении и разбившемся самолете, принадлежавшем частной строительной фирме. Спасшихся не было. Сомнений не осталось, речь шла именно о нашей группе. Гоша, гад, наверняка все знал наперед. Возможно и деньги получил за устранение всей группы, но предупредил только меня одного. Да так хитро все провернул, что я, без малейшего сомнения, поверил в его легенду. Меня спас, вытащил, рискуя собой. Отдал долг с лихвой. Остальные люди для него значения не имели, в его жизни не участвовали, а следовательно, являлись всего-навсего объектами купли и продажи. Нас с ним связывала совместно пролитая кровь. Теперь эта тонкая алая ниточка порвалась. Мы отныне квиты и чужды друг другу. Все стало на свои места, многомиллионные подряды на восстановление Чечни, имитация бурной строительной деятельности, уничтожение свежепринятых комиссией объектов. Все это очень походило на освобождение и уничтожение нежелательных свидетелей в результате авиакатострофы. Не вышло с вертолетом, прошло с самолетом. Полученный барыш наверняка многократно перекрывал накладные расходы, услуги Гоши, других боевиков. Не сомневаюсь, что свою долю получили и некоторые из плотно опекавших нас и заботливо подсунувших роковой маршрут армейских чинов. За вертолет наверняка получена страховка, аренда самолета — мелочь. Ладно, мы еще расквитаемся с дорогим мистером Полом за все хорошее. Пусть пока дурашка думает, что и меня похоронил. Нету меня, исчез, пропал. Но достану гадину. Слово офицера. Рассчитаюсь за всех, за своих ребят, за строителей, за ребятишек с детскими шейками в неуклюжих грязных бушлатах, за народные денежки, даже за контрактников с перерезанными глотками. * * * Поезд, грохоча буферами, скрепя разболтанными колесными тележками по стыкам таких-же неухоженных рельс дополз в конце-концов к серому харьковскому перрону. В толпе вылезших из вагонов пассажиров мне удалось, распихивая баулы и чемоданы добраться до входа в метро. Эскалатор перенес спресованную людскую гусеницу в глубину земли, к синим поездам. С пересадкой я добрался до конечной остановки, а затем старый желтый Икарус дотащил меня практически до самого дома. Это вышло практически первое мое путешествие общественным харьковским транспортом. Пришлось рискнуть, денег переданных Гошей, оказалось отнюдь не так много как показалось вначале. Будущее казалось неопределенным, тревожным. Шиковать, а тем более засвечиваться в поисках такси или частника не имело смысла. Пришлось привыкать к толкучке и вони более простонародных средств перемещения. Единение с массами трудового люда вышло полным, таким полным, что иногда казалось, будто плотно спресованная масса людей становится единым тяжело дышащим, похрапывающим, сопящим и матерящимся организмом. Домой сразу не пошел, как ни тянуло побыстрее стать под душ, окунуться в горячую, зеленоватую от шампуня, пахнущую хвоей ванну, смыть с себя затхлую корку подвального пота чеченского плена и дорожной грязи. Решил подождать до вечера, а затем смешаться с толпой трудового народа. Из полученной во время путешествия по городу информации, граждане так же как и раньше разбредались утром по рабочим местам, а вечером по укоренившейся извечной привычке возвращались с предприятий и учреждений. Оставалось правда непонятным, какого черта вчерашние гегемоны ничего не производя, убивали дни жизни в заводских корпусах, безнадежно ожидая месяцами не выплачиваемой зарплаты. Вечерком, в толпе угрюмых мужиков, успевших принять на грудь какие-то сомнительные алкогольные суррогаты, прошел из парка Победы, где провел остаток дня на укрытой среди кустов лавочке, к знакомому дому. Фонари не горели. Город тщательно экономил каждый киловатт электроэнергии, готовясь к неминуемо надвигающейся зиме. Пакостные москали почему-то не желали бесплатно давать газ для электростанций, а старым, еще советским запасам жидкого топлива давно и благополучно приделали ноги поочередно меняющиеся премьеры, замы, и прочие веселые и находчивые господа-товарищи пришедшие к власти. Как только под очередным начальничком начинало тлеть сидение казеного кресла и попахивать паленым, он кидался в заграничный вояж, забывая об обратных билетах, и оседал где нибудь у теплого моря, на предварительно купленной вилле. Виллы покупались за наличные, привозимые в туго упакованных чемоданах. Народ все видел, многое знал, обсуждал подробности давясь и зверея в загаженных вагонах общественного транспорта, выпивая на скамеечках. Народ проклинал власти, мерзко матерился, пъяно грозил в пространство безвольным, грязным кулачком, пускал слезы и слюни. Наблюдать сие народное действо было более чем омерзительно. Под невеселые мысли, не заметил как дошел до дома. Сдерживая дыхание, прошел через пахнущее мочой парадное, затем по лестнице обрамленной перилами с облезающей пластами голубой краской, добрался до второго этажа. Ранее наш с Димычем подъезд считался относительно чистым, ухоженным. Теперь в мутном свете слабосильной, горящей вполнакала лампочки, проглядывали явные следы запустения. Правда наружная дверь квартиры, вмурованная на железных штырях в бетонные стены стояла как и раньше монументально, но армированное толстое стекло покрылось пылью. Нажал на кнопку звонка. В предвидении новых, тяжелых времен мы раздобыли звонок работающий не только от сети, но и от батарейки. Прислушался. Звонок мелодично выводил незамысловатую мелодию, но более никаких признаков жизни квартира не подавала. Странно. Ведь по идее Димыч должен ждать моего появления. В крайнем случае оставить записку. Черт! Вероятно друг узнал об аварии и уже не надеется увидеть меня живым! Но почему же никого из семейства нет дома? Ладно. Это не проблема. Ключи от квартиры по прежнему на связке, благополучно пережившие все перетурбации пленения. Замок оставался тот же. Смазанный металлический цилиндр с фигурными бороздками мягко, неслышно провернулся и дверь распахнулась. За ней вторая, внутренняя, усиленная в свое время стальным листом. В квартире тихо, холодно и пусто. Часть мебели исчезла, как и большинство книг из шкафов и полок. Нетронутой осталась только моя, закрытая на замок комната. В воздухе пахло старой пылью, холодом и пустотой нежилого, покинутого людьми помещения. Прошел на кухню. Поднес к камфорке спичку и пустил газ. Послышалось слабенькое шипение и вокруг черного, прокопченного круга заплясали голубые огоньки. Стало немного теплее. Нашел старенький, еще родительский, чайник, пустил воду, побежавшую тонкой хилой струйкой из крана, подождал немного, пока стечет желтоватая муть, набрал чайник и поставил кипятиться. Холодильник не был отключен и тихонько, по домашнему гудел. На его полках оставались початые пакеты сосисок, упаковка яиц, творог, даже половинка буханки прилично замороженного хлеба, укутанного в серебристую фольгу. Сварганил себе еду и перекусил. Открыл форточку, закурил сигарету и начал обдумывать сложившуюся ситуацию. Итак, первое. Куда подевался Димыч со всем семейством? Судя по убогому состоянию некогда, если не престижного, то вполне нормального района, делать благополучному бизнесмену тут стало больше нечего. Дела пошли хорошо и возможно семейство просто перебралось в более приличное местечко. Второе. Обнаружили ли люди Пола недостачу одного тела на месте крушения самолета? Если да, то следует ждать их в Харькове в любой момент и приготовиться по мере возможности к достойной встрече. Оружия у меня нет, разве, что кухонный нож. Но против серьезного противника это смотрится совершенно нелепо. Есть правда, крепко припрятанная среди старых вещей граната. Смешно, но купил ее в Харькове у пацана на Салтовском рынке. Недорого. Юный торгаш сообщил, что нашел товар в афганском металлическом хламе возле завода Малышева. Может действительно в каком танке завалялась. Купил в основном затем, чтобы парню не пришла в голову шальная идея порезвиться с боевой игрушкой. Но в любом случае граната — это скорее последний довод, а не оружие для обороны от профессионального убийцы, а если пошлют ко мне, то именно такого. Стоп. Есть одна мыслишка. Что если переиграть парнишек? Сыграть ва-банк. Предположим, что я решил сорваться в Харьков в последнюю минуту, или даже после того, как крепко погулял с веселой девицей Вот почему опоздал на самолет. Возможный вариант? С натяжкой, но возможный. Во всяком случае ясновидящим они меня не считают, о Гошке не ведают. Вполне правдоподобный вариант. Оголодал в подвале без баб старый потаскун, не рассчитал своих сил, выпил, притомился в любовных утехах. Передал команду второму пилоту, а сам припоздал. Вполне вероятная ситуация. Что дальше? Ага, решил, мол семь бед один ответ, заскочу по дороге в родной город. К очередной подруге. Похоже на правду? Похоже. Да еще — одежку сменить, друзей проведать. Тем более кроме них никого и нет у меня. Что в таком случае должен делать? Сразу светиться. Пустить светлую слезу. Каятся. Бить на чистоту и искренность. Мол нет ничего ни за душой, ни за пазухой. Ни о каких делишках не сном не духом не знаю, не ведаю. О падении самолета с выкупленными пленниками узнал только в Харькове. Как узнал, немедленно перезвонил на фирму. Вот пожалуй единственный выход. Сделать первый шаг самому. Не ждать пока отловят. В том, что отловят сомнений у меня не было. Слишком серьезная игра пошла. А так может и пронесет. Наоборот, возможно воскрешение одного из выкупленных пленников сыграет на руку Полу. Он конечно же начнет проверку, придержит возле себя для порядка, под надзором, но это как раз то, что мне надо. Тут и гранатка сможет сгодиться. Опустил гранату, завернутую в полиэтиленовый мешочек, в пачку стирального порошка и вместе с бельишком, носками, рубашками, свитерами поместил в старый почтовый ящик. Перевернул фанерную крышку и на чистой стороне вывел адресс московского почтампта. До востребования. На ночной привокзальной почте заспанная приемщица лениво ковырнула старенькое, чистое, глаженное мое хозяйство, велела забить крышку. Привычно сделала пропилы в фанерке. Перемотала бечевой. Залепила сургучными печатями. Одно дело выполнено. Теперь нужно быстро разыскать Димыча. Вернувшись домой пересмотрел старые записные книжки. Отыскал телефоны общих знакомых. Однако по позднему времени звонить не решился, отложил до утра. На следующий день обзвонив знакомых, получил в конечном счете координаты жилья и новый телефон преуспевающего бизнесмена. Знакомый голос с новыми, непривычными, барственными интонациями, зарокотал в трубке. Узнал меня, голос в трупке искренне обрадовался, потеплел, отбросил наносное, искусственное, стал нормальным, привычным голосом старого друга. Как я и предполагал, Димыч поднявшись на новую социальную ступень, решил сменить район обитания. Надоело деловому человеку возвращаясь из кондиционированного оффиса, нюхать запахи мочи в обоссанных бомжами подъездах, стирать похабные гневные надписи с дверей квартиры и багажника машины, читать проклятия и добрые пожелания провалиться куда подальше в глазах окружающих. Последней каплей переполнившей чашу терпения стало веерное отключение электричества. В целях экономии энергии умные городские власти поочередно оставляли районы города без света и тепла. Ненадолго, всего по несколько раз в сутки, на пару часов в каждый заход. Правда коснулось это новшество не все районы, а больше такие, где жило безгласное большинство, вспоминаемое сильными мира сего только в эпохальные моменты, например перед выборами, когда вчерашнее презираемое серое быдло временно получало приличное наименование электорат и обласкивалось мелкими необреминительными подачками. Тихо, незаметно для населения, существовал иной, совсем неприметный райончик особой важности, в котором, при любом раскладе городской жизни, электричество не отключалось никогда. В новом сеттельменте для белых горело, в отличии от остальных районов, яркое уличное освещение, в дома подавалось тепло, жилось уютно и вполне безопасно. В райке обитали слуги народа, демократы и реформаторы, бившиеся грудью за самостийную Украину против зажравшихся, привелигированных коммунистических плутократов. Проживали и новоявленные скоробогатые бизнесмены, вчерашние воры в законе и авторитеты, отдыхали от дневных забот банкиры и другая уважаемая публика. Туда стремились, словно на землю обетованную, люди своевременно состригшие зеленый урожай конвертируемой валюты с отощавшей украинской нивы. Купить жилье в вожделенном райончике, естественно, сложно, но за деньги, за очень большие деньги, вполне возможно. Накопив капиталец мой дружок получил одновременно и пропуск в новоявленный райский уголок, где приобрел вполне приличную трехкомнатную квартиру, сделал в ней евроремонт, обставил новой мебелью, и благополучно перебрался со всем семейством. Старую же квартиру, придержал, не продал и не сдал в рент, дожидаясь моего очередного возвращения в родные пенаты. По своим каналам Димыч получил сведения о скором выкупе пленников, потому не торопился с окончательным решением жилищного вопроса. Об авиакатострофе, унесшей жизни вчерашних пленников дружбан ничего еще не слышал. Это я сразу понял по его реакции на звонок. Димыч страшно обрадовался моему приезду и немедленно выслал машину. Сам уже, как непростой человек, за руль не садился, держал шофера-охранника. К тому времени когда прибыла машина и шофер позвонил в дверь я уже успел принять душ, побриться и принарядиться в то немногое приличное, что нашлось в шкафу. Неудобно заявляться в новые хоромы с пустыми руками, но какой спрос со вчерашнего кавказкого пленника. Все же не утерпел и когда увидел из окна машины винный магазин, попросил водителя остановиться, заскочил и на остававшиеся после всех перетурбаций деньги купил бутылку хорошего французкого шампанского. На новоселье. Люди мы, мол хоть и бедные, но гордые, политес понимаем. Димыч встретил на пороге, облапил, хлопал по плечам — проверял крепость. Провел в столовую, усадил в кресло, распрашивал о Чечне, о войне, о плене. Пришлось немного испортить другу настроение, сообщив о падении самолета и гибели всех выкупленных из неволи. Димыч искренне расстроился. Это сообщение его просто ошарашило. Выяснилось, что газеты читать бизнесмену совсем недосуг, радио бубнящее целый день неинтересные республиканские новости, практически не слушал, обзаведясь в машине дисковым лазерным проигрывателем высокого качества звучания, ну, а телевизору предпочитал видушку с развеселыми французкими кинокомедиями.