– Доктору Тьюрингу, наверное, было что скрывать? – Не знаю, – вздохнул Робин. – Не думаю, что у него в шкафах хранилось так много скелетов, но кое-какие вещи приходилось скрывать. Поэтому он играл… – Алан был плохим актером, – перебил Леонарда Ганди. – Почему вы так говорите? – Потому что это правда, – раздраженно отозвался ученый. – То есть? – Как бы это объяснить… Алан тяжело вписывался в любые коллективы. Он не мог играть в труппе. Всегда оставался вне. – Тем самым привлекая к себе слишком много внимания? Ганди вздохнул, тяжело поднялся со скамейки и пошел прочь: – Он не играл… скорее таился, не показывал себя целиком. – Но смотрелся вполне… – возразил Леонард. – Что вы имеете в виду? – Им восторгались, – пояснил Корелл. – Блестящий интеллектуал, разве не так? – Пожалуй, – вздохнул Ганди. – Недостаток напористости у Алана кое-чем компенсировался. Он ни от кого не зависел, но это не делало его жизнь легче. – То есть? – Возможно, ему не помешало бы чуть больше актерства. Алан был чересчур искренним. – Это делает ему честь, – заметил Корелл. – Только не в глазах общества. – Разве? – Гомосексуалисту следует быть скрытней. Честность лишь усугубляет его преступление. Чем дольше он остается в тени, тем дольше остается незапятнан. Но Алан не был актером, к сожалению. Робин Ганди сложил листок вчетверо и собирался сунуть в карман. – Я должен вернуть это в участок, – сказал Корелл и задумался. Что он, черт возьми, делает? Вместо того чтобы выложить на стол все карты, он еще глубже погружается в эту трясину. Зачем? Разве это ему нужно? Но было нечто, что и в самом деле мешало ему потерять это письмо. – Да, да, конечно… – виновато пробормотал Ганди. – Большое спасибо, – сказал Корелл, принимая письмо. – Что касается актерства, здесь, вероятно, Тьюринг имеет в виду тайны… – А тайны имеют одно свойство: никто не знает, что они скрывают, – подхватил Робин. Корелл заслужил этот комментарий. Он уже не надеялся вытянуть из доктора Ганди что-нибудь стоящее. Стараясь скрыть нерешительность, полицейский стал задавать Ганди вопросы. Но ничего не прояснилось, кроме того, что Ханслоп – это название места. О чем Корелл, впрочем, уже успел навести справки. Перед тем как проститься, Леонард решил рассказать Ганди о том, что видел в доме на Эдлингтон-роуд. Просто ради того, чтобы снять напряжение. Доктор Ганди слушал его внимательно. Под конец их беседа приняла почти дружеский характер. Они повернули в сторону города. Где-то в отдалении послышались звуки трубы. – Вы же были у него как раз перед тем… – Был, – спешно оборвал Корелла Ганди, будто забыв, что разговаривает с полицейским. Во время своего последнего визита Робин не обнаружил в поведении Алана Тьюринга ничего необычного. Профессор, как всегда, шутил, в том числе и на тему логики и математики. Он пытался синтезировать какой-то нетоксичный гербицид и возился с ведрами на втором этаже. Теми самыми, которые Корелл видел в доме. Робин Ганди не заметил никаких признаков душевного кризиса. Ничто не говорило о том, что Алан Тьюринг собирается покончить собой. Хотя… Теперь, анализируя ситуацию задним числом, Ганди понимал, что ему было отчего насторожиться. – Алан бросал странные взгляды… черкнул несколько строк на открытке. И потом, это яблоко… – Яблоко? – Корелл вздрогнул. – Когда мы с Аланом вместе работали до войны, он каждый вечер съедал по яблоку, – объяснил Робин. – В письме он об этом пишет. Ученый замолчал. Корелл ждал. – Я сразу вспомнил о Белоснежке, – неожиданно сказал Ганди. – О Белоснежке? – Да, о той, которая с гномами. Диснеевская версия этой сказки вышла как раз накануне войны. Корелл не видел этого мультфильма. Накануне войны он жил в Саутпорте, и ему было не до кино. Он вообще плохо знал сказки. Путал Белоснежку с Золушкой. И потом это… «Свет мой зеркальце, скажи…» Это откуда? – С какой стати вы вспомнили о Белоснежке? – спросил Леонард. – Алан очень любил этот фильм, смотрел несколько раз. – Детский фильм? – удивился Леонард. – Алан был большим ребенком, – улыбнулся Ганди. – Тем более что это очень хороший детский фильм. Так вот, там есть одно место… Собственно, не стоит придавать всему этому большого значения, я просто вспомнил… И вот там в одном месте ведьма берет яблоко и окунает его в котел с ядом. Она еще бормочет какие-то стишки… – Стишки, – задумчиво повторил Корелл. – Да, да… «Яблоко, яблоко, в варево окунайся, смертный сон, начинайся…» После чего яблоко окунается в котел и превращается в скалящийся череп… И ведьма обращается к своему ворону – у нее еще был такой ручной ворон… «Череп-яблоко, смотри! Смерть у яблока внутри». – Похоже, вы знаете этот фильм наизусть. – Алан часто цитировал это место. – И теперь вы думаете… – Я ничего не думаю. Я понятия не имею, что там произошло и что можно обо всем этом думать. Просто говорю вам, что Алану нравилась эта сцена… И вот однажды, – лицо Ганди омрачилось, – однажды я получил письмо. – От кого? – От одного знакомого Алана, которому тот якобы рассказывал об отравленном яблоке как о способе покончить с собой. И при этом упоминал еще какие-то кабели… точно не помню, это было давно. Корелл содрогнулся. Он вспомнил свисающие с потолка провода в доме на Эдлингтон-роуд и котелок с черным варевом. – Было что-нибудь, кроме этой мистической галиматьи, что могло бы толкнуть его на такой шаг? – Ничего из того, о чем я знал бы, – ответил Ганди. – Если верить письму, которое я вам привез, доктор Тьюринг чувствовал себя загнанным зверем… – Возможно. Похоже, доктор Робин снова замкнулся в себе. Быть может, даже жалел о том, что успел сказать. – Кроме того, он боялся, что его преследователи придут и за вами. Леонард осекся, испугавшись последних слов. Он был уверен, что совершил ошибку. Ганди улыбнулся – не сказать чтобы тепло, но и не презрительно. Это была скорее торжествующая улыбка, выражающая протест и гордость одновременно. – Разве это не очевидно? – Что именно? – Я был членом коммунистической партии. Корелл все еще не понимал, почему арест Ганди был само собой разумеющейся вещью. – То есть вы… – Пил джин-тоник с Гаем Бёрджесом. Да, да… Я рисковал. И наши честные друзья должны были прийти за мной, здесь Алан был прав. – Профессор саркастически усмехнулся. – Только не надо так на меня смотреть… Я ничего плохого не сделал.