– Что вас интересует? – Если исходить из предположения, что отметины на запястье – это следы нападения, я обязан организовать криминальное расследование и попытаться найти тех, кто видел пострадавшего накануне инцидента. – Понимаю, – произнес врач и чуть более доброжелательным тоном спросил: – Как он попал в больницу? – Мы не знаем наверняка. Пострадавшего нашли на тротуаре у моста. Падая, он ударился головой о металлические перила, а потом и о мостовую. В обоих местах обнаружена кровь. – А отметины на запястье?.. – спросил дотторе Стампини. – Как и вы, дотторе, – ответил Брунетти с легкой усмешкой, – я вижу эти повреждения и пытаюсь понять, что к чему. В данном случае мои предположения просты: на этого мужчину напали и сбили его с ног. – С целью ограбления? – уточнил врач. – При нем не было бумажника. Только ключи от квартиры в кармане. На нем даже не было пальто. Этот человек живет неподалеку от места происшествия. – В его истории указано, что рентгеновский снимок сделан сегодня в три утра… Брунетти кивнул: – Предположительное время нападения – полночь. Стампини сунул руки в карманы форменного пиджака и уставился в пол. Перекатился пару раз с носка на пятку и обратно, потом вынул руки из карманов и убрал волосы со лба. Наконец он сказал: – Пострадавший вряд ли сможет рассказать вам, что произошло. По крайней мере, в ближайшее время. А может, вообще никогда. – Рентгеновский снимок?.. – спросил Брунетти. Невропатолог кивнул. – Судя по всему, у него обширное мозговое кровоизлияние. Компьютерная томограмма покажет больше, но то, что я уже сейчас вижу на рентгене, выглядит нехорошо. – Насколько нехорошо, дотторе? Речь идет о полном восстановлении мыслительных функций? – спросил Брунетти. – Или о выживании? По выражению лица Стампини мало что можно было понять. Врач потер щеку правой рукой, словно проверяя, не забыл ли утром побриться. Наконец он опустил руку и посмотрел на собеседника. – И о том, и о другом, – сказал доктор Стампини, потом вспомнил замысловатую грамматическую конструкцию, в которую Брунетти облек свой вопрос, и уточнил: – Об обоих вариантах. – Не понимаю, – признался комиссар. – И восстановление функций, и жизнь пациента под вопросом, – сказал врач и добавил: – Жене пока ничего не говорите. – Мне и не придется этого делать, дотторе. Она сама скоро все узнает. 9 В общем-то, спрашивать больше было не о чем, и Брунетти шагнул к двери. Неопределенно хмыкнув, моложавый невропатолог сказал: – Разумеется, я могу ошибаться. Иногда гематома рассасывается и пациент полностью поправляется. Брунетти поднял руку и тут же уронил ее. Спрашивать больше было не о чем, значит, лучше вернуться к профессорессе Кросере и ее мужу. Первое, что увидел комиссар в коридоре радиологии, – это как двое мужчин-медработников подходят к пострадавшему. Профессоресса Кросера стояла тут же. Со своего места Брунетти наблюдал за тем, как санитары берутся за каталку, один – спереди, второй – сзади, и толкают ее к двери, потом мимо него и к лифтам. Комиссар и синьора Кросера молча последовали за ними и вошли в кабину лифта. Пока он опускался, не было произнесено ни слова. Третий этаж. Неврология. Каталку с пациентом ввезли в отделение, и один из санитаров вручил дежурной медсестре пачку документов. Та просмотрела их, что-то сказала, потом нажала кнопку на стене, и открылись двери в следующий коридор. Санитары покатили каталку туда. Когда Брунетти и синьора Кросера попытались пройти следом, медсестра остановила их: – Вам туда нельзя. – Я жена этого человека! – воскликнула профессоресса. Это заявление не возымело на медсестру ни малейшего эффекта. Она повторила: – Вам туда нельзя. – И, чуть смягчившись, добавила: – По крайней мере, пока его не уложат на кровать. – Где тут можно присесть? – спросил Брунетти, которому не терпелось вернуться в квестуру. Но не оставлять же профессорессу здесь одну, пока она не убедится, что ее муж устроен должным образом! Гвидо покосился на наручные часы, понятия не имея, какое время они показывают. Может, семь утра, а может (кто бы удивился!), и полдень. Комиссару казалось, что он пробыл в больнице так долго, что цифры на циферблате перестали быть маркерами и разделителями событий. Надо же! Всего лишь начало десятого! – Там, за лифтами, – зал ожидания, – сказала медсестра, поднимая телефонную трубку. К услугам ожидающих были уже привычные пластиковые стулья, соединенные по пять в ряд. У Брунетти этот жуткий красновато-оранжевый цвет ассоциировался исключительно со страданием. Он подождал, пока синьора Кросера займет ближайшее к двери сиденье, и, глянув на соседний с нею стул, куда она – вряд ли случайно – поставила свою сумку, тоже присел. – Могу ли я вас кое о чем спросить, профессоресса? – Вы уже спрашивали, – отозвалась она, все еще глядя на дверь. – Знаю. Простите, но придется побеспокоить вас снова. Если подтвердится предположение, что на вашего мужа напали, это уже преступление, и моя работа – найти злоумышленника. Единственное, что я могу, – это изучить недавнее прошлое вашего супруга. Не случалось ли с ним чего-то необычного, загадочного, не сказал ли и не сделал ли он чего-то такого, что спровоцировало преступника? Женщина молча слушала. – Странные телефонные звонки? Темы, которые он не желал обсуждать? Люди, с которыми не хотел разговаривать? Может, все это из-за проблем с вашим сыном? Не дождавшись ответа, Брунетти продолжил: – Вы говорили, что беспокоитесь за сына. Ваш муж, наверное, разделял вашу тревогу? – А вы бы не беспокоились? – сердито спросила женщина. – Конечно, синьора, как и любой отец, – мягко ответил Брунетти и добавил: – И любая мать. Странно… Он и не заметил, как перестал обращаться к ней с добавлением официального «профессоресса» и перешел к обычному «синьора», уравняв ее тем самым с другими женщинами. Синьора Кросера отвернулась, поглубже села на стул и посмотрела на открытый дверной проем. – Кажется, я вам говорил, что у меня тоже двое детей, и оба подростки. Я постоянно беспокоюсь о них и о том, что с ними может случиться. Даже не удостоив его взглядом, женщина спросила вежливым, нейтральным тоном: – Вас этому учат в полицейской школе, комиссарио? Как завоевать доверие допрашиваемого… Ее вопрос задел Брунетти, но не обидел. Вообще-то смех в таких ситуациях – редкая роскошь, и он не устоял. Чем удивил профессорессу. – Не совсем так, синьора, – сказал Гвидо, отсмеявшись. – Только доверие допрашиваемых-мужчин: с ними можно поговорить о футболе. Когда я устраивался на работу в полицию, меня вообще не предупреждали, что придется опрашивать и дам. Думаю, наши наставники свято верили, что все женщины сидят дома и воспитывают детей. Брунетти вновь стал серьезным и сказал: – Я хочу найти того, кто причинил вред отцу ваших детей, синьора, и прошу вас мне помочь. Снова повернувшись к нему лицом, она спросила: – Даже если тем самым я подвергну опасности сына? – Ваш сын слишком юн, чтобы опасаться закона. Худшее, что может с ним случиться, – его отправят поговорить с социальным работником или психологом, но и то лишь в том случае, если судья сочтет, что он настолько зависит от наркотиков, что нуждается в профессиональной помощи. Женщина опять отвернулась к двери. – Но что, если то, что я вам расскажу, подвергнет моего сына большей опасности? – спросила она. Брунетти прокрутил эту фразу в голове. «Большей опасности». Большей, нежели уже подвергся отец ее мальчика? Большей, нежели та, что угрожает Сандро сейчас, потому что дилер, вероятно, каким-то образом узнал, что его мать ходила в полицию? Может, отец решил с этим покончить и именно дилер поджидал его на мосту? – Вы опасаетесь человека, который продает Сандро наркотики? – спросил Брунетти. Синьора Кросера посмотрела на него. – Только если полиция с ним не справится, комиссарио. – И, прежде чем Брунетти успел возразить, что она преувеличивает, женщина продолжила: – Ведь что бы вы там ни предприняли, дилеры все равно будут делать что хотят.