– Воспитывали как родного, – ответила Кьяра. Раффи, демонстрируя, что перенял от матери искусство выбирать не только слова, но и подходящий момент, добавил: – …или как раба. Кьяра проигнорировала реплику брата и повернулась к отцу. Тот как раз накладывал себе на тарелку еще gnocchetti di zucca[64]. И с непринужденной улыбкой атаковала уже его: – А ты, papà, сидел бы там без работы. – Неужели? Почему? – удивился Брунетти, хотя прекрасно знал ответ на свои вопросы. – У них не было полиции! – объявила Кьяра. – Только представьте! Миллион горожан – и ни одного копа! – Она дала всем время это обдумать и спросила: – Но что они делали, когда с ними случалось что-то плохое? – Учительница еще не рассказала вам об этом? – уточнил Гвидо. Кьяра, которая как раз пила воду из стакана, помотала головой. – Думаю, на следующем уроке вы узнаете, что все, что могли сделать древние римляне, – это нанять адвоката, такого, как Цицерон, на роль обвинителя или, если кто-то обвинял их самих, – на роль защитника. – А если у тебя нет денег на адвоката? – спросила Кьяра. – Papà, ты все время об этом читаешь! Что тогда? Как поступали древние римляне? С расчетом на то, что дочка вспомнит, с чего начался этот разговор – что люди в те времена очень отличались от современных, – Брунетти сказал: – Ангел мой, в большинстве своем они рассуждали иначе: либо мирились со случившимся, либо брали инициативу в свои руки. – Что это значит? – спросила Кьяра, даже не пытаясь скрыть недоумения. – То же, что и сейчас, – присоединилась к разговору Паола. – Наказывали человека, который им навредил (а вред ведь бывает разный), или нанимали тех, кто сделает это вместо них. – Но это же безумие, – сказала Кьяра. – Люди не могут так жить! Брунетти хотелось возразить, что в этой стране многие до сих пор так живут, но по доброте душевной он смолчал. Они с Паолой обменялись быстрыми взглядами, и слова, уже готовые сорваться у нее с языка, так и не прозвучали. Вместо этого она сказала: – Кьяра, на десерт я испекла ciambella[65], который ты так любишь. Этого оказалось достаточно, чтобы отвлечь девочку от размышлений о социальной справедливости. – Тыквенный? С изюмом? – уточнила Кьяра. Паола кивнула. – Он там, на подоконнике. Наверное, уже остыл. Пока ты за ним сходишь, я расставлю тарелки. Паола стала собирать со стола пустую посуду. Потянувшись за тарелкой мужа, она кивнула ему и сделала хищную, «зубастую» гримаску, после чего удалилась вслед за дочкой в кухню. Позже, когда они лежали в кровати с книжками, Паола повернулась к Гвидо и спросила: – Их учительница ничего не напутала? – Ты о Древнем Риме? – Да. – Судя по тому, что я читал, – нет. Брунетти положил книгу (это была все та же Антигона) на живот разворотом вниз, хотя читать ему хотелось больше, чем разговаривать. Время на то, чтобы почитать что-нибудь серьезное, появлялось у него только перед сном. Конечно, это была плохая идея, ведь усталость быстро брала свое, и все же это был единственный момент, когда его ничто не отвлекало и можно было сосредоточиться на тексте. Со своей книгой Паола поступила так же – Гвидо не знал, что она сейчас читает, – и сложила поверх нее ладони. – Миллион людей, живущих без закона, – проговорила она и закрыла глаза, словно так проще было все это представить. – Кажется невероятным, правда? – сказал Брунетти. Жена посмотрела на него и улыбнулась. – Хорошо, что ты меня остановил. Она погладила его по руке. – Не дал тебе произнести пламенную речь? – Да, и в числе прочего о том, что «нас шестьдесят миллионов, и мы до сих пор так живем». Провокация чистой воды. – Ну, не провокация, а повод к полемике, – сухо заметил Брунетти. – К тому же Кьяра не стала бы вслушиваться в то, что мы говорим. Сейчас это никого не интересует, особенно молодежь. – Что – это? – Политика. Паола повернула голову и всмотрелась в лицо мужа. – У нас двое детей, Гвидо. – Ты ждешь, чтобы я торжественно сказал: «Ну кто-то же должен попытаться!» или что-то в этом роде? Она закрыла книгу и положила ее на свой прикроватный столик. После паузы, означавшей серьезное раздумье, Паола ответила: – Мужчина, за которого я вышла замуж, сказал бы именно так. – Так говорила Антигона, и кончилось тем, что она повесилась в склепе, – отозвался Брунетти. – Мужчина, за которого я вышла замуж, сказал бы, – повторила Паола. Гвидо перевернул книгу, но оставил ее лежать на прежнем месте и посмотрел на картину на стене, между окнами, куда почти не проникал свет. Семнадцатый век, небольшой портрет венецианца, возможно, торговца. Паола нашла его в лавке старьевщика, отдала на реставрацию, а потом подарила мужу на двадцатую годовщину свадьбы. Мужчина на портрете, чей наряд был столь же строг, как и выражение лица, смотрел прямо на зрителя, словно оценивая, чего тот стоит. По правую его руку, на столике, – темно-зеленая ваза с цветами, похожими на гладиолусы, по словам Паолы, символизирующими почет и постоянство. Брунетти смотрел на этого мужчину и представлял, что тот смотрит на него в ответ. Ему было даже удобнее – благодаря прикроватной лампе. – Да, так бы он и сказал, – согласился наконец Гвидо и взял в руки книгу. Ему и сейчас, после двадцатилетнего перерыва, интересно было услышать, что скажет Антигона о необходимости подчиняться закону. Нечто новенькое для человека, последние двадцать лет имевшего дело с теми, чей единственный интерес – перехитрить закон… Паола повернулась на другой бок и выключила лампу со своей стороны. В приемную Патты Брунетти решил заглянуть ближе к полудню. Напряжение он ощутил сразу же, раньше, чем заметил лейтенанта Скарпу. Тот буквально нависал над столом секретарши, упершись в него руками и неестественно вытянув шею, чтобы оказаться как можно ближе к лицу синьорины Элеттры. – Или я не прав, синьорина? – услышал Брунетти его вопрос. Секретарша повернулась к комиссару, и тот успел заметить, что выражает ее лицо – презрение, гнев и, возможно, страх. Выражение переменилось, стоило ей увидеть Гвидо, и она воскликнула с наигранным воодушевлением: – Может, спросим у комиссарио, лейтенант? Он наверняка знает об этом больше, чем я. – Что случилось, синьорина? – спросил Брунетти, кивком давая понять, что заметил присутствие Скарпы, – вежливо, но сдержанно. Тот выпрямился и по-балетному вскинул руку – приветствие старшему по званию, не более того. – Мы с синьориной Элеттрой как раз пытаемся понять, как секретная информация просочилась за пределы квестуры, – ответил за нее лейтенант и улыбнулся синьорине Элеттре, словно ожидая подтверждения. – Понятно, – сказал Брунетти с таким видом, будто его это совершенно не интересовало. От него не укрылось, что лицо синьорины Элеттры при этом чуточку просветлело. Он продолжил: – Что насчет провизора? – Стыдно сказать, но ничего особо интересного, синьоре. В детстве у Брунетти была собака, простая дворняжка, и его обязанностью было ее выгуливать. Так он узнал, что, если она натягивает поводок или оглядывается, это что-нибудь да значит. Вот и сейчас, по голосу синьорины, по тому, как она «тянет вперед», он понял: ей очень хочется оказаться подальше от приемной. И комиссар вполне мог ей в этом помочь. Тоном начальника, обращающегося к подчиненному, он сказал: – Спасибо, синьорина. Вчера я узнал кое-что новое и сделал пометки. Вы не могли бы подняться и забрать их, чтобы внести в отчет? Предлог жалкий, незамысловатый, но не игнорировать же прямое распоряжение начальства? Секретарше не оставалось ничего иного, кроме как встать и произнести: